Прижался к тротуару. Мне следовало серьезно обо всем подумать.
В сущности, этому могло быть только одно объяснение.
Оба случая слежки за мной произошли, когда я появлялся в районе издательства «Тамплиеры», пытаясь больше узнать об объекте наблюдения, о девушке. Моему заказчику это не нравилось. По условиям договора я не имел права интересоваться объектом. Оба раза меня уличили в нарушении условия заказа и открыто предупредили.
Но почему не наложил штраф? Не отказался вовсе от моих услуг?!
По-видимому, этому тоже было одно логичное объяснение.
«Коней на переправе не меняют! Вот оно!..»
К концу срока наблюдения мой заказчик что-то готовил!
Может, моими пленками хотят свалить Исполнительного директора фонда?..
Дискредитировать и убрать так же, как когда — то министра юстиции, а потом и генерального прокурора…
Но что произойдет в этом случае со мной по окончанию заказа? Оставят в стороне, дадут вернуться к прежним занятиям? Выдадут конторе?..
Я мысленно обозрел выстроенную мною схему.
Кроме версии борьбы внутри фонда за должность его главы, оставалась еще небольшая вероятность того, что в деле замешаны бандиты, из тех, что крышуют российский книжный бизнес. Недаром гвозди, которые я обнаруживал, каждый раз были связаны с поездкой в издательство «Тамплиеры»…
Что ж! Если в дело втянута преступная группировка, тогда все проще!
Мне не придется долгие месяцы томиться в следственном изоляторе в ожидании суда. Бандитам тоже ни к чему огласка — со мной рассчитаются одномоментно с помощью «Макарова» поздно вечером или рано утром прямо в Химках, поблизости от моего подъезда…
Я включил зажигание, развернулся. Не спеша, снова выбрался на трассу.
Все произойдет иначе еще в одном возможном варианте — если мой заказчик засветился и теперь за мной следят менты или ФСБ. Тогда все пойдет по другому сценарию.
Расследование поведет московская милиция или Федеральная Служба Безопасности. Доказать, что именно я установил жучки в квартире элитного дома, будет непросто. Но не значит совершенно невозможно.
Я не мог предусмотреть всего. Где-то наверняка остались отпечатки моих пальцев, кто-то из соседей мог запросто меня вспомнить…
Да мало ли вариантов! Взять хотя бы мою встречу у армянского кафе с нынешним руководителем криминальной милиции в округе.
Пашка Вагин меня видел!..
Казалось бы, чистая случайность. Мало ли почему я мог оказаться, на Северо-Западе! Могли быть тысячи причин. Причем тут подслушка?!
Однако это объяснение хорошо для любителя, но не для профессионала-розыскника!
Наша встреча с Пашкой сама по себе ничего не значит. Она лишь отложилась в его памяти. И будет храниться невостребованной. Но только до тех пор, пока не поступит материал о нарушении неприкосновенности частной жизни, тайном проникновении в чужое жилище и установлении записывающего устройства в квартире элитного дома, расположенного неподалеку от армянского кафе…
И вот тогда наступит момент истины.
Тайное становится явным совсем не потому, что возникают новые свидетели и обстоятельства! Что-то вдруг происходит в головах, и все вокруг внезапно понимают, чьих это рук дело.
Господин подполковник немедленно вспомнит обо мне.
Так же, как мне вчера мгновенно открылось, что кто-то откатил Вагину за его услуги, заказав столик в ночном шалмане, так и он, конечно, просек, что у меня стремное дело в его районе и что заказ этот непростой, поскольку я не хотел, чтобы охранник догадался о нашем с ним знакомстве.
Пашка еще раньше прикинет, что в доме у девушки иоработал профи, частный детектив из бывших розыскников, каких сейчас в Москве навалом, и тут ему ничего не светит. Но во время сеансов прослушивания детектив этот, должно быть, находился вблизи объекта, а мог и ненадолго отдаляться, зайти, например, в близлежащее кафе…
И тут, конечно, Пашка немедленно свяжет вместе свои рассуждения и эту нашу встречу в нескольких сотнях метров от места преступления…
Подумаешь, тайны мадридского двора!..
Сразу станет ясно, почему я оказался рядом с кафе и почему не хотел, чтобы охрана знала о моем знакомстве с начальником криминальной милиции…
Вагин даст указание взять в кадрах архивную фотографию из моего личного дела — не глупец же он, чтобы воспользоваться той, где мы трое — он, Рембо и я! — и предъявит ее лицам кавказской национальности на автостоянке и тем, кто подрабатывает в кафе официантами. Его старший опер пригрозит им отменой московской регистрации, если… Но они и без того расскажут обо мне все, что помнят: как часто, когда и в какое время меня видели в кафе…
Пашка быстро поймет, почему я всегда садился за один и тот же стол, отдергивал занавеску на окне, выходящем на элитное жилище потерпевшей…
Конечно, Вагин не станет требовать моей крови. Корпоративная ментовская дружба не допускает этого…
Но не все будет зависеть только от него.
