- Сейчас хлынет дождь, - сообщил ее муж, окуривая бороду свою дымом
папиросы.
Я взглянул в окно: на безоблачном небе разгорались звезды. Тогда я
понял, что мешаю этому человеку, и ушел в настроении тихой радости, как
после встречи с тем, чего давно уже и тайно от себя искал.
Всю ночь ходил по полю, бережно любуясь ласковым сиянием синеватых
глаз, и на рассвете был непоколебимо убежден, что эта маленькая дама -
совершенно неподходящая супруга для бородатого увальня с добрыми глазами
сытого кота. Мне даже жалко стало ее - бедная! Жить с человеком, у кото-
рого в бороде прячутся хлебные крошки...
А на другой день мы катались по мутной Оке, под крутым берегом из ши-
роких пластов разноцветных мергелей. День был самый лучший от сотворения
мира, изумительно сверкало солнце в празднично-ярком небе, над рекою но-
сился запах созревшей земляники, все люди вспомнили, что они действи-
тельно прекрасные люди, и это насытило меня веселой любовью к ним. Даже
муж дамы моего сердца оказался замечательным человеком - он сел не в ту
лодку, где сидела его жена и где я был гребцом, - весь день он вел себя
идеально умно, - сначала рассказал всем страшно много интересного о ста-
рике Гладстоне, а потом выпил крынку превосходного молока, лег под куст
и вплоть до вечера спал спокойным сном ребенка.
Разумеется, наша лодка приехала первой на место пикника; когда я на
руках выносил мою даму с лодки, она сказала:
- Какой вы силач!
Я чувствовал себя в состоянии опрокинуть любую колокольню города, и
сообщил даме, что могу нести ее на руках до города - семь верст*1. Она
тихонько засмеялась, обласкала меня взглядом, весь день передо мною сия-
ли ее глаза, и, конечно, я убедился, что они сияют только для меня.
Дальше все пошло с быстротой, вполне естественной для женщины, кото-
рая впервые встретила невиданного ею интересного зверя, и для здорового
юноши, которому необходима ласка женщины.
Вскоре я узнал, что она, несмотря на свою внешность девушки, старше
меня на десять лет, воспитывалась в Белостокском институте "благородных
девиц", была невестой коменданта Зимнего дворца, жила в Париже, училась
живописи и выучилась акушерству. Далее оказалось, что ее мать тоже аку-
шерка и принимала меня в час моего рождения, - в этом факте я усмотрел
некое предопределение и страшно обрадовался.
Знакомство с богемой и эмигрантами, связь с одним из них, затем полу-
кочевая, полуголодная жизнь в подвалах и на чердаках Парижа, Петербурга,
Вены, - все это сделало институтку человеком забавно спутанным, на ред-
кость интересным. Легкая, бойкая, точно синица, она смотрела на жизнь и
людей с острым любопытством умного подростка, задорно распевала фран-
цузские песенки, красиво курила папиросы, искусно рисовала, недурно иг-
рала на сцене, умела ловко шить платья, делать шляпы. Акушерством она не
занималась. _______________
*1 Вероятно - не донес бы.
- У меня было четыре случая практики, но они дали семьдесят пять про-
центов смертности, - говорила она.
Это оттолкнуло ее навсегда от косвенной помощи делу умножения людей,
- о ее прямом участии в этом деле свидетельствовала дочь ее, - милый и
красивый ребенок лет четырех. О себе она рассказывала тем тоном, каким
говорят о человеке, когда его хорошо знают и он уже достаточно надоел.
Но иногда она как-будто удивлялась, говоря о себе, ее глаза красиво тем-
нели и светились, в них мелькала легкая улыбка смущения, - так улыбаются
сконфуженные дети.
Я хорошо чувствовал ее острый, цепкий ум, понимал, что она культурно
выше меня, видел ее добросердечно-снисходительное отношение к людям; она
была несравненно интереснее всех знакомых барышень и дам; небрежный тон
ее рассказов удивлял меня, и мне казалось: этот человек, зная все, что
знают мои революционно-настроенные знакомые, знает что-то сверх этого,
что-то более ценное, но - она смотрит на все издали, со стороны, наблю-
дая, с улыбкой взрослого, пережитые им милые, хотя порою опасные забавы
детей.
Подвал, в котором она жила, делился на две комнаты: маленькую кухню -
она же служила и прихожей - и большую комнату в три окна на улицу, два -
на сорный грязный двор. Это было удобное помещение для мастерской сапож-
ника, но не для изящной маленькой женщины, которая жила в Париже, в свя-
щенном доме Великой революции, в городе Мольера, Бомарше, Гюго и других
ярких людей. Было еще много несоответствий картины с рамой, - все они
жестоко раздражали меня, вызывая - кроме прочих чувств - сострадание к
женщине. Но сама она как бы не замечала ничего, что - на мой взгляд -
должно было оскорблять ее.
