Идея заразила ее. К тому же если она переберется в Нью-Йорк, то окажется рядом с Кимом. Она обсуждала все «за» и «против» с Лалой, с Лео, с Ройсом Берримэном, которые в прошлом помогали ей преодолеть сложности. Весть о том, что Николь Редон всерьез думает переводить свой дом моделей в Нью-Йорк, широко распространилась. Уже через десять дней после возвращения из Америки Ролан Ксавье, ставший председателем Профсоюзной палаты, и министр экономики правительства Франции нанесли ей личный визит.– «Дом Редон» является представителем крупного бизнеса, – сказал министр, лысый, но очень красивый мужчина. Николь кивнула в знак признательности. Под крышей дома работают пять ателье. Два занимаются пошивом вечерних туалетов и платьев, а три ателье – шьют пальто и очень популярные костюмы. Каждым ателье руководит патрон, отвечавший лично за то, чтобы изделие соответствовало эскизам, выкройкам, и он же проверяет тщательность отделки. У каждого патрона по два помощника, в каждом ателье трудится от десяти до пятнадцати человек. – «Дом Редон», – продолжил министр, при этом его дымчатые глаза оставались совершенно серьезными, – дает работу почти шестистам служащим, включая продавщиц, закройщиков, секретарей, упаковщиков, посыльных, администраторов, ассистентов, учеников и горничных. Косвенно еще около нескольких тысяч человек обязаны своим существованием «Дому Редон». Эти люди работают на фабриках, выпускающих ткани для «Дома», в маленьких ателье, изготавливающих пуговицы, тесьму, ленты, отделку. Масса людей косвенно и прямо заняты в производстве и торговле, так или иначе связанных с парфюмерией «Дома Редон», в настоящее время одной из самых популярных в мире – начиная от сельскохозяйственных рабочих в полях Грасса, выращивающих цветы для эссенций, химиков, производителей флаконов и упаковки, печатников, печатающих ярлыки, водителей грузовиков, доставляющих товар к месту назначения, продавщиц маленьких магазинчиков и огромных магазинов, умоляющих покупателей понюхать хотя бы капельку духов «Николь».Волны от Краха на Уолл-стрите разошлись по всему миру, – подошел министр к концу своей речи. – Безработица в нашей небольшой стране угрожающе растет. Если вы уедете, тысячи людей останутся без куска хлеба.– Я понимаю, – ответила Николь, – но есть… другие соображения.– Николь, министр просит вас еще раз подумать перед тем, как принять окончательное решение, – грубо прервал ее Ролан Ксавье. Она изумленно взглянула на него.– У меня иные соображения, – начала Николь вновь.– Николь, все, о чем просит вас министр, – это как следует обдумать свое решение, – резко сказал Ксавье. Он повернулся к министру.– Да. мадемуазель Редон, месье Ксавье совершенно прав, – подтвердил министр, чья сила воли была очевидна, хотя манеры его оставались мягкими. – В это тяжелое время правительство Франции обращается к вам с просьбой.– Я понимаю, – начала Николь, – но…– Мадемуазель Редон еще раз обдумает свое решение, – вновь вмешался Ксавье. – Она как следует обдумает свое решение. – Он повернулся к Николь – в его глазах Николь прочитала предостережение.– Да, конечно, – сказала она, понимая всю серьезность положения. – Я не намеревалась делать неожиданные шаги.– Хорошо! Хорошо! – сказал министр. – Мы переживаем решающий момент в жизни Франции. В жизни Европы. Я знаю, вы понимаете это.Они обменялись рукопожатиями. Посетители удалились, оставив Николь в зловещем недоумении. В тот же вечер Ксавье вернулся, уже один.– Я думаю, вы не до конца осознали всю серьезность положения, – сказал он. – Господин министр очень деликатен. Можете не сомневаться, но в случае необходимости французское правительство вмешается и вынудит вас остаться. Поэтому лучше сделать то же самое по доброй воле.– Значит, за просьбой стоит угроза? – спросила Николь. Она колебалась, размышляя о Киме, желая его, как и прежде, как всегда. Разве она не имеет права распоряжаться сама собой? Не может быть счастлива так, как она этого хочет? Разве она не заслужила этого?– Вы говорите, что правительство может вынудить меня остаться?Ксавье кивнул:– Вы должны правильно все понять, Николь. Вы давно уже перестали быть владелицей маленького магазинчика в Биаритце, который обслуживает лишь местную клиентуру. Вы возглавляете большую фирму в отрасли, являющейся одной из ведущих во Франции. Ваша ответственность выросла пропорционально величине и значению «Дома Редон». Вы, ваши желания, ваши пристрастия, ваше счастье не являются больше исключительно вашим личным делом.