– теперь она улыбалась мне.
«Ну, если это не считается…» – подумала я. Мне даже стало немного обидно: некоторые, между прочим, и я в том числе, вообще ничего такого не умеют.
Сегодня Лапша заплела свои волосы в две смешные косички, которые доходили ей примерно до плеч. Она была в черном джемпере и зеленой юбке и выглядела очень просто, но вместе с тем очень солидно – как будто пришла не в кафе, а на какую-то официальную церемонию. Ей вообще была свойственна такая манера поведения. Несмотря на дурашливое прозвище, она держалась так, будто была потомком какой-нибудь аристократической семьи с многовековыми традициями. Она словно выпала из другого времени и продолжала жить в нашем мире по ошибке, имея за плечами долгие-долгие годы другой жизни. Странное и печальное чувство.
И было в ней еще кое-что. Она могла не разговаривать со мной, не улыбаться мне, не смотреть в мою сторону, но, тем не менее, я все время ощущала ее любовь. Безграничную любовь ко мне. К Сакуми.
– Сакуми, знаете… – начала она и замолчала.
– Давайте перейдем на «ты», – предложила я.
– Знаешь, Сакуми, у меня такое чувство… будто я знакома с тобой уже много-много лет. Удивительно, правда?
Кажется, мне нечего было на это ответить.
Значит, наши мысли сходятся. Мы думаем похоже и чувствуем похоже. А дальше-то что? Секс? Спасибо, не надо.
Лучше уж быть друзьями. Дру-зья-ми!
Что может быть проще? Я уже не помнила, когда в мою голову в последний раз приходила такая гениальная по своей простоте мысль. В детском саду?
Когда я пришла в детский сад в первый раз, я испугалась, очутившись в комнате, полной незнакомцев, с которыми мне предстояло подружиться. Нет, не со всеми, конечно же, – это было ясно с самого начала. Но с кем? Я тщетно вглядывалась в их лица, не в силах разгадать, кто они на самом деле, и в конце концов решила, что все устроится как-нибудь само собой. Друзья сами найдут меня. И хотя я давно уже повзрослела и обладала достаточными средствами и свободой, чтобы искать себе друзей в других городах и даже странах, но эта уверенность: «они найдут меня сами» – продолжала жить во мне. Она стала частью моего характера.
Хотя кто знает? Может быть, активный поиск – то есть тот путь, который предпочел мой брат, – это гораздо более правильная стратегия.
– Ну раз так, – радостно сказала я, – тогда давай дружить!
Лапша заулыбалась.
– Какие-то вы странные, – сказал брат, подозрительно на нас покосившись. – И, кроме того, мне скоро надо в интернат возвращаться. Пойдемте погуляем, что ли. Повеселимся немного.
– Хотите ко мне в гости? – неожиданно спросила Лапша.
– А у тебя есть что покушать?
– Ёшио! Как тебе не стыдно! – я дернула его за рукав.
– Мы можем заказать пиццу. Как вам такое предложение? – спросила Лапша и лукаво засмеялась, наморщив нос.
Словно вспомнив какой-то милый, одной ей известный секрет.
От этого смеха воздух вокруг нас мелко задрожал.
Ребенком я не любила вечер. Вечером мне всегда становилось очень одиноко, и я частенько убегала на улицу играть с друзьями – лишь бы не замечать, что день закончился. Но темнота пугала меня, и, в конце концов, я возвращалась домой и дома получала нагоняй за то, что снова ушла без спроса.
После я, вся в слезах, сидела у себя в комнате и смотрела за окно – на темную, шелестящую в темноте листву. Темнота таила в себе будущее. Она прятала его от меня. Прятала следующий день с его солнечными лучами. Иногда мне казалось, что завтра никогда не наступит – таким оно было далеким. Именно из-за этого мое время и было таким плотным. Именно из-за этого я так любила свою подружку – соседку.
«Как бы мне хотелось всегда быть с ней. Вместе жить, вместе играть», – думала я, сидя у темного окна. Догадывалась ли я уже тогда, что мы не сможем быть вместе, что пути наши разойдутся, а сами мы изменимся до неузнаваемости? Думаю, что нет.
Но всем своим маленьким существом я ощущала единственность каждого момента нашей жизни. Что он пройдет и больше уже не повторится. Я чувствовала, что все мои «сейчас» улетают, уносятся с той же неимоверной скоростью, с которой растут мои ноги и руки, вылезая из рукавов и штанин…
И теперь я снова оказалась лицом к лицу с этой болью.
Пока мы сидели втроем в уютном кафе, старые, забытые откровения возвратились ко мне – одно за другим.
Расплатившись, мы поехали в гости к Лапше – в ее просторную однокомнатную квартиру с белым интерьером. Там, посреди этого белого праздника, мы с удовольствием умяли огромную сочную пиццу. Было довольно забавно чувствовать, что знаешь человека с самого рождения, но при этом не знать о нем ни единого конкретного факта.