Потерпевшей стороне буду интересен не я — мой заказчик. На начальника криминальной милиции нажмут сверху. И когда он убедится в том, что я не могу ему в этом помочь, или если заказчик окажется милиции не по зубам, Вагин поневоле вынужден будет сдать меня.
С чем я и мог себя поздравить…
Неожиданно мне стало спокойнее. Я осознал всю сложность своего положения.
«Надо сделать все, чтобы установить моего заказчика…»
Действовать следовало решительно и как можно скорее — до конца срока заказа оставалось совсем немного.
Мне требовалась помощь или, на худой конец, хороший совет, и я знал, где смогу его получить. Если, конечно, рискну впутать Рембо и «Лайнс» в свою авантюру…
Глава Ассоциации ответил на этот вопрос сам. На мой мобильник поступил вызов — мне звонил Рембо:
—Ты далеко?
—Недалеко от «Сокола», на Ленинградке. Как на счет пообедать?
—Таня передала мне… Давай. Я чувствую зверский голод, но в тринадцать у меня переговоры. Как в пятнадцать?
—Заметано. Место ты знаешь.
—Еще бы…
«ПЕТРОВКА?!»
Конечно, Рембо его знал. В ресторане Центрального Дома литераторов, где мы, опера с Петровки, обмывали наши успехи и неудачи, включая и мои попытки сочинений и опубликования детективных рассказов.
Но в первый раз мы собрались там в связи с моим счастливым спасением от воровского ножа…
Это было в начале зимы, в такие лее морозные сутки, как сегодня.
Тому предшествовала так называемая оперативная комбинация, едва не закончившаяся для меня неудачно.
На блатной хате, куда я был введен под легендой, как залетный костромской вор, один из присутствовавших заподозрил во мне мента. Это был еще нестарый вор, несколько раз сидевший. В каждой зоне обычно есть такой, которому достаточно только раз взглянуть на кого-то, кто назвал себя вором, чтобы постановить безапелляционно: «Воры! Он — не наш человек…»
Случилось это под утро. На блатхате собралась небольшая, но теплая компания. Как только обвинение мне было предъявлено, братва мгновенно протрезвела. Забаррикадировали двери и окна. Бежать было некуда — квартира находилась на четвертом этаже…
Мне тут же устроили экзамен по части знания костромской братвы.
Этого я не боялся. Мои ответы были исчерпывающи: я знал ее всю. Таскал, задерживал, говорил по душам, сажал, снова встречал. Начал я со старого вора Фогеля, которого так и не смог посадить…
Я спокойно перечислил с десяток заметных тамошних воров, их воровские клички, дела, срока, дружеские и интимные связи, предпочтения…
Больше, чем я, бывший опер костромской уголовки, ученик тамошнего Шерлока Холмса — Григория Басаргина, на этой хате о тамошней братве никто не знал.
— Все! Какие еще дела!
В компании насчет меня не было единого мнения.
И все же мой обвинитель пер на меня буром. Меня заставили выложить все из карманов, раздеться и один из воров помоложе ошмонал меня всего.
МУРки — удостоверения МУРа — со мной, конечно, не было, как и любых других ксив. Отправляясь на задание, я все оставил в сейфе, а ключ передал своему старшему оперу. Им был Рембо.
— Вот всё, воры. Смотрите…
Меня тормознул номер телефона, записанный на клочке трамвайного билета.
На Петровке в те дни шел ремонт и наших всех перевели в другое крыло, где помещалось оперативное управление. Номеров там я не знал…
— Чей телефон?
Я объяснил, что познакомился с девкой, в трамвае, там и записал.
—Первые три цифры! Смотри! Это номер конторы…
—Не знаю. Я не спрашивал, где она работает.
—Значит, так, воры. Назад дороги нам нет. Только вперед… — Тут тоже боролись за поднятие собственного авторитета, и мой обвинитель не был исключением. — Мент сидел тут с нами и все накнокал… Если мы его отпустим, завтра всех повяжут…
— А за базар ответишь? — Я вскинулся, с понта мог задушить его в своем праведном воровском гневе.
— Отвечу!
Нашлись и такие, что меня поддержали. Несколько молодых воров.
— Кончай! Свой он. Не видишь?!
Я запомнил каждого из них и мысленно поклялся, что, если выберусь живым и мне представится случай, обязательно отблагодарю — во что бы ты ни стало вытащу, освобожу, отпущу…
— Воры! Вы свидетели…
— Пусть кто-нибудь позвонит…
Я сидел на стуле, раздетый донага, и безостановочно жевал орбит без сахара.
Любая нестыковка грозила мне смертью — мои новые знакомые, не задумываясь, посадили бы меня на нож…
Воры тут же постановили: одна из проституток наберет записанный на билете номер телефона и прокричит в трубку: «Петровка! Срочно выезжайте, тут раз бой в подъезде…»
Немедленно нашлась и девка, пожелавшая сыграть роль жертвы ночного разбоя: худая, рижского разлива рыжая сучка.
