На конце тростника была укреплена длинная веревка, привязанная к руке рыбака Не совсем ясное по тексту описание имеет в виду, вероятно, какую-нибудь разновидность остроги или гарпуна.

; этот последний стоял на берегу в узком месте реки и смотрел на рыб, которых ударял этой тростью с железными зубцами и неизменно попадал в цель. Затем он подтягивал трость с помощью этой веревки и вытаскивал из воды с рыбой на ней. У другого рыбака был кусок дерева величиной с кулак, на одном конце которого был железный шип, а на другом – веревка, привязанная к его руке. Рыбак спускался, плыл по воде и высматривал рыб; он протыкал их шипом и оставлял их в воде, а затем подымался и подтягивал их с помощью веревки, так что вытаскивал и шип и пойманную рыбу. Еще другой рыбак спускался в воду и плыл, проводя руками под деревьями ивы, росшими по берегам. Он захватывал рыб, всовывая свои пальцы под жабры так, что они не двигались и не убегали; рыбак ловил их и выходил из воды. Это доставляло нам такое же развлечение, как развлечение при охоте с соколами.
Дождь и ветер, не прекращаясь, свирепствовали против нас в течение нескольких дней, когда мы были в крепости аль-Джисра, а затем дождь прекратился на некоторое время. Ганаим, сокольничий, пришел к нам и сказал моему отцу: «Соколы голодны и отлично подходят для охоты. Наступила хорошая погода, и небо прояснилось. Не выйдешь ли на охоту?» – «Хорошо», – ответил отец. Мы сели на коней, но не успели выехать дальше равнины, как ворота небес разверзлись и полил дождь. Мы сказали Ганаиму: «Ты утверждал, что погода стала хорошей и небо ясно, и вывел нас под такой дождь». – «А разве не было у вас глаз, чтобы видеть тучи и признаки дождя? – ответил Ганаим. – Вы могли мне сказать: „Ты лжешь себе в бороду! Погода нехороша, и небо небезоблачно“. Этот Ганаим был отличный мастер в дрессировке кречетов и соколов, опытный человек в уходе за охотничьими птицами, интересный [314] собеседник и прекрасный друг. В охотничьих птицах ой видел и то, что ведомо, и то, что неведомо. Однажды мы выехали на охоту из крепости Шейзар и заметили что-то у мельницы аль-Джалали. Это оказался журавль. лежавший на земле. Слуга сошел с коня и перевернул его: журавль был мертв, но его тело было еще теплое и не успело остыть. Журавля увидал Ганаим и сказал «Его поймал аль-Лазик Аль-Лааик и аль-Аусак, упоминающийся ниже, по-видимому, представляют не столько собственные имена, сколько названия особых разновидностей охотничьих птиц.

. Посмотри-ка ему под крылья». Оказалось, что бок журавля проклеван и сердце съедено. «Аль-Лазик такая же охотничья птица, как аль-Аусак,– сказал Ганаим. – Она настигает журавля, вцепляется ему под крыло, проклевывает отверстие между ребер и съедает сердце».
Аллах, да будет ему слава, судил мне поступить на службу к атабеку Зенги, да помилует его Аллах Как упоминалось неоднократно, Усама был при дворе ата бека Зенги в 1130–1137 годах.