Время шло. Часы показывали полседьмого, а мы так и не успели толком ни о чем поговорить. Расставание с другом – я уже и забыла, что это может быть так больно. Даже мне не хотелось уходить, чего уж говорить о Ёшио – он чуть не плакал, стоя у дверей. В его грустном взгляде сквозила тень одиночества…
Именно таким взглядом провожала сестричка Маю нашу кузину Микико, когда та уезжала после выходных, проведенных у нас, к себе домой. Иногда она даже начинала плакать, и мое сердце тоже сжималось, словно от боли.
Мы стояли втроем в коридоре, окутанные этой меланхолией. По радио передавали битловскую «Мишель», и я почему-то подумала, что это не случайно. Наверное, когда «Битлз» только начинались, им трудно было представить, что когда-нибудь они расстанутся. Пойдут каждый своей дорогой. И тот судьбоносный для обоих вечер, когда Йоко с Джоном говорили, говорили, говорили, пока не наступило утро… Это древний закон, по которому устроен мир. И все в нашем мире крутится вокруг этого.
Но вот, наконец, мы попрощались и вышли за дверь. Спустились на лифте на первый этаж и оказались на улице. Я взглянула наверх и в окне четвертого этажа увидела Лапшу – она провожала нас, махала нам вслед своей изящной рукой. На светлом фоне окна был виден ее маленький темный силуэт. Увы – мне так и не удалось разглядеть ее лицо. Но я твердо знала, что она улыбается, глядя, как мы с Ёшио растворяемся в вечерней темноте.
– В последнее время тебя как-то часто провожают. Да, Ёшио? – сказала я, когда мы отошли настолько, что, даже обернувшись, больше не смогли бы увидеть светлый квадрат и в нем темную фигурку.
Ночь была прохладной. Грусть прошла – ее сменило какое-то другое, свежее, будоражащее чувство.
Ёшио словно не слышал моего вопроса.
– Этот человек, – сказал он, – так напугал меня, что я боялся его двадцать четыре часа в сутки. Ни о чем другом не мог думать. Отчасти я именно поэтому захотел уехать в интернат. Просто чтобы спрятаться от него. Но теперь ситуация изменилась… И опять же – новые друзья…
Он говорил это не мне, а вообще. Просто думал вслух. Бормотал себе под нос. Не знаю почему, но этих его слов моя голова вдруг стала абсолютно пустой. Этот мальчик больше не был моим братом, а я больше не была его сестрой – просто два каких-то человека шли рядом по вечерней улице. Я уже ничего не понимала. Где я, сколько мне лет, что происходит? Все окружающее в одну секунду потеряло всякий вкус, цвет и смысл.
Эта бессмысленность была единственным чувством, которое осталось со мной. Ею была пропитана плывущая вокруг меня вечерняя темнота.
В тот день я закончила работу как обычно и как обычно вернулась домой.
Я открыла дверь, зашла в прихожую, разулась и сразу же почувствовала, что в доме что-то не так. Дома было непривычно тихо. В этой тягостной тишине почему-то витал запах смерти… Чего-то больше нет, что-то исчезло из нашей жизни… Стоя босиком в прихожей, я отчетливо это поняла, и мне стало страшно. Моя жизнь достигла момента, где все неожиданно повернулось вспять. Меня отбросило в прошлое. В детство. И теперь я переживала происходящее как ребенок: ярко и непосредственно.
Вообще-то единственное, что было не так, как обычно, – это свет в прихожей. Вернее, его отсутствие. Почему-то сегодня он не горел. Однако этого оказалось достаточно, чтобы меня охватило ощущение, что все непоправимо изменилось. Я на цыпочках прошла через темную кухню и увидела маму, неподвижно сидящую на диване. В руке у нее был бокал красного вина. По телевизору шел какой-то старый черно – белый фильм, но мама не включила звук. С бокалом вина в руке она безучастно смотрела на немое мельтешение на экране. В тусклом подрагивающем свете телевизора ее лицо казалось незнакомым. И эта разбавленная темнота, и кроваво – красное вино за тонким стеклом бокала подчеркивали мертвенную белизну ее щек. Все это было похоже на страшный и прекрасный сон.
В каком-то смысле в нашей жизни нет ничего, в чем можно быть абсолютно уверенным. Все очень зыбко.
Зыбко, как лицо моей мамы, на которое падают сейчас черно – белые отсветы с экрана. Мне больше не было страшно. Но я не могла понять, что происходит. И поэтому спросила:
– Мам, что-то случилось? Ты в порядке?
– Сакуми, хорошо, что ты пришла, – сказала мама и повернулась ко мне. В ее огромных глазах я смогла разглядеть гнев и разочарование, и горькое чувство утраты, и даже какое-то отчаянное веселье… Бедная мама. Что же произошло?
– Джюнко сбежала. Ушла из дома, – наконец произнесла мама.
Эта новость ошеломила меня настолько, что я потеряла дар речи.
Джюнко сбежала? Утром она еще была дома. Мы сидели втроем на кухне: я с аппетитом поедала приготовленный ею завтрак, а она разговаривала с Микико о какой-то телевизионной передаче, которую они смотрели накануне. Когда я уходила на работу, она стояла у раковины и мыла посуду. «До встречи, – как всегда, сказала она мне, и я уверена на сто процентов, что в этих словах не было никакого скрытого смысла. Никакого подтекста.