– Я понимаю, – сказала Николь. – Она почувствовала себя очень несчастной, ощущая, как несправедлива была к ней жизнь. Ей приходилось выбирать между ответственностью и личным счастьем. Николь же была всегда не только очень ответственна, но она всегда была истинной патриоткой своей страны.– Конечно, я останусь, – сказала она. И добавила тоном, истинный смысл которого остался скрытым от Ксавье: – Переезд в Нью-Йорк был лишь замыслом… 3 Роман «Время и холмы» пробудил интерес ко всему африканскому: женщины хотели иметь шубы из леопардовых шкур; гостиные стали похожи на комнаты охотничьих трофеев; в моду вошли украшения из слоновой кости; в школах появились курсы, посвященные природе Африки; юноши мечтали о том, чтобы стать белыми охотниками, благородными африканскими воинами, отправляющимися на очередное сафари в обществе красивых и изысканных женщин.Сенсацией стала фотография Кима над поверженным львом, с винтовкой в руке, с выражением подлинного триумфа на красивом загорелом лице. Фотография была напечатана на обратной стороне обложки его книги. Книготорговцы, проверяя в конце дня полки своих магазинов, не раз обнаруживали, что у многих экземпляров последняя страница книги оторвана. Джей Берлин в шутку утверждал: «Двадцатый век» заработал бы больше денег, продавая саму фотографию, а не книгу. Фотография стала еще одним кирпичиком в легенде о Киме.Весной 1930 года Ким подписал контракт с «Двадцатым веком» на еще один африканский роман, «Равнины Серенгети». В основу опять лягут многочисленные истории, слышанные им от Найджела, часть из которых он уже использовал в романе «Время и холмы». Ким писал ради денег. К его собственному удивлению, второй роман он писал легко, уже не изнуряя себя, а качество отвечало изысканному вкусу самого Кима.Он надеялся, что Николь закроет «Дом Редон» во Франции и вернется в Нью-Йорк. Он надеялся, что их разлука будет недолгой и временной. Ему недоставало ее, как недоставало бы части самого себя – руки или ноги. От дикого оптимизма он переходил к черному отчаянию: ему вдруг начинало казаться, что он ее уже никогда не увидит. В первый год их разлуки Ким обнаружил, что для него, как и для Николь, работа была подобна наркотику. Он работал день напролет в офисе, снятом в здании на Западной Сорок четвертой улице недалеко от «Алгонкина», в котором он и жил в то время. Ким писал роман и постоянно думал о Николь. Он живо представлял ее за работой: вот она разрезала и закалывала ткань, отходя на шаг, чтобы получше рассмотреть полученный результат, нос ее начинал блестеть, очки, которые она одевала для работы, сползли на нос, волосы путались, вся она была поглощена своим делом. Никогда еще Ким не ощущал такой близости с Николь, как сейчас, во время написания романа. Он писал и переписывал, читал и перечитывал, оттачивая стиль, находя верные слова.Профессиональная жизнь Кима в начале тридцатых годов наладилась, но его личная жизнь была пуста и скучна. Он жил в гостинице, постоянно повторяя про себя, что разлука с Николь временна, что нет поэтому смысла искать постоянное жилище в Нью-Йорке. Но чем больше он скучал без Николь, чем больше желал ее, тем невозможнее становилась их встреча.Депрессия усугублялась, и «Дом Редон» все больше привязывал к себе Николь. Подрастали дети Кима, увеличивалась его зависимость от «Двадцатого века», – Нью-Йорк все больше привязывал к себе Кима.Свой отпуск в конце года он с Николь провел на Кубе – они как бы выпали из времени, были романтичны, чувственны и снисходительны друг к другу. Они потеряли счет дням, ночам, отдаваясь целиком своему желанию, своей близости. Когда же все закончилось, стало казаться, что это был сон. Николь оставалась для него недостижимым идеалом, а Ким оставался для нее неосязаемой мечтой.Все последующие годы, стоило им лишь договориться о встрече: в Швейцарии – в феврале, в Париже – в апреле, в Нью-Йорке – осенью, – что-нибудь непременно мешало. Сами события как будто вступали против них в заговор и не давали им встретиться: у Кима продолжались денежные проблемы по мере того, как усугублялась Депрессия в Америке – закрывались книжные магазины и падал спрос на книги; служащие «Дома Редон» выдвигали требования и грозили забастовкой по примеру рабочих всей Европы; рекламная поездка у Кима, поездка на шелкопрядильные фабрики Николь отложились: полиомиелит, грозивший инвалидностью Кимджи, и серьезная травма Жанны-Мари.