Казалось, что в эти минуты Анна
Шмит преодолевает припадок острого презрения ко всему, что шумело и суе-
тилось вокруг нее, а один из сотрудников А. А. Яровицкий шептал мне:
- Анюту захлестнула волна инобытия...
Многочисленные юбки Анны Шмит сильно потрепаны, ботинки в заплатах,
кофточки простираны до дыр и не искусно заштопаны. Ее мать, больная ста-
руха лет восьмидесяти, могла питаться только куриным бульоном, для нее
необходимо было покупать ежедневно курицу, это стоило шестьдесят, во-
семьдесят копеек, т.-е. - тридцать, сорок строк, а печатала Шмит, в
среднем, не более шестидесяти строк.
Говоря о матери, она становилась похожа на девочку-подростка, которая
любит мать и считает ее высшим авторитетом во всех вопросах жизни. Было
странно и трогательно слышать из уст старухи мягкое, детское слово - ма-
ма.
Мне говорили, что эта мама старчески эгоистична и раздражительна; ес-
ли курица оказывалась жестка или надоедала ей, старуха топала ногами на
дочь и бросала в нее ложками, вилками, хлебом. Ко мне Анна Шмит относи-
лась очень внимательно, но, не замечая в ней ничего интересного, я укло-
нялся от ее несколько назойливых вопросов, - они почти всегда касались
интимных сторон жизни. Обычно же она говорила мало и почти всегда о "де-
лах" города, газеты. В бесцветных речах ее я не мог уловить ни одного
оригинального, меткого слова, которое навсегда всосалось бы в память, а
я был очень лаком до таких слов, - они, точно лучики солнца, освещая
темноту души ближнего, вдруг покажут какую-то неожиданную частицу ее и
тем причастят тебя духу человека.
Убогость внешнего облика Анны Шмит безнадежно подчеркивалась убожест-
вом ее суждений о политике города и государства, и это давало право всем
в редакции относиться к ней так же, как относились извозчики, - считать
ее "блаженной", недоумком.
Тем более сокрушительно изумлен был я, когда священик Ф., талантливый
организатор публичных прений с бесчисленными сектантами Нижегородского
края, сказал мне, неприязненно наморщив свой нос:
- Хитрейшая старушонка эта ваша Шмит! Весьма искусный ловец челове-
ков. Вредное существо.
Не веря искренности изумления моего, иронически ухмыляясь он говорил
в ответ на мои вопросы:
- Будто не осведомлены? Трудновато допустить сие при наличии хорошо
известного мне любопытства вашего в отношении к людям...
Он страдал какой-то неизлечимой болезнью, его аскетически костлявое
христоподобное лицо было обтянуто темной кожей, глаза лихорадочно свер-
кали, он часто облизывал губы бурым языком и нервозно ломал длинные
пальцы, так что они трещали. В спорах с "еретиками" он был ехиден, ловко
пользовался искусством эристики и умел раздражать противников так, что
они оплошностями своими всегда облегчали ему словесные победы. Мне очень
нравилось наблюдать его фокусы, но казалось, что этот человек с лицом
великомученика не любит ни Бога, ни веры, ни людей, жизнь опротивела
ему, он ходит на прения, как ходил бы в трактир играть на биллиарде, -
он напоминал мне актера, который читает роль правоверного еврея в пьесе
"Уриель Акоста". Похрустывая пальцами, он выспрашивал меня:
- И того, якобы, не знаете, что эта Шмит находится в переписке с фи-
лософом Владимиром Соловьевым, коего справедливо обвиняют в уклоне к
ереси католической?
Я сказал:
- Это так же неожиданно для меня, как если бы вы, отец Александр,
оказались вдруг не священником, а пожарным.
К вящшему изумлению моему священник расхохотался и, сквозь смех, стал
уличать меня:
- Вот вы и проговорились! Ох, плохой дипломат вы! Значит - с учеником
ее, пожарным Симаковым - знакомы?
После настоятельных и даже сердитых заявлений моих, что я не знаю по-
жарного, священник, не скрывая недоверия своего, лениво рассказал мне,
что Анна Шмит организовала религиозный кружок, способный развиться в
секту, в кружке этом - извозчики, мастеровые, какой-то тюремный надзира-
тель и пожарный.
- Народ наш любит словесность и привержен к сказкам. Пожарный этот
беспоповцем был, а ныне Шмитихин пламенный адепт. Но, по природе своей,
дурак, он есть самый болтливый из прозелитов новой секты и, ежели вы же-
лаете ознакомиться, как ерундословие старухи этой укладывается в мозгах
простецов, вы с ним познакомьтесь. Он бывает на прениях у меня, рычит
нелепо...
---------------
Лука Симаков, рядовой гренадерского полка, большой, грузный человек с
черными, щеткой, усами и синим, гладко обритым черепом. Щеки у него тоже
синие, а толстая нижняя губа цвета сырой говядины. Левый, темный глаз
меньше правого и тревожно забегает к виску, особенно далеко в те минуты,
когда Лука волнуется и жесткой ладонью, размером с небольшую лопату,
крепко трет череп свой, трет так, что слышен треск волос. А правый глаз
его, большой, выпуклый, почти неподвижен, тускл и, окруженный очень
длинными ресницами, напоминает какое-то насекомое.