Что же было на завтрак? Омлет, мисо-суп и салат из шпината. Салат Джюнко заправляла сладковатым соусом. Вкус получался мягким – мягким – листья словно таяли во рту. Наверное, остатки этого салата до сих пор еще стоят в холодильнике.
«А что, если я больше никогда не попробую ее фирменного салата?» – вдруг подумала я и чуть не расплакалась…
Я вспомнила ее белые руки. Ее симпатичный халатик, в котором она – только подумать, еще сегодня! – ходила по дому. Я услышала легкие шаги в коридоре. Мягкое эхо ее голоса – бывало, они с мамой сплетничали на кухне до поздней ночи…
– Но почему? – Мой вопрос повис в воздухе.
Наконец мама нехотя сказала, как будто повторяя фразу, произнесенную до этого тысячу раз:
– Я не знаю. Думаю, она позвонит через несколько дней. Или напишет письмо. Она почти ничего не взяла с собой. Ну, если не считать всех наших денег…
– Что?! – я не поверила своим ушам.
Разумеется, я прекрасно расслышала каждое мамино слово, но голова отказывалась воспринимать эту информацию.
– А где они лежали? Ты уверена? Сколько там было? – Вопросы выскакивали из меня один за другим.
– Мои сбережения, – усмехнулась мама. – Они лежали в буфете, теперь они там не лежат. Восемьсот тысяч иен.
– А почему они лежали в буфете?! Тебе никто никогда не говорил, что деньги можно держать в банке?!
– Я не доверяю банкам, – сказал мама. – И не надо мне говорить, что, если держать наличные в банке, они приносят доход. Зато дома они всегда под рукой. И не нужно стоять в очередях, заполнять кучу дурацких бумажек. Тебе срочно понадобились деньги? Захотелось поехать куда-нибудь? Взял и поехал.
«Вот-вот, и я о чем. Только на этот раз их взяла не ты и не я…»
Разумеется, вслух я этого говорить не стала. Мама явно пыталась сменить тему, что, в общем – то, было вполне понятно. Мне тоже не очень-то хотелось обсуждать с ней сопутствующие детали – самого факта пропажи было более чем достаточно.
– А Джюнко тебе не жаловалась в последнее время на какие-нибудь… э-э-э… неожиданные проблемы? Ну, или что-нибудь в этом роде.
– Да нет. То есть она, конечно, жаловалась, но не на что-то конкретное, а вообще. На ситуацию… Если бы она попросила у меня в долг, ты что, думаешь, я бы ей не дала?
– Мам, я даже не сомневаюсь, – поспешила ответить я. – Просто все это очень неожиданно и как-то странно.
– Наверное, произошло что-то ужасное. Но почему она не дождалась меня? Почему ничего мне не сказала?
– Думаю, пока она сама не расскажет, мы так ничего и не узнаем, – я покачала головой. – А ты уверена, что это она взяла деньги? Есть какие-то доказательства? – спросила я, окончательно смирившись с новой реальностью.
– Она оставила записку, – мама кивнула в сторону стола.
Я включила свет. Воздух задвигался, появились тени. На столе в ожившей кухне лежала записка в одно предложение:
Я все верну, даю слово. Джюнко.
Это был ее почерк. Ее подпись.
– Эх, люди-люди. Не знаешь, чего от них ожидать, – вздохнула я.
– Да уж, – мама пригубила вино.
Вот и все. На этом мы с мамой и порешили.
Некоторое время мы сидели вдвоем перед мелькающим экраном, потом я пошла на кухню и сделала себе бутерброд. Мама пила вино, я молча ела свой нехитрый ужин. Бутерброда мне было мало. «Может, все-таки доесть мисо-суп и салат из шпината?… Нет, лучше оставлю их на потом», – подумала я, и от этой мысли мне стало очень грустно. В носу защипало. Надо отвлечься, постараться об этом не думать… Сейчас придет Микико – я ей обо всем расскажу, потом сообщу брату, и постепенно все забудется. Пройдет совсем немного времени, и этот эпизод станет всего лишь очередной историей из прошлого. Еще одним воспоминанием.
В конце концов, с самого начала было довольно странно пускать совершенно чужого человека в дом только на том основании, что он твой друг.
Ну что ж. Все равно теперь уже ничего не изменишь. Другой реальности нет. Чужой человек больше не живет с нами. И вряд ли он когда-нибудь вернется.
Нам всем понадобится какое-то время, чтобы мы могли вспоминать о ней не с болью, а с доброй улыбкой.
Боль – отзвук невозможности поверить в то, что произошло.
– Все, с меня довольно! Я больше не могу тут сидеть и думать об этом! – сказала мама. – Сейчас позвоню своему кавалеру – пусть пригласит меня в бар. Мне надо развеяться.
Она встала с дивана и ушла в свою комнату переодеваться.
Чуть позже, закрывая за ней дверь, я сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50