– Я готов ешть ее день и ночь. Услада для желудка. Нет ничего вкуснее ветчины. Впрочем, кусок говядины, баранины или цыпленок тоже сойдут. Да и от рыбки я никогда не отказываюсь.
– Нет, вы только полюбуйтесь на него, сэр! – неодобрительно пробурчал хозяин, зевая в ладонь. – Уа-а-у… Ему о душе пора думать…
– Том! Не болтай, а неси, чего велено! – завопил старик, снова принимаясь колотить палкой по полу. – Ты слышал, что сказал юный господин? Тащи ветчину, свинину, говядину – что там у тебя – и побольше. Я голоден! И пива не забудь.
– Голоден! – передразнил хозяин. – А ты когда-нибудь бываешь сыт? Сэр, вы просто не представляете, какой он обжора и пьяница! Ненасытная утроба. Бездонная бочка. Хотя по брюху так сразу не скажешь.
– Да, желудок у меня – дай Бог каждому! – гордо кивнул патриарх. – Растягивается будь ждоров!
– Когда-нибудь ты так его растянешь, дед, что получишь заворот кишок. Это так же верно, как то, что тебя зовут Джоуэл Байбрук.
– Поменьше болтай, Том, да побыстрее поворачивайся, а то ишь, рашпустил язык!
Когда наконец все стояло на столе, Дэвид со стариком уселись друг против друга и с жадностью набросились на еду. В самом деле, престарелый мистер Байбрук орудовал ножом и вилкой с поразительной энергией. Дэвид спустя несколько минут понял, что ему с ним не тягаться, и застыл, наблюдая за старым чревоугодником с веселым изумлением. А тот придержал свои челюсти ровно настолько, чтобы представить нижеследующее объяснение:
– Я, видите ли, был кладбищенским сторожем, да!
– В самом деле? – удивленно спросил Дэвид.
– Угу! И папаша мой был кладбищенским сторожем, а после меня им стал мой сын.
И, решив, что внес требуемую ясность, патриарх с новым рвением вернулся к прерванной трапезе.
Утолив голод и пожелав всего доброго старику и невыспавшемуся хозяину, Дэвид покинул гостиницу и направился по дороге в сторону Лондона.
Но не успел он пройти и сотни ярдов, как услышал пронзительное ржание лошади, дробный топот копыт, а потом увидел огромного коня под седлом, но без всадника, который, перемахнув через изгородь впереди, врезался грудью в противоположную полосу кустарника и исчез.
Узнав Брута, Дэвид толкнул калитку и бросился, осматриваясь на бегу, через луг. Вскоре его опасения подтвердились.
Она лежала ничком на опушке леса, на сломанном суку, который, видимо, и вышиб ее из седла. Она была пугающе неподвижна и не издавала даже стонов. Дэвид в страхе опустился на колени и благоговейно одернул на ее ногах сбившуюся длинную амазонку, осторожно перевернул на спину стройное тело и приподнял безжизненно запрокинутую голову. Бледное лицо казалось еще бледнее по контрасту с черными бровями и длинными ресницами и так странно дисгармонировало с золотом волос. Красивые губы пересохли и совсем потеряли цвет, а тонкие ноздри едва трепетали от слабого дыхания… Слава Богу, жива! Нужно побольше воздуха… Непослушными пальцами ослабив шнуровку, Дэвид освободил белоснежную шею и прислушался. Дышит или нет? Господи, Боже!.. Слава небесам, дышит!.. Что же делать? Воды?.. Конечно, воды, и немедленно!
Все еще поддерживая ее голову, он оглянулся по сторонам и на счастье услышал в подлеске журчание родника. Дэвид подхватил девушку, с большим трудом встал на ноги, и медленно, с бесконечной осторожностью понес ее в рощу. Вскоре он вышел к огромному дереву, крона которого образовывала нечто вроде шатра, а под ним протекал узкий ручей. Дэвид уложил свою ношу на траву и, пригоршней зачерпывая воду, смочил девушке лицо, шею и руки. Наконец, к его бесконечному облегчению, она вздрогнула, вздохнула и открыла глаза.