В темненьком трактире, навалясь грудью на стол, он глухим голосом по-
учал меня:
- По-твоему - как надо Христа понимать?
Луку не надо было выспрашивать, слова лились из его рта, как ручей из
трещины в камне. Он говорил с тем буйным напором верующего, который иск-
лючает возможность возражений.
- Христос - это легость!
"Легостью" зовется тонкая веревка, с грузом на конце; ее матросы па-
роходов бросают на пристань, подчаливаясь к ней.
- Не то-о! - с досадой сказал Лука. - Легость - легкость, понял?
Христос - легкость, с ним жить легко. Насчет чалки - это подходящее, -
причаливай через Христа к истинной вере. Только ты пойми! - Христос - не
естество и не существо, он просто одно слово...
- Логос?
Симаков удивленно вскричал:
- Во-от!
И еще подвинулся ко мне, спрашивая:
- Откуда знаешь? Кто научил? Мамаша? Какова старушка-то? - уже шопо-
том продолжал он. - Ведь - так себе, вроде нищей. Мы - наряжаемся, хвас-
таем, а она - святость, неприметна. И в мухе сокрыта премудрость...
- А слово это ты никому не говори, - предупредил он меня. - Особенно,
чтоб попы не слыхали, - попам оно яд. Ежели они услышат это слово - тебе
будет плохо!
Потом он сообщил мне, как великую тайну, что Христос - жив, живет в
Москве на Арбате.
- Это все выдумано попами, будто он на кресте помер, а после воскрес,
вознесся, нет, - он на земле, около людей. Слово - не убьешь! Ну-ко,
убей-ко - да? Вот я тебе говорю слово - да, а ты его убей! Понял?
Часа два слушал я темные речи пожарного; уходя, он покровительственно
обещал:
- Ты погоди, я тебя сведу с самой мамашей! Она тебя обучит.
---------------
О моем знакомстве с пожарным Шмит узнала раньше, чем я успел сказать
ей. Беспокойно постукивая карандашиком по ногтям, она спрашивала:
- Что говорил вам этот простец Божий?
Узнав, что Лука рассказал мне о Христе, живущем в Москве, на Арбате,
она еще более тревожно стала шаркать карандашом по ногтям, говоря:
- Он - не совсем разумен, он несколько раз сильно угорал на пожарах,
это очень отразилось на нем.
Глаза ее потемнели и что-то суровое светилось в них, она плотно сжала
губы, и маленькое личико ее огорченно сморщилось.
- Если вы серьезно интересуетесь этими вопросами, - можно поговорить,
я свободна в Троицын день...
И тотчас же спросила, усмехаясь:
- Но - ведь, вы из любопытства, от скуки? Да?
Я сказал, что мне жить - не скучно и что желание знать, как думают
люди, я бы не назвал простым любопытством.
- Конечно - нет, конечно! - тихонько воскликнула Шмит, и вдруг впол-
голоса, складно, языком привычного оратора, быстро крутя карандаш темны-
ми пальцами мумии, она заговорила о том, как люди далеки друг другу, как
мало у них желания и умения проникнуть в сокровенное души ближнего.
- В мутном потоке жизни мы плаваем, немы, как рыбы: "Мир мирови твое-
му даруй", молимся мы, но ведь мир - гармония душ, их всеобщая связь, а
- как связаться с немой, непостижимой?
Ее позвали в контору и, уходя, она ласково попросила:
- А над Лукою вы не смейтесь, это - безумец Христов, такими строится
истинная вера.
---------------
В Троицын день, вечером, она пришла ко мне, одетая празднично в ко-
ричневой юбке с заплатой на подоле, - кусок юбки был, очевидно, вырван
гвоздем или зубами собаки; синюю сарпинковую кофточку украшал на груди
голубой бант, а на ногах блестели новые калоши, хотя погода стояла сухая
и жаркая. Оказалось, что Шмит отдала ботинки чинить, но сапожник не ус-
пел сделать это, и вот она гуляет в калошах.
Мы пили чай с вишневым вареньем и сушками, - я узнал, что это любимое
лакомство Анны Николаевны. А к полуночи я узнал, что старенькая, забав-
ная репортерша провинциальной газеты, Анна Шмит - воплощение одной из
жен-Мироносиц, кажется - Марии Магдалины, которая, в свою очередь, была
воплощением Софии, Вечной Премудрости. На расстоянии от Марии Магдалины
до Анны Шмит Вечная Премудрость воплощалась, разумеется, не однажды, од-
ним из ее воплощений была Екатерина Сиенская, другим - Елизавета Тюрин-
генская, был и еще ряд воплощений, уже не помню имен их.
В начале речи Анны Шмит мне было несколько неловко слушать ее, - все,
что говорила она, никак не объединялось с ежедневной курицей, резиновыми
калошами и всем прочим во внешнем облике воплощения Вечной Премудрости.
