– Уилсон, который никогда не пил после ужина, налил себе виски, сделал глоток, вылил остальное в раковину, бросил стакан в мойку. – От всего отказалась из-за семейного обеда!
– Семейный обед для меня важнее, чем какое-то дурацкое платье, которое я смогла бы купить на эти деньги, – Элен начинала горячиться. Почему он налетел на нее? Он же знал, что она стояла у плиты несколько дней. И они договорились о настоящем праздничном обеде. Она только выполнила его желание.
– Ты не думаешь, что твоя работа важнее? Ты не думаешь о своем будущем и о детях?
– Нет, – сказала Элен уверенно. – Моя семья для меня дороже, чем работа. Намного важнее! Ты для меня важнее, Уилсон, я же сделала все ради тебя. Для нас!
Уилсон взял второй стакан, налил еще виски, выпил немного, затем сказал медленно:
– Я не знаю, что со мной. Я не уверен, что может случиться…
– Случиться? – Элен стало страшно. – Что может случиться? Что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать… – Уилсон допил виски одним глотком. – Я не знаю, что будет с нами…
Они легли в постель совершенно чужими людьми, стараясь не касаться друг друга. Элен чувствовала себя раздавленной и несчастной.
Прошло два дня, прежде чем они помирились – ночью, в постели, а неделю спустя все, казалось, пришло в норму – как будто ничего не случилось.
Элен пыталась убедить себя, что Уилсон слишком перенервничал в тот вечер. Присутствие его придирчивой матери и отца, который явно перебрал спиртного. Беспокойство о том, понравятся ли их дети друг другу. Он наговорил ей всяких гадостей, но вряд ли сделал это сознательно.
Между Днем Благодарения и Рождеством Уилсон провел несколько ночей в Манхэттене, часто только в последнюю минуту сообщая Элен, что не сможет вернуться к ужину. Перед праздником особенно много клиентов, говорил он ей. Элен подавляла смутное подозрение, пыталась верить ему.
Но если Уилсон был занят работой, то Элен не была занята как обычно. Многие ее клиенты делали заказы на Рождество заблаговременно, еще до Дня Благодарения. Так как она отказала всем, то теперь у нее почти не было работы. Она решила устроить Рождество только для себя и Уилсона.
Она часами ходила по магазинам, выбирала подарки: куртку фасона «Неру» для Уилсона, для Денни бейсбольные перчатки команды Микки Мэнгл, альбом Рави Шанкар и макси-пальто для Бренды. Она заказала огромную елку, венок из сосновых веток над входной дверью и венок из восковицы над дверью в кухню. Она купила себе самое дорогое в жизни платье из красного бархата, со складками, с воротником из кружев ручной работы.
Рождество прошло прекрасно: горы подарков, рождественские песнопения по радио, запах сосны в комнате, огонь в камине, жареный гусь с гарниром, полночная служба при свечах – все это казалось сказкой. Рождественский скандал был еще яростнее прежнего.
– Я уже говорил тебе, что эти проклятые семейные праздники для меня ничего не значат. Что ты в них находишь? – кричал Уилсон.
Он вспомнил Рождество в Манхэттене, в Пентхаузе, блестящие гости, запах успеха.
– Ты должна развивать свое дело – «А Ля Карт», а не хвалиться тем, какая ты щедрая. На мои деньги!
– Но ты не даешь мне тратить мои! – возразила Элен, потрясенная резкой переменой, происшедшей в Уилсоне. – Ты прекрасно знаешь, что я сворачиваю дело. Когда ты передумал, было слишком поздно – я не смогла получить много заказов на Рождество. Ты сам говорил, что мечтаешь о семейном празднике. Ты говорил, что мы должны быть вместе. Ты говорил – развивай свое дело, и не позволял мне тратить заработанные деньги ни на что, кроме одежды и парикмахера. Ты хочешь, чтобы я была в городе четыре вечера в неделю – и в то же время готовить здесь обеды для тебя. Ты говоришь – давай поженимся, и все время откладываешь день свадьбы. Я не понимаю – чего ты хочешь, Уилсон? Деловую женщину? Хозяйку? Подружку? Жену? Тебе придется выбирать. Кем ты хочешь меня видеть?
– Всем! – Уилсон представлял себе только два типа женщин: домашние хозяйки были скучны, а деловые женщины пугали его. Но ни он, ни Элен не знали других женщин.
– Но я не могу быть всем, – возразила Элен. – Я не суперженщина.
– Но ты была ею, – сказал Уилсон. – Ты была такой, когда я встретил тебя.
– Все было по-другому тогда. Я была одна. У меня была работа и дети. Больше ничего не было. А теперь у меня есть ты. Я хочу, чтобы ты был счастлив со мной, я делаю все, что ты хочешь, но я не могу разорваться на части. О, Уилсон, я так хочу, чтобы мы были счастливы, чтобы мы любили друг друга.
Уилсон молча стоял у окна. Он не смотрел на нее.
– Элен, не надо так надеяться на меня.
– Что ты говоришь? – Элен охватила паника, даже руки похолодели.
– Я не уверен, что могу связать себя какими-либо обязательствами.