– Вам лучше? – заботливо спросил он.
Мгновение она смотрела на него непонимающе, потом нахмурилась и снова вздрогнула.
– Что… что я здесь делаю?
– Вы упали с лошади, – объяснил Дэвид.
– Да… вспомнила…
– Вы ранены? Вам больно? – спросил он, склоняясь над ней.
– Нет, нет, – ответила она, неожиданно задрожала, и, словно испуганный ребенок, прильнула к его груди.
– Я… я боялся… что вы убились, – запинаясь, пробормотал он.
– Вы боялись? – повторила она, прижимаясь к нему еще крепче. – Да, понимаю, только есть вещи пострашнее смерти… Смерть не подличает… Смерть – это свобода. Мне кажется, я была бы счастливее, если бы умерла.
– Вы? Да как вы можете такое говорить?! Ведь вы так молоды! Ну, полно, полно! Что за беда с вами приключилась?
– Я боюсь… Боюсь! – прошептала она.
– Кого? Этого человека?
– Да нет же, себя! И еще мне очень одиноко.
– Расскажите. Прошу, расскажите мне все, – мягко настаивал он.
Антиклея отстранилась и, прислонившись спиной к могучему стволу, окинула Дэвида мрачным взглядом.
– Вы испортили мне прическу!
– Простите меня… но вам нужна была вода…
– И вы окатили меня с ног до головы!
– Но это хорошо подействовало, мэм!
– Голова вся мокрая и за воротник стекает… Бр-р!
– Вы были в обмороке, сударыня. Почти не дышали.
Она укоризненно покачала головой, достала миниатюрный носовой платочек и принялась вытирать лицо и шею, потом затянула шнуровку.
– А как я попала сюда, в рощу? – недовольно спросила девушка.
– Я перенес вас, сударыня.
– Удивляюсь, как вам это удалось. Я ведь очень тяжелая?
– Чрезвычайно, мэм!
Антиклея насупилась еще больше.
– Тогда, должно быть, вы сильнее, чем выглядите, сэр.
– Да, мэм… Осмелюсь высказать смиренную просьбу: не ездите верхом на норовистых лошадях.
– Брут – не норовистый… А если и так, тем лучше.
– Он может вас убить…
– Жаль, что он этого не сделал.
– Не гневите Бога, мэм! Если бы вы действительно погибли…
– То это была бы ваша вина, сэр!
– Моя?! – Дэвид опешил. – Каким образом?.. Ради всего святого…
– Вы разбудили в нем дьявола – в сэре Невиле, конечно, а не в жеребце – и он… Ах, да что там говорить… В общем, я седлаю Брута, только когда меня доводят до белого каления! После вашего визита сэр Невил словно обезумел. Что вы сделали? Почему он так разозлился?
– К сожалению, ничего, сударыня.
– Когда он в таком состоянии, его все боятся. Все, кроме меня. Чем скорее вы уйдете, тем лучше для вас… Это правда, что вы отняли у него пистолет – ну тот, что мне показывали?
– Да, мэм.
– Как это случилось? Расскажите.
– Мне просто повезло… Я первым дотянулся до ящика стола.
– Значит, вы его не украли? Это точно?
– Можно сказать, позаимствовал… чтобы предотвратить несчастный случай.
– Значит ли это, что сэр Невил угрожал вам? Или вы имеете в виду, что…
– Он был недостаточно проворен, мэм.
– Я рада, что вы не вор.
– Искренне благодарен.
– Вы смеетесь надо мной?
– Ни в коем случае, сударыня.
– Ну ладно, вор вы или не вор, а лучше вам поскорее уйти из этих мест.
– Думаете, он захочет мне отомстить?
– Не знаю… Но, когда он впадает в такое холодное бешенство, это всегда опасно.
– В таком случае я остаюсь. Поселюсь где-нибудь поблизости, а Лондон может и подождать. Придется временно разбить лагерь в Лоринг-вилледж.