Я сидел, опустив голову, стараясь не видеть, как это воплощение, разла-
мывая сушки, поддевая их рогульками липкие ягоды варенья, обсасывает их
тонкими губами; смешно было слушать, как сушки хрустят на зубах.
Но - предо мною сидел незнакомый мне человек, он говорил очень склад-
но, красиво уснащал речь свою цитатами из творений отцов церкви, говорил
о гностиках, о Василиде и Энойе; голос его звучал учительно и властно,
синие зрачки глаз расширились и сияли так же ново для меня, как новы бы-
ли многие мысли и слова. Постепенно все будничное и смешное в этом чело-
веке исчезло, стало невидимо, и я хорошо помню радостное и гордое удив-
ление, с которым наблюдал, как из-под внешней серенькой оболочки возни-
кают, выбиваются огни мышления о зле жизни, о противоречии плоти и духа,
как уверенно и твердо звучат древние слова искателей совершенной мудрос-
ти, непоколебимой истины. Об Анне Шмит напоминал только карандашик, не-
устанно и все быстрей вертевшийся в ее сухоньких, темных пальцах мумии.
Она как будто немного охмелела, рисуя карандашом в воздухе капризный
узор путей мысли, она подскакивала на стуле и, улыбаясь, с радостью го-
ворила:
- Вы представьте себе безысходный ужас Дьявола...
На подбородке Анны Шмит блестела рубиновая капелька варенья.
Подняв правую руку над головою, она сказала:
- И Христос - жив есть!
Я узнал, что Христос это - Владимир Соловьев, он же - Логос; Христос
непрерывно воплощается в того или иного человека и вечно среди людей. Но
воплощения Софии не подвергаются воздействию разрушительных влияний су-
етного мира сего с той легкостью, как воплощения Логоса, особенно враж-
дебные Дьяволу.
- Чистая духовность Логоса не претерпевает искажения, но человек,
воплощающий в себе Логос, нередко затемняет ее черной мудростью Сатаны.
Она вынула из кармана юбки кожаный пакетик, а из него осторожно дос-
тала несколько писем:
- Это письма Соловьева, - вот, послушайте, как трудно ему...
Многозначительно подчеркивая отдельные слова, она прочитала несколько
отрывков; я ничего не понял в них, но в одном Соловьев цитировал слова
Фридриха Великого, сказанные им на поле какой-то битвы солдатам своим,
которые побежали от врага:
- "Подлецы! Разве вы хотите жить вечно?"
Слова это напомнили мне четверостишие Соловьева:
В лесу - болото,
В болоте - мох;
Родился кто-то,
Потом - издох.
Вспомнил я и эпитафию его:
Под камнем сим лежит
Владимир Соловьев,
Сначала был пиит,
А после - философ.
Прохожий! Научись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.
Я спросил Шмит: что думает она об этих шутках?
Она откинулась на спинку стула, ее острый носик покраснел, зрачки
стали совершенно синими и в голосе ее мне послышался гнев;
- Кто сказал вам, что это его, что это им написано? Нет, нет, это
клевета! Это шутки его товарищей...
Но вскоре серенькая старушка, похожая на самку воробья, говорила о
человеке шумной славы, о философе, искуснейшем диалектике и талантливом
поэте тоном матери, встревоженной поведением сына.
- Вы знаете, - даже самого Христа Дьявол соблазнял славою земной.
Эти слова она сказала как бы утешая кого-то и так вопросительно, поч-
ти умоляюще посмотрела на меня, что я счел нужным откликнуться ей:
- О, да...
- Он слишком тяготеет к людям, потому что добр. Но человек только
тогда силен против соблазнов, когда умеет во всех окружениях оставаться
самим собою. Христос тяготел к людям после того, как укрепил дух свой в
пустыне, а Соловьев идет к ним преждевременно.
Она именовала Соловьева хрустальным сосудом Логоса, святым Граалем,
величайшим сыном века и - ребенком, который, плутая в темной чаще греха,
порою забывает невесту, сестру и матерь свою - Софию, Предвечную Муд-
рость.
- Понимаете? Невесту и мать...
Иногда мне казалось, что в словах Анны Шмит слышу я обиду влюбленной
женщины, даже сентиментальность старой девы, но это мелькало в ее речах
бледненькими искрами, тотчас же заменяясь покровительным отношением к
Соловьеву, как человеку, которым надо руководить на путях жизни.
Понизив голос, она рассказывала как тайну:
- Его соблазняют люди, но еще более настойчиво - черти. Он знает это.
В одном письме он пишет, что черти заглядывают в окна к нему, а один да-
же спрятался в сапог и всю ночь сидел там, дразнился, шумел...
О чертях она говорила так же просто, как говорят о реальном: тарака-
нах, комарах.
- И еще - слава; слава делает человека актером, - памятно сказала
она. - Если на человека пристально смотрят, он начинает прятаться в раз-
личных выдумках, он хочет быть таким, как приятнее людям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34