. К нему доставили охотничью птицу, похожую на аль-Аусака, с красным клювом и ногами. Веки ее глаз также были красны. Это была одна из лучших птиц, и говорили, что этот аль-Лазик пробыл у него лишь несколько дней, а потом перегрыз клювом свои ремни и улетел.
Однажды отец, да помилует его Аллах, выехал па охоту за газелями, и я был с ним, еще маленький мальчик. Он приехал к «Долине Мостов»; там оказались разбойники-рабы, грабившие на дороге. Отец схватил и связал их и отдал в руки нескольких своих слуг, чтобы те отвели их в тюрьму в Шейзаре. Я взял у кого-то из них пику, и мы отправились дальше на охоту. Нам встретилось стадо диких ослов. «О господин, – сказал я отцу, – я не видал диких ослов до сего дня; если прикажешь, я пойду посмотрю на них». – «Сделай так», – сказал отец. Подо мной была гнедая чистокровная лошадь, и я поскакал, держа в руке эту самую пику, которую взял у разбойников. Я попал в середину стада, отделил из него одного осла и стал колоть его пикой. Но это не причинило ослу никакого вреда от слабости моей руки и малой остроты лезвия. Я погнал осла, пока [315] не пригнал его к товарищам, и они его поймали. Мои отец и те, кто был с ним, очень удивились быстроте бега гнедой лошади.
Аллах, да будет ему слава, судил мне выехать однажды развлечься на реку у Шейзара на этой лошади. Со мной был чтец Корана, который декламировал стихи, читал или пел. Я сошел под деревом с лошади и вручил ее слуге, который надел на нее путы, стоя на краю реки. Лошадь побежала и упала на бок в реву. Каждый раз, когда она хотела встать, она снова падала из-за пут. Слуга был маленький и не мог освободить ее, а мы ничего не знали и не видели. Когда лошадь стала близка к смерти, он закричал нам, и мы подошли к ней, когда она была при последнем издыхании, и разрезали ее путы. Мы вытащили ее, и она умерла, хотя вода, в которую она погрузилась, не доходила ей до плеч. Причиной ее гибели были только путы.
Мой отец, да помилует его Аллах, выехал однажды на охоту. С ним выехал эмир по имени Самсам, бывший на службе у Фахр аль-Мулька ибн Аммара, владыки Триполи, человек малоопытный в охоте. Отец напустил на водяных птиц сокола, который схватил одну из них и упал посреди реки. Самсам начал бить рукой об руку и говорить: «Нет мощи и нет силы, кроме как у Аллаха! Как случилось, что я выехал на охоту в этот день?» Я сказал ему: «О Самсам, ты боишься за сокола, что он утонет». – «Да, – ответил он, – сокол схватил утку и погрузился с ней в воду, как же ему не потонуть?» Я засмеялся и сказал: «Сейчас он подымется». Сокол схватил птицу за голову и плыл с ней, пока не поднялся. Самсам стал удивляться этому и прославлять Аллаха, да будет ему слава, и восхвалять его за спасение сокола.
Животные погибают раэнообразной смертью. Мой отец, да помилует его Аллах, пустил однажды белого ястреба на куропатку. Куропатка упала в кусты, и ястреб вошел туда с нею. В кустах был шакал, который схватил ястреба и оторвал ему голову, а это был один из отборных и самых быстролетных ястребов. Я видел еще такой пример гибели охотничьих птиц. Однажды я выехал на охоту, и передо мной ехал слуга, с которым [316] был белый ястреб. Он пустил его на воробьев, и ястреб схватил одного из них. Слуга подошел и хотел взять воробья. Ястреб затряс головой, его вырвало кровью, и он упал мертвый, а воробей остался растерзанным в его когтях. Да будет слава тому, кто определяет срок кончины!
Однажды я проходил мимо двери, которую мы прорубили в крепости для постройки, находившейся поблизости. Со мной был самострел. Я увидел воробья на стене, под которой я стоял. Я пустил в воробья пулю, но промахнулся, и воробей улетел. Мои глаза следили за пулей, которая падала на землю вдоль по стене. Воробей же высунул голову через щель в стене, пуля упала ему на голову и убила его. Воробей упал передо мной на землю, и я прикончил его. То, что я его поймал, не было результатом моего намерения или определенного решения.
Мой отец, да помилует его Аллах, пустил однажды сокола на зайца, появившегося у нас в зарослях, пусто поросших терновником. Сокол схватил зайца, но тот вырвался от него. Сокол сел на землю, а заяц убежал. Я пустил вскачь чистокровную караковую лошадь, на которой сидел, чтобы догнать зайца, но передняя нога лошади попала в яму, и она перевернулась вместе со мной, так что мои руки и лицо оказались утыканными шипами терновника. Задняя нога лошади была вывихнута. Сокол-же поднялся с земли, когда заяц ушел на далекое расстояние, догнал его и поймал. Казалось, что единственной его целью было погубить мою лошадь и принести мне вред, заставив упасть в терновник.
Однажды утром первого числа реджеба, когда мы постились, я сказал отцу, да помилует его Аллах: «Я бы очень хотел выехать отвлечься от поста охотой Пост у мусульман, как известно, выражается в воздержании от всякой пищи и питья от восхода до захода солнца.