– В таком случае вы – глупец! – воскликнула она разгневанно. – Самый настоящий глупец! Потому что остаетесь ради того, чтобы потешить свою дешевую гордость!
– Не только, сударыня. Помнится, совсем недавно кто-то что-то говорил о страхе и одиночестве. Так вот, я хочу, чтобы вы знали: у вас поблизости есть друг, который, если в том возникнет нужда, с радостью придет на выручку и на которого вы можете опереться в любой беде, потому что… Впрочем, этого достаточно.
– Потому что – что?
– Потому что моя мать учила меня помогать всем, кто попал в беду, особенно женщинам.
– Должно быть, это удивительно, когда у тебя есть мама, – сказала Антиклея, опустив голову и хмуро уставившись на журчащую воду. – А я вот никогда не знала своей матери… Она была парией… нищей… и умерла от измождения, когда я родилась… Иметь мать, которую помнишь и любишь… Наверное, я многое потеряла. Правда, у меня есть Белинда, она мне больше, чем…
Антиклея резко оборвала себя, взгляд ее моментально стал жестким, и в то же мгновение Дэвид вскочил на ноги, ибо в каком-нибудь ярде от ствола дерева, картинно опираясь на свою трость, стоял сэр Невил. Его породистые орлиные черты смягчала печальная улыбка.
– Прошу простить, если помешал, – заговорил он удивительно мягким баритоном. – Я ковылял мимо, но, услышав голоса, осмелился полюбопытствовать. Вы были так поглощены беседой, что, боюсь, я напугал вас.
– Действительно, сэр, вы изволили подойти совсем бесшумно! – Выпятив подбородок, с вызовом ответил Дэвид.
– Да, да, – вздохнул сэр Невил. – Моя хромота, как вы могли заметить, крайне безобразна, и я, чтобы лишний раз не смущать людей, стараюсь ходить как можно тише и незаметнее. Однако, сэр, я несказанно рад, что встретил вас и получил возможность выразить свое искреннее сожаление за прием, оказанный вам сегодня утром. Да простит меня Бог, я вспыльчивый, несдержанный старик, подверженный припадкам уныния и внезапного гнева. Моя дорогая Антиклея подтвердит, если захочет… Таким образом, сэр, я по доброй воле признаю свою вину и, моля вас о прощении, протягиваю вам свою руку в знак дружбы… Только вот примете ли вы ее?
Антиклея незаметно для сэра Невила бросила на Дэвида выразительный взгляд и едва уловимым движением покачала головой. Дэвид засомневался, но руки не протянул.
– Сэр Невил, – сказал он, покраснев. – Ваша неожиданная доброта… любезность… и это смирение, сэр… Я изумлен и не нахожу слов…
– Значит, я напрасно беспокоился…
Грустный, тихий голос, печаль задумчивого лица растрогали и устыдили Дэвида. Он не выдержал, порывисто шагнул вперед и пожал протянутую руку.
– Прошу, ни слова больше! Ваши недавние сомнения относительно меня – вполне оправданны. Да и кто не засомневался бы, явись к нему нечесаный, небритый бродяга в этом диком наряде…
– Благородный юноша, – остановил его сэр Невил, – ваше великодушие безмерно тронуло мое сердце – гораздо глубже, чем я могу выразить словами…
Но его благородную речь внезапно прервал насмешливый хохот.
– О, сэр! – вскричала Антиклея, продолжая смеяться. – Не надо! Прошу, не надо больше! Мой носовой платок промок насквозь и не впитает больше ни слезинки!
Губы Антиклеи презрительно кривились, широко открытые глаза полыхали гневом. Потрясенный Дэвид даже отпрянул.
– Сударыня… – начал было он.