– Но я все делаю для тебя. Я живу для тебя!
– Оставь! – Он оттолкнул ее руку. – Я уже говорил тебе, что ты душишь меня. Я прошел весь этот путь. Жена и дети в пригороде. Проклятье!
– Ты знал, где я живу, когда мы встретились, – Элен пыталась нащупать какую-то твердую почву.
– Мне казалось, что ты – другая! – его взгляд как будто отталкивал ее. – Меня это бесит. Я чувствую себя в ловушке, это отвратительно. Ты связываешь меня по рукам и ногам.
– А ты разбиваешь мое сердце! Ты разрываешь меня на части! Сначала ты хочешь одного, потом другого. Ты сам не знаешь, чего ты хочешь! – Элен выкрикнула эти слова в ярости, чуть не плача. Она перешла в наступление – это напомнило ей последнюю ссору с Филом. – У тебя есть любовница. Пока я делаю все, что могу для тебя и для твоей карьеры, ты завел интрижку! Скажи!
Элен прочитала в глазах Уилсона ответ, которого она так боялась.
– Да, – сказал он тихо. – Не знаю зачем, я не люблю ее. – Помолчав, он добавил: – Будет лучше, если я уйду. Сейчас.
Он пошел в спальню и стал укладывать чемодан.
– О, нет, не надо! Прошу тебя! – Элен умоляла, хватая его за руки. – О, Уилсон, я сожалею обо всем, что сказала. Я не хотела. Прости! Не уходи, прошу тебя. Не оставляй меня. Я сделаю все, что ты захочешь.
Элен уговаривала его, унижалась, молила, но он угрюмо продолжал собирать вещи. Молча, не глядя на нее, избегая любого прикосновения к ней.
Элен заплакала, когда он пошел к двери.
– Что я скажу детям? – Они планировали на праздники футбол, вечеринку, катание на коньках и многое другое. – Что я скажу Бренде и Денни?
Уилсон задержался у двери. Он мягко дотронулся до руки Элен.
– Скажи им, что я очень сожалею. – Он и сам чуть не плакал.
Он исчез в Рождественской ночи. Снег шел хлопьями. Сочетание белизны снега и черноты ночи, мерцание свечей придавали всей этой картине некую сказочность, нереальность. Он не мог исчезнуть в этой сказке, у сказки не бывает несчастливого конца. Но это было так. Второй мужчина, которого она любила в своей жизни, ушел, оставив ее одну.
Для Джоанны, однако, сказка имела счастливый конец. Через четыре года после ее ультиматума Максу она вышла за него замуж – в тот же день, когда он получил развод. Четыре ужасных года утомительных переговоров с адвокатами, попытки договориться с Эсме, которая ни за что не хотела давать развод и тянула до бесконечности.
– Но я стою этого, – уверяла Джоанна Макса, когда они отправились в свой медовый месяц на юг Франции.
– Тебе придется постараться, – сказал Макс. Развод стоил ему миллион долларов.
– Я не жалею об этих деньгах, – сказал помолодевший Макс сыну. – Джоанна – самое лучшее, что было в моей жизни.
Лью пришлось согласиться. У Макса было сейчас больше энергии, чем когда-либо, он выглядел на двадцать лет моложе и зарабатывал деньги с удвоенной силой. Деньги и добывание их для Макса значило то же, что краски и творчество значило для Пикассо. Это сравнение было не случайным – он собирался жить так же долго, как Пабло, и быть таким же богатым.
Лью Сван не был дураком. Он понял, что сам вырыл себе яму. Его лучшие намерения вымостили ему дорогу в собственный ад.
Юность Лью прошла не в лучшие годы семейной жизни его родителей. Он видел, как отец изменял матери, и как эти измены подорвали ее уважение к себе, уважение к мужу, ее любовь. Пережив крушение семьи, Лью поклялся, что всегда будет верным мужем. Так оно и было. И когда Рини была раздражительна, и когда она была угрюмо-молчалива, и когда она изредка оттаивала.
Он удвоил внимание к ней во время эмоциональных бурь, вызванных разводом Макса. Чтобы заплатить Эсме, Макс продал торговый центр, оставил ей дом, машины, огромную страховку и алименты.
– А «Декор»? – спросил обеспокоенный Лью.
– Не волнуйся, «Декор» не продается. Он всегда будет наш, – сказал Макс после завершения всех формальностей. Хотя главным в жизни Макса были секс и деньги, у него сохранилось удивительное, сильное чувство семьи. Он боготворил память своего отца, иммигранта, который создал «Декор», продавая там особую краску для ремонта домов. Он привез из Европы формулу этой краски, да еще немного с трудом скопленных денег.
– Позволь мне выкупить твою долю, – предложил Лью. Отделение «Игл» процветало, как Лью и предполагал. Он хотел не только выкупить долю, но у него были планы слияния с другими компаниями. Только на этой неделе ему звонил финансовый магнат из Швейцарии, Рейнхарт Эстес, у которого были прекрасные возможности поставок драпировок и гобеленов. Эстес подумывал о продаже своей компании. Будет ли «Декору» интересно это предложение? Лью попросил представить балансовые отчеты. – Я не собираюсь расширять «Декор» для того, чтобы кто-то другой получал прибыль.