— Дайте! Я!
— Звони!
В кабинете на Петровке, 38, в крыле, где раньше размещалось оперативное управление, к утру собрались коллеги.
Я уже знал, что должно произойти дальше.
Тот, кто снимет трубку, сразу назовет себя и добавит официальное:
— Слушаю!
На этот счет существовала то ли инструкция, то ли традиция. Некоторые особо прыткие из нас добавляли еще и свое лейтенантское или капитанское звание…
Мою игру можно было считать проигранной.
«Это всё! Мой бесславный конец…»
Подробности происшедшего я узнал уже потом, когда унес ноги.
К утру опера в кабинете расслабились, некоторые дремали. Среди них и Пашка Вагин тоже…
Рембо — в то время уже добившийся определенной независимости, удачливый, старший опер, успел даже поправить настроение стаканом портвейна. С его ростом и весом это проходило вовсе незаметно для начальства и тех, кто его недостаточно знал.
Мое счастье, что этой ночью ближе других к телефонному аппарату оказался именно он.
Рембо снял трубку не сразу. Может, посчитал, что звонит начальство.
—Алло! — Он с понта дремал.
Женский голос прокричал с надрывом:
—Алло! Это Петровка? У нас тут разбой в подъезде!..
Что подсказало Рембо заподозрить подвох? Смутила
первая ее фраза? Или истеричный крик…
А может, то, что для разбоя в подъезде рассвет — час неподходящий? Или то, что один из его оперев пока еще не вернулся с серьезного задания? И не звонил?..
—Петровка? — уже спокойнее крикнула девка.
—Херовка! — Рембо бросил трубку.
Через минуту тот же голос повторил атаку:
—У нас разбой! Это Петровка?
—Какая Петровка, сука? Дай поспать…
ДОМ РОСТОВЫХ
Обычно пустой, запущенный двор здания писательских союзов, известного также как Дом Ростовых, — именно в нем Лев Толстой устроил первый бал своей Наташе — с памятником литературному гению посредине поразил непривычной деловой суетой.
За время, что я не был на Поварской, многое вокруг изменилось.
У флигеля высокой иностранной комиссии, формировавшей когда-то писательские группы для зарубежных поездок, толпились какие-то люди. Это не были «инженеры человеческих душ», как когда-то назвал их Сталин, для которых поездки за казенный счет были наградой за угодничество и лояльность.
Пропущенные сквозь сито комиссии, они при первой же возможности катили по свету, беспрестанно жалуясь читателям на невыносимую тоску, которая охватывает их в первые же минуты после пересечения государственной границы социалистической родины.
Сегодня во флигеле располагалось небольшое уютное кафе, названное «Толедо» на испанский вкус. За оградой из искусственных цветов виднелись сервированные столики. Посетителей внутри было мало. За крайним столиком двое кавказцев вместе с симпатичной официанткой лениво баловались пивом.
Я заглянул, тут же вышел.
Мне хотелось убедиться в том, что я ушел от наружного наблюдения и слежка мне больше не угрожает.
У другого входа разгружали мини-автобус с бутылками айрана «Тан» — «Айран снимает похмельный синдром. Перед употреблением взболтать. Секрет кавказ ского долголетия».
Кафе «Толедо» во дворе оказалось не единственным.
По другую сторону памятника литературному классику виднелось еще несколько небольших уютных ресторанчиков и кафе. Новенький серебристый «Ниссан» ожидал кого-то у вывески «Армянская пицца». Рядом «Старый фаэтон» обещал разносолы армянской, русской и еврейской кухни, а чуть сбоку, на крыльце другого ресторана высилась опереточная фигура швейцара в цилиндре и во фраке с длиннющими фалдами.
Никого подозрительного я не заметил.
Вернувшись к Дому Ростовых, я потянул на себя сохранившуюся еще с прежних времен неказистую дверь и оказался в вестибюле здания писательских союзов, где еще десяток лет назад бушевали нешуточные страсти, за которыми, затаив дыхание, следила огромная читающая страна…
Властители дум, чьи имена были у всех на слуху, входя, сбрасывали с плеч на руки услужливых швейцаров легкие заветные дубленки и поднимались по белой мраморной лестнице в кабинеты писательских начальников.
Здесь была святая святых — главный штаб литера турной номенклатуры, и первым среди них был совсем не писатель, а человек из наших.
Обобщенный портрет последнего литературного начальника я как-то нашел в журнале. Известный поэт написал о нем: «Прилежный завхоз и палач, в ЧК про служивший и в МУРе, умел он сердечность сопрячь с презрением к литературе…»
Пенсионного вида вахтер с кипятильником в граненом стакане кивнул, увидев мое целлофанированное удостоверение члена литературного клуба, и снова взялся за заварку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35