С утра до вечера она работала, утром - за кухарку и горничную, потом
садилась за большой стол под окнами и весь день рисовала карандашом - с
фотографии - портреты обывателей, чертила карты, раскрашивала картограм-
мы, помогала составлять мужу земские сборники по статистике. Из открыто-
го окна на голову ей и на стол сыпалась пыль улицы, по бумагам скользили
толстые тени ног прохожих. Работая, она пела, а утомясь сидеть - вальси-
ровала со стулом или играла с девочкой и, несмотря на обилие грязной ра-
боты, всегда была чистоплотна, точно кошка.
Ее супруг был благодушен и ленив. Он любил читать - лежа в постели -
переводные романы, особенно Дюма-отца. - Это освежает клетки мозга, -
говорил он. Ему нравилось рассматривать жизнь "с точки зрения строго на-
учной". Обед он называл приемом пищи, а пообедав, говорил:
- Подвоз пищевой кашицы из желудка клеткам организма требует абсолют-
ного покоя.
И, забыв вытряхнуть крошки хлеба из бороды, ложился в постель, нес-
колько минут углубленно читал Дюма или Ксавье де-Монтепена, а потом часа
два лирически посвистывал носом, светлые мягкие усы его тихо шевелились,
как-будто в них ползало нечто невидимое. Проснувшись, он долго и задум-
чиво смотрел на трещины потолка и - вдруг вспоминал:
- А ведь Кузьма неправильно истолковал вчера мысль Парнеля.
И шел уличать Кузьму, говоря жене:
- Ты, пожалуйста, докончи за меня подсчет безлошадных Майданской во-
лости. Я - скоро!
Возвращался он около полуночи, иногда - позднее, очень довольный.
- Ну, знаешь, доканал я сегодня Кузьму! У него, шельмеца, память на
цитаты очень развита, но я ему и в этом не уступлю. Между прочим, он со-
вершенно не понимает восточной политики Гладстона, чудак!
Он постоянно говорил о Бинэ, Рише и гигиене мозга, а в дурную погоду,
оставаясь дома, занимался воспитанием девочки его жены.
- Леля, - когда ты кушаешь, нужно тщательно жевать, это облегчает пи-
щеварение, помогая желудку быстрее претворить пищевую кашицу в удобоус-
вояемый конгломерат химических веществ.
После же обеда, приведя себя "в состояние абсолютного покоя", уклады-
вал ребенка на постель и рассказывал ему:
- Итак, - когда кровожадный честолюбец Бонапарте узурпировал
власть...
Жена его судорожно, до слез хохотала, слушая эти лекции, но он не
сердился на нее, не имея для этого времени, ибо скоро засыпал. Девочка,
поиграв его шелковой бородою, тоже засыпала, свернувшись комочком. Я
очень подружился с нею, она слушала мои рассказы с большим интересом,
чем лекции Болеслава о кровожадном узурпаторе и печальной любви к нему
Жозефины Богарнэ, - это возбудило у Болеслава забавное чувство ревности:
- Я - протестую, Пешков! Сначала ребенку необходимо внушить основные
принципы отношения к действительности, а потом уже знакомить с нею. Если
б вы знали английский язык и могли прочитать "Гигиену души ребенка"...
Он знал по-английски, кажется, только два слова: гуд бай.
Он был вдвое старше меня, но обладал любопытством юного пуделя, любил
посплетничать и показать себя человеком, которому хорошо известны все
тайны не только русских, но и зарубежных революционных кружков. Впрочем,
возможно, что он и на самом деле был осведомлен, - к нему нередко приез-
жали таинственные люди, они все держались как актеры-трагики, которым
случайно пришлось играть роли простаков. У него я видел нелегального Са-
бунаева в рыжем, неумело надетом парике, в пестром костюме, который был
смешно узок и короток ему.
А однажды, придя к Болеславу, я увидел у него юркого человечка с ма-
ленькой головкой, очень похожего на парикмахера, - он был одет в клетча-
тые брючки, серенький пиджачок и скрипучие ботинки. Вытеснив меня в кух-
ню, Болеслав шопотом сказал:
- Это человек из Парижа, с важным поручением, ему необходимо видеть
Короленко, так вы идите, устройте это...
Я пошел, - но оказалось, что Короленко показали приезжего на улице, и
В. Г. проницательно заявил:
- Нет, пожайлуста, не знакомьте меня с этим хлыщом!
Болеслав обиделся за парижанина и "дело революции", два дня сочинял
письмо Короленко, испробовал все стили, от гневного и сурового до ласко-
вого-укоряющего, и потом сжег образцы эпистолярной литературы своей на
шестке печи. Вскоре начались аресты в Москве, Нижнем, Владимире, и ока-
залось, что человек в клетчатых брючках - знаменитый, впоследствии, Лан-
дезен-Гартинг, первый - по порядку - провокатор, которого я видел.