– Не трудитесь, сэр, – вздохнул сэр Невил. – Не браните и не упрекайте ее. Я один во всем виноват. Антиклея – лишь результат моего воспитания… В ней с детства чувствовались задатки неистового, необузданного нрава, а я упустил… Но она еще дитя, чье сердце и чьи чувства пока дремлют. Когда-нибудь ты проснешься, моя Антиклея, да… проснешься для любви и женственности. И – кто знает? – может быть, тогда ты станешь чуточку добрее к старому, безобразному калеке…
И сэр Невил быстрым движением коснулся тонкими пальцами влажного золота волос. Он как будто собирался мягко, бережно погладить ее, но Антиклея вздрогнула и отшатнулась, посмотрев на его руку так, словно увидела змею.
– Нет! Не смейте! – закричала она и мгновенно очутилась на ногах.
Прижавшись спиной к стволу дерева, она задыхалась, словно затравленный зверек, и в этой позе и во всем ее облике было столько гадливости и ярости, что Дэвид застыл, онемев, и лишь испуганно переводил взгляд с Антиклеи на сэра Невила.
А тот опустил голову и, помолчав, заговорил едва слышно:
– Ах, моя дорогая, моя дорогая! – И, повернувшись к Дэвиду, беспомощно улыбнулся. – Увы, сэр, – произнес он горестно – юность бывает так жестока!… И все-таки я не имею права обижаться. Ведь я сам подвержен припадкам отчаяния и черного юмора. Чего ждать, когда перед глазами ребенка постоянно такой пример?.. Я наказан справедливо, но поистине как жестоко ранит меч справедливости! Впрочем, довольно об этом… Надеюсь, вы окажете мне честь и будете сегодня моим гостем. А завтра, если пожелаете, лошади и экипаж – к вашим услугам. Или нет, я сам отвезу вас в Лондон, ведь это дело жизненно важно для нас обоих. Но сегодня вы непременно должны воспользоваться гостеприимством Лоринг-Чейза. Уважьте старика.
Тут Дэвид снова поймал страстный отрицательный жест Антиклеи.
– Так вы доставите маленькое удовольствие одинокому инвалиду? – мягко настаивал сэр Невил.
– Сэр, я почту это за честь, – после некоторого колебания ответил Дэвид.
– Вот и прекрасно, – сказал сэр Невил. – В таком случае позвольте мне опереться на вашу руку. А ты, моя Антиклея, ступай вперед и предупреди, что у нас гость.
Мгновение она стояла, хмуро переводя взгляд с одного на другого, потом, не произнеся ни слова, подобрала длинную юбку и торопливо удалилась.
– Прекрасное, но какое своенравное дитя, – вздохнул сэр Невил, когда они рука об руку последовали за ней. – И все же, если я потеряю ее… Вы, конечно, поведали ей свою романтическую историю? Открыли свое имя, цель своего приезда… Полагаю, она очень заинтересовалась?
– Нет, сэр, – ответил Дэвид, – я ничего ей не сказал. Только то, что меня зовут Дэвид.
– Похвальная сдержанность. Женщины, даже самые лучшие из них, любят посудачить… Смотрите, уже луна. Ночка будет великолепная. Завтра отправимся в Лондон, где наш адвокат Гиллеспи разрешит тайну Дэвида, который мертв и похоронен, и Дэвида, который жив.
Шагая рядом со своим дядей, слушая, как он вспоминает прошлое и рассуждает о будущем, вслушиваясь в доброжелательный мелодичный голос, Дэвид время от времени поглядывал на красивое лицо баронета и чувствовал, как его помимо воли все сильнее тянет к человеку, о котором он поспешно составил столь превратное мнение.
Наконец они достигли дома, почтительный лакей бесшумно проводил Дэвида наверх, в роскошную комнату, где для него приготовили чистую одежду и тонкое белье. Знающий свое дело лакей ловко и чисто побрил его и дал умыться. От чужой одежды и белья Дэвид, правда, отказался, и, услышав мелодичный звон колокольчика, спустился по широкой лестнице в собственном поношенном, хотя и основательно вычищенном, платье. Он пересек просторный холл, тускло освещенный сумеречным светом из высоких окон, и остановился, чтобы осмотреть дорогие гобелены, в простенках между которыми сверкало начищенное старинное оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41