– Нет, я не продам свою долю. С одной стороны, я старый сентиментальный чудак, а с другой – она стоит теперь больше, чем прежде. Ты не смог позволить себе купить ее тогда, и сейчас не сможешь, – сказал Макс. – Ради Бога, не беспокойся, «Декор» – семейное предприятие Сванов. Твое и мое. Эпоха! Так что не волнуйся, хорошо?
Зная, что Макс страшно злится, когда затрагиваются семейные интересы, Лью согласился и выслушал очередное авантюрное предложение отца.
– Салон красоты, вот что! – сказал Макс, смущенно улыбнувшись. – Я купил его для Джоанны в подарок.
«Салон красоты» оказался шикарной парикмахерской на 57-й улице между Пятой и Шестой Авеню, принадлежавшей Уильяму Фергюсону, который раньше был художественным директором у самого Видала Сассуна. Макс посетовал как-то, что Джоанна тратит массу времени и денег у Уильяма.
– Тогда купи этот салон, – ответила Джоанна.
– Почему бы нет? – сказал Макс, узнав, как много можно заработать в парикмахерском деле. Уильям работал шесть дней в неделю, запись к нему была на восемь недель вперед, и он брал за каждую прическу пятьдесят долларов.
Когда Лью раздумывал о новом счастье отца, он подвергал опасности свое чувство сыновней привязанности. Макс процветал, был более неуемным, чем прежде. Он получал все удовольствия от жизни. А Лью все оставался преданным сыном и верным мужем.
Был ли он слишком консервативен? Слишком прямолинеен? Боялся рисковать? Но почему? Во имя чего? Ради «прекрасного» брака, холодного равнодушия с редкими вспышками страсти? Лью был готов позвонить Элен, поддаться искушению…
Но тут он вспоминал о матери, об Эсме, которая потерянно бродила по огромному дому в Локаст Велли, прикладывалась к бутылочке и плакала долгими вечерами после ухода Макса. Макс был уверен, что Эсме преодолеет себя и выйдет из этого тяжелого состояния, но Лью не был так оптимистичен.
Лью предложил ей отправиться в круиз, но она отказалась. Он посоветовал ей продать огромный, неуютный дом со всеми его закоулками памяти и начать новую жизнь в другом месте, но она отвергла и это предложение. Лью уговаривал ее обновить гардероб, но она сказала, что ее не интересует одежда. Для кого одеваться?
Лью покупал ей билеты в театр, брал ее на балетные спектакли, возил ее в Пеконик на конец недели, делал все возможное, чтобы развлечь, отвлечь ее от горьких мыслей. Ничего не помогало.
Эсме даже через два года после развода сидела в спальне, тянула шерри и плакала. Лью боялся, что она покончит с собой, наложит на себя руки.
Когда он думал о матери, он вспоминал Рини; когда он думал о матери, он осуждал эгоизм отца; когда думал о Рини, обвинял себя в эгоизме и – убирал руку от телефона.
Лью разрывали сомнения, он надеялся на чудо, мечтал о несбыточном. Он хотел бы продолжать связь с Элен без чувства вины, ответственности, без последствий. Это и было бы чудом. Он думал, что если бы был терпеливым, упорным, настойчивым, то чудо бы свершилось. Так или иначе.
17
Было странно звонить Элу Шелдроку в марте. За последние три года жизни с Уилсоном Элен обращалась к бухгалтеру Уилсона так же привычно, как к его дантисту, юристу и терапевту. Но Эл оказался очень тактичным и даже не намекнул на неудачи Элен. Они договорились о встрече в середине марта.
– Я переехал, – сказал он ей, сообщая новый адрес. – Я теперь в доме 301, Мэдисон, на двадцать первом этаже. «301, Мэдисон» было прекрасным старомодным зданием фирмы «Крайслер» со входом, отделанным мрамором, сводчатыми потолками и бесшумными лифтами в стиле «арт деко». Элен не могла не сравнить это здание с домом из серого кирпича, который занимали «Кули и Хейзер», тяжелым, безликим, приземистым предприятием по производству денег.
Но вестибюль дома 301 поразил Элен не так, как двадцать первый этаж.
Стены приемной Эла, а также коридоров, где находились различные конторы, были обиты холстом, а пол покрыт бежевато-коричневым ковром. Мебель была современная, элегантная, но не отпугивающе модерновая. На стенах висели фотографии актеров, певцов, знаменитостей с телевидения – все с автографами. Контора Эла, с угловыми огромными окнами с вертикальными жалюзи, которые превращали солнечный свет в золотистые, мягкие полоски, казалась удобной, уютной, давала ощущение покоя и надежности. Большой стол, на котором лежали бумаги, ручки, папки, не был хаотично завален, но и не настораживал безупречным порядком. Это был прекрасный рабочий письменный стол, за которым можно было работать, думать, руководить, организовывать. Элен невольно вспоминала жуткий беспорядок в маленькой комнате «Кули и Хейзера».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46