Ким был бесконечно одинок, а письма и телефонные звонки, которыми они обменивались с Николь, лишь усугубляли пронзительную заброшенность его существования. В Париже люди зависели от Николь, а в Нью-Йорке люди зависели от Кима; когда 1931 год перешел в 1932, по-прежнему мрачный год и удлинились очереди за хлебом, а на окраинах больших городов и на тротуарах Пятой авеню появились продавцы яблок, одиночество стало для Кима непреходящей внутренней болью. От сознания, что у него постоянный доход и слава, в то время как у многих миллионов людей нет ни работы, ни еды, ни даже теплого места для сна, Кима охватывало отчаяние. Когда он сравнивал свой жребий и испытания, выпавшие на долю этих людей, Ким обвинял себя в эгоизме, в том, что всегда предается только своим личным переживаниям, и на место внутренней боли приходило глубокое внутреннее оцепенение, от которого, казалось, никогда не оправиться. И каждый раз, когда подобное состояние проходило, он изумлялся, что способность воспринимать мир вновь вернулась к нему. 4 Он встретил ее случайно, однажды вечером, в «Манхэттен сторк клаб».Хойнинген Хуэн находился в Нью-Йорке проездом в Аризону, где собирался фотографировать новые модели для «Харперс базар». Какой-то американский издатель заказал ему коллекцию его потрясающих фотографий, и он нанял Илону Вандерпоэль в качестве своего агента. Как-то он пригласил Илону пойти вместе с ним в кафе, где собираются издатели модных журналов, которые вызвались показать ему город.Немного позже десяти Ким Хендрикс вошел в «Сторк клаб» в компании Джея Берлина с женой, Маргарет Берримэн с мужем и Ройса, занимавшегося в Вашингтоне какой-то работой, связанной с новой экономической политикой и агентствами по ликвидации неграмотности. Эс. Ай. Брэйс, перешедший работать на радио СБЭС и все еще пытавшийся заманить Кима на должность ведущего программы новостей, тоже был с ними. Шерман Биллингсли поставил столик «Двадцатого века» рядом со столиком «Харперс базар», места эти были удобны.Едва Ким вошел в кафе, все головы повернулись в его сторону – он пользовался известностью не только как автор популярных книг, но и благодаря известной фотографии Николь; он стал знаменитостью из знаменитостей, его узнавали в лицо. Илона улыбнулась ему и поздоровалась, когда он проходил мимо ее столика. Ким резко остановился и изумленно на нее уставился. Она была удивлена и польщена таким вниманием и ждала, что он тоже поприветствует ее. Но он присмотрелся внимательней, и на его лице появилось выражение разочарования. Илона поняла, что ее, вероятно, приняли за кого-то еще. Еще бы, с той поры, как они беседовали в «Алгонкине», прошло несколько лет, подумала Илона. В течение вечера, не в силах справиться с собой, она украдкой смотрела, как Ким пил шампанское, болтал, смеялся, танцевал с женой Джея и Маргарет Берримэн. Илона знала, что Ким был один. Она знала, что он недавно развелся, и жалела, что сразу не нашла для него подходящего слова, чего-нибудь, что напомнило бы их знакомство и возбудило бы в нем желание узнать ее получше. Но ни одного подходящего слова, ни одной уместной фразы не пришло ей в голову.Вдруг шум, смех, позвякивание льда в бокалах – все это стихло. По залу пробежал шепот. Только что прибыла Франческа Ла Монт с принцем Абдулом Саудом.Франческа Ла Монт была интересной платиновой блондинкой. Она отвергла все без исключения предложения Голливуда, сулившие ей бессмертную славу и толпы обожателей. Но Голливуд, не обескураженный отказом, явил миру Джин Хорлоу. Однако Франческа была первой и оставалась первой. Ее волосы отливали бледной платиной, а ее кожа была тоньше тончайшего фарфора – она говорила журналистам, что моется в материнском молоке. Франческа всегда бывала одета в белое и украшала себя лишь бриллиантами, которые ей дарили любовники. У нее был белоснежный «роллс-ройс», отделанный внутри белой кожей и платиной. За рулем сидел шофер в белой форме с платиновыми пуговицами. Белая накидка из горностая защищала мисс Ла Монт от сквозняков, рядом с ней восседала величественная белоснежная борзая, в этом окружении мисс Ла Монт позволяла перевозить себя из будуара в ночной клуб или на рандеву.Мисс Ла Монт утверждала, что она – француженка, и по секрету сообщала, что ее отец не кто иной, как последний претендент на французский престол. Поговаривали, однако, что она родом из Бруклина, а кое-кто уверял, что она начинала портовой шлюхой в Марселе. Известность ей принесли ее любовники, в числе которых были Чарли Чаплин и Рудольфо Валентино. Мисс Ла Монт была знойная, вызывающая, темпераментная, требовательная, испорченная и страстная, недоступная для всех желающих. Однажды она расцарапала лицо Валентино, остановив съемки фильма. Простой обошелся студии в полмиллиона долларов. В другой раз она сожгла бесценное манто, подаренное очередным любовником, только потому, что своей жене он подарил точно такое же. Франческа и в любви проявляла экстравагантность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49