А за всем этим муж возлюбленной моей был добрый малый, несколько сен-
тиментальный и комически обремененный "научным багажем". Он так и гово-
рил:
- Смысл жизни интеллигента - непрерывное накопление научного багажа в
целях бескорыстного распределения его в толщах народной массы.
---------------
Моя любовь, углубляясь, превращалась в страдание. Сидел я в подвале,
глядя, как, согнувшись над столом, работает дама моего сердца, и мрачно
пьянел от желания взять ее на руки, унести куда-то из проклятого подва-
ла, загроможденного широкой двухспальной кроватью, старинным тяжелым ди-
ваном, где спала девочка, столами, на которых лежали груды пыльных книг
и бумаг. Мимо окон нелепо мелькают чьи-то ноги, иногда в окно заглядыва-
ла морда бездомной собаки; душно, с улицы льется запах грязи, нагретой
солнцем, - маленькая девичья фигурка, тихонько напевая, скрипит каранда-
шом или пером, мне ласково улыбаются милые васильковые глаза. Я люблю
эту женщину до бреда, до безумия и жалею ее до злобной тоски.
- Расскажите еще что-нибудь про себя, - предлагает она.
Рассказываю, но через несколько минут она говорит:
- Это вы не про себя говорите.
Я и сам понимаю, что все, о чем я говорил, еще - не я, а нечто, в чем
я слепо запутался. Мне нужно найти себя в пестрой путанице впечатлений и
приключений, пережитых мною, но я не умел и боялся сделать это. Кто и
что - я? Меня очень смущал этот вопрос. Я был зол на жизнь, - она уже
внушила мне унизительную глупость попытки самоубийства. Я не понимал лю-
дей, их жизнь казалась мне неоправданной, глупой, грязной. Во мне броди-
ло изощренное любопытство человека, которому зачем-то необходимо загля-
нуть во все темные уголки бытия, в глубину всех тайн жизни, и, порою, я
чувствовал себя способным на преступление из любопытства, - готов был
убить, только для того, чтобы знать: что же будет со мною потом?
Мне казалось, что если я найду себя, - перед женщиной сердца моего
встанет человек отвратительный, запутанный густой крепкой сетью каких-то
странных чувств и мыслей, бредовой, кошмарный человек, он испугает ее и
оттолкнет. Мне нужно было что-то сделать с собою. Я был уверен, что
именно эта женщина способна помочь мне не только почувствовать настояще-
го себя, но она может сделать нечто волшебное, после чего я тотчас осво-
божусь из плена темных впечатлений бытия, что-то навсегда выброшу из
своей души, и она вспыхнет огнем великой силы, великой радости.
И небрежный тон, которым она говорила о себе, и ее снисходительное
отношение к людям внушили мне уверенность, что этот человек знает нео-
быкновенное. У нее есть свой ключ ко всем загадкам жизни, от этого она
всегда веселая, всегда уверена в себе. Может быть, я любил ее всего
больше за то, чего не понимал в ней, но я любил ее со всей силой и
страстью юности. Мучительно трудно было мне сдерживать эту страсть, -
она уже физически сжигала и обессиливала меня. Для меня было бы лучше,
будь я проще, грубее, но - я верил, что отношения к женщине не ограничи-
ваются тем актом физиологического слияния, который я знал в его нищенс-
ки-грубой, животно-простой форме, - этот акт внушал мне почти отвраще-
ние, несмотря на то, что я был сильный, довольно чувственный юноша и об-
ладал легко возбудимым воображением.
Не понимаю, как могла сложиться и жить во мне эта романтическая меч-
та, но я был непоколебимо уверен, что за тем, что известно мне, есть
нечто неведомое, и в нем скрыт высокий, тайный смысл общения с женщиной,
что-то великое, радостное и даже страшное таится за первым объятием, -
испытав эту радость, человек совершенно перерождается.
Мне кажется, - я вынес эти фантазии не из романов, прочитанных мною,
но воспитал и развил их из чувства противоречия действительности, ибо:
"Я в мир пришел, чтобы не соглашаться".
Кроме этого у меня было странное, смутное воспоминание:
- Где-то - за пределами действительного и когда-то в раннем детстве,
я испытал некий сильный взрыв души, сладостный трепет ощущения - вернее
предчувствие - гармонии, пережил радость, светлейшую солнца на утре, на
восходе его. Может быть, это было еще в те дни, когда я жил во чреве ма-
тери, и этот счастливый взрыв ее нервной энергии передался мне жарким
толчком, который создал душу мою и впервые зажег ее к жизни, может быть,
это потрясающий момент счастья матери моей отразился во мне на всю мою
жизнь трепетным ожиданием необыкновенного от женщины.
Когда не знаешь - выдумываешь, и самое умное, чего достиг человек,
это - уменье любить женщину, поклоняться ее красоте, - от любви к женщи-
не родилось все прекрасное на земле.
---------------
Однажды, купаясь, я прыгнул с кормы баржи в воду, ударился грудью о
наякорник, зацепился ногою за канат, повис в воде вниз головой и захлеб-
нулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34