».– «Поезжай», – сказал отец. Я выехал вместе с братом Беха ад-Даула Абу-ль-Мугисом Мункызом, да помилует его Аллах, направляясь в заросли. С нами было несколько соколов. Мы вошли в заросли лакричника и [317] подняли кабана-самца. Мой брат ударил кабана копьем, ранил его, и тот вошел в заросли. Мой брат сказал: «Сейчас его рана заставит его вернуться. Он выйдет, я встречу его, ударю копьем и убью». – «Не делай этого, – сказал я, – кабан ударит твою лошадь и убьет ее». Пока мы разговаривали, кабан вышел, направляясь в другую заросль. Мой брат встретил его и ударил по горбу, так что сломался кончик копья, которым он нанес удар. Кабан залез под гнедую лошадь моего брата, жеребую десять месяцев, с белыми ногами и хвостом, ударил ее и свалил вместе с всадником. У лошади оказалось вывернуто бедро, и она погибла, а у моего брата оторвало мизинец на руке, и его перстень сломался. Я поскакал за кабаном, который вошел в густые заросли лакричника и асфоделя, где были спящие быки, которых я не видал из болота, где стоял. Один из быков поднялся и толкнул мою лошадь в грудь. Я упал так же, как и лошадь, узда которой оборвалась. Я поднялся, сел на коня и догнал быка, который бросился в воду. Я остановился на берегу реки и уколол быка своим копьем. Копье вонзилось в тело быка и сломалось там на расстоянии двух локтей. Когда копье сломалось, лезвие его осталось в теле быка. Бык поплыл к противоположному берегу. Мы закричали нескольким людям на той стороне, которые делали кирпичи для постройки домов в одной из деревень моего дяди. Они подошли и остановились над быком, который попал под выступ берета и не мог оттуда выбраться. Они стали бросать в него громадными камнями и почти убили его. Я сказал своему стремянному: «Спустись к быку». Стремянный снял доспехи, разделся, взял его за ноги и притащил к нам, говоря: «Пусть Аллах дарует вам узнать благословение поста в реджеб, который мы начали нечистым кабаном». Если бы у кабана были такие же когти и зубы, как у льва, он был бы еще больше опасен, чем лев. Я видел одну самку кабана, которую мы отогнали от детенышей. Один из поросят стал бить мордой копыто лошади слуги, бывшего со мной. А ростом этот поросенок был с котенка. Мой слуга вынул из колчана стрелу и нагнулся к поросенку, проткнул его ею и поднял на стреле. Я удивился тому, что этот поросенок [318] возмущается и бьет копыто лошади, когда его самого можно поднять на кончике стрелы.
Еще один удивительный случай на охоте. Мы выезжали на гору, чтобы поохотиться за куропатками. С нами было десять соколов, с которыми мы охотились весь день. Сокольничие разъехались по горе, и с каждым из них было два-три конных невольника. С нами оставались два псаря, из «старых одного звали Бутрус, а другого – Зарзур Бадия. Каждый раз, когда сокола пускали на куропатку и она подавала голос, ему кричали: „Эй, Бутрус!“, и он бежал так быстро, как дромадер, и так весь день он бегал от горы к горе вместе со своим товарищем. Когда мы, покормив соколов, возвращались обратно, Бутрус брал большой камень и бежал за каким-нибудь невольником, ударяя его камнем. Слуга тоже брал камень и бил Бутруса. Бутрус не переставал гоняться за слугами, хотя они были на лошадях, а он пеший, и бросать в них камнями от самой горы до ворот города, как будто и не бегал весь день от одной горы к другой.
Удивительное отличие византийских собак заключается в том, что они не едят птиц, а если и едят, то только голову или ноги, на которых нет мяса, или кости, мясо которых съели соколы. У моего отца, да помилует его Аллах, была черная собака. Слуги ставили ей вечером на голову светильник и садились играть в шахматы. Собака не двигалась и не уходила, пока ее глаза не начинали гноиться. Мой отец, да помилует его Аллах, сердился на слуг и говорил им: «Вы губите эту собаку». Но они не оставляли ее в покое.
Эмир Шихаб ад-Дин Малик ибн Салим ибн Малик, владыка крепости Джа‘бара Крепость Джа‘бара была расположена в верхнем течении Евфрата, между Балисом и ар-Раккой.

, подарил моему отцу, да помилует его Аллах, ученую собаку, которую пускали под соколом на газелей. Она показывала нам удивительные вещи. Охота с соколами происходила в таком порядке. Сначала пускали переднего. Он вцеплялся в ухо газели и наносил ей удары. Потом пускали его помощника, который ударял другую газель, а когда пускали [319] второго помощника, он делал то же самое. Так же пускали и четвертого. Каждый сокол ударял одну из газелей. Первый из них вцеплялся газели в ухо и отделял ее от других газелей. Остальные соколы поворачивались к нему и оставляли тех газелей, которым наносили удары. Эта собака бежала под соколами и поворачивалась только к тем газелям, на которых сидел один из них. Если случалось, что показывался орел, соколы оставляли газелей, те убегали, а соколы начинали кружить. Мы видели, что эта собака бросала газелей, когда от них улетали соколы, и начинала бегать и кружиться на земле, подобно тому, как соколы кружились в воздухе. Она не переставала кружиться под ними, пока те не спускались на зов. Тогда останавливалась и шла вслед за лошадьми. Между Шихаб ад-Дином Маликом и моим отцом, да помилует их обоих Аллах, была большая дружба, и они обменивались письмами и гонцами. Шихаб ад-Дин однажды прислал сказать отцу: «Мы выехали на охоту за газелями и поймали три тысячи детенышей в один день». Это объясняется тем, что газели изобилуют в области крепости Джа‘бара. В то время, когда газели приносят детенышей, охотники выходят на конях и пешком и забирают тех детенышей, которые родились в эту ночь, в предыдущую или за две-три ночи раньше. Они собирают их, как собирают хворост или сено. Рябчики попадаются у них в зарослях на Евфрате в большом количестве, и если вскрыть внутренности рябчика, вынуть то, что в нем находится, и набить волосами, запах птицы не портится на много дней.
Однажды я видел рябчика, которому вскрыли живот и выдули желудок. Там оказалась змея длиною около пяди, которую рябчик съел.
Один раз мы убили змею, из желудка которой вышла другая змея, проглоченная первой. Она была здорова, немного меньше ее и уползла.
В природе всех животных лежит вражда сильного к слабому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37