Не в силах рассматривать эти украшения и опасаясь пробудить несбывшиеся мечты и воспоминания, она положила эти мешочки в большие коробки для одежды и поставила их на самую верхнюю полку, убрав подальше от глаз.Деньги Кирилла составили дня нее маленькое состояние. Они были первым капиталом, который Николь имела в своей жизни, и она, как всегда осторожная с деньгами, умело распоряжалась ими. Используя пять тысяч фунтов стерлингов, унаследованных от Кирилла, и ссуду, взятую у Ролана Ксавье, Николь, отбросив свои страхи, купила дом на Вандомской площади, напротив отеля «Риц». Агент по недвижимости показал ей это здание, когда она еще первый раз приехала в Париж из Биаритцы, и оно ей очень понравилось. Вандомская площадь была великолепным примером идеальных пропорций и архитектурного стиля семнадцатого века; в центре ее располагалась колонна, украшенная бронзой, которую сняли с тысячи двухсот пушек, захваченных в битве под Аустерлицем, а наверху стояла статуя императора Наполеона. Кроме того, наряду с улицей Па, она была тем местом, где обитали знаменитые ювелиры, парфюмеры и банкиры. Это был лучший адрес в Париже, Николь, сломленная смертью Кирилла, с горечью решила отбросить всякую мысль о замужестве и личном счастье; она похоронит себя в бизнесе, – это было все, что она имела, это было все, на что она могла рассчитывать.Новое здание, купленное Николь, имело шесть этажей. Она полагала превратить первый этаж в демонстрационный зал и поставить там полдюжины примерочных. На следующем этаже она сделает большую пошивочную и собственный кабинет, – ее помещение на улице Монтань было уже слишком тесным, а клиенткам приходилось ждать в очереди, пока освободится одна из двух примерочных. Она продолжит сдавать квартиры на оставшихся этажах жильцам, которые уже занимали их, и доход от них использует, чтобы уменьшить свои ежемесячные платежи.Николь потерпела неудачу в любви, но добьется успеха в бизнесе. Она будет стремиться воплотить свою мечту (Ким ведь ободрял ее, чтобы она не пугалась!): стать первой женщиной-модельером, возглавить собственный дом высокой моды, и покупка дома на Вандомской площади была первым крупным шагом в этом направлении. Ролан Ксавье уже помог ей и обещал помочь в будущем. Он не только одолжил ей достаточно денег, чтобы расплатиться за этот дом, но и обещал создать ткани специально для нее; если необходимо, он еще поможет ей капиталом, он предоставит такой щедрый кредит, что можно будет сделать и показать публике две большие сезонные коллекции – весеннюю и осеннюю. Николь прошла большой путь после 1917 года; Ролан был уверен, что она пойдет гораздо дальше. * * * После смерти Кирилла Николь целиком погрузилась в работу, используя ее как наркотик. Для каждой коллекции требовалось две сотни новых моделей. Николь обычно разрабатывала модель на ткани; из муслина вырезались куски и примеривались на Лале, а потом или отвергались, или дорабатывались. После этого, если Николь оказывалась удовлетворенной, она передавала сметанную модель начальнику пошивочного цеха, где на ней отмечались швы, вставки, клинья, украшения, детали крепления. Сделанная один раз и вручную, эта модель затем разделялась и использовалась в качестве выкройки для кроя предметов одежды, заказанных клиентами. Такая работа была медленной и трудоемкой; к концу дня спина, руки и плечи сильно ныли, но Николь была рада физической боли, предпочитая ее той внутренней, которая мучила ее после гибели Кирилла. Чудовищная сосредоточенность Николь на своей работе помогала проживать дни. Но по ночам, уставшая до изнеможения, она была не в силах сдерживать слезы. Она плакала в одиночку, и единственным ее утешением была печальная гордость от того, что она смогла выстоять.В этот период она постоянно думала о Кирилле, всегда представляя себе, что он сейчас наблюдает за ней и одобряет то, что она делает. Она вела с ним бесконечные воображаемые споры, обсуждая каждый свой день. Николь думала о нем с таким постоянством, он был таким бессменным и верным невидимым компаньоном, что иногда она задавалась вопросом: все ли с ней в порядке? Лишь пачка писем и твидовый пиджак, все еще висевший в ее шкафу, доказывали ей, что те три недели были реальностью. Она иногда гадала: что же случилось с ним, но была слишком горда, увидев Фицджеральдов (миссис Фицджеральд была сейчас ее клиенткой), чтобы спросить: не знают ли они американского писателя по имени Ким Хендрикс. Эй, салага, выше нос –У тебя он в землю врос –Ты моей девчонки не видал? «Пять футов два дюйма, глаза голубые». Глава четвертая 1 «Западный фронт» получился очень длинной книгой – Киму понадобился весь 1920 год и половина 1921 года, чтобы написать ее, работая по ночам и без выходных. В июне 1921 года он отослал рукопись Максвеллу Перкинсу в «Скрибнерс», так как Перкинс был редактором самой лучшей, по мнению Кима, книги, вышедшей в 1920 году, – «По ту сторону рая», которая, хотя и не походила на «Западный фронт», имела с ней кое-что общее: во-первых, она была современной и, во-вторых, написана таким же исключительно молодым писателем. Три недели спустя Ким получил письмо: «Скрибнерс» заинтересован в публикации романа, и Перкинс просил его зайти в офис для встречи с последующим ленчем.Офис «Скрибнерса» располагался над одноименным книжным магазином на пересечении Сорок восьмой улицы и Пятой авеню и, как это Ким сразу понял, не соответствовал его описанию в романах Диккенса. Когда двери лифта распахнулись на третьем этаже, Ким увидел людей в очках с зелеными стеклами, взгромоздившихся на высокие деревянные стулья и сгорбившихся над толстыми гроссбухами. Он не удивился бы, увидев гусиные перья вместо ручек, и подумал, не был ли язык, которым он описывал батальные сцены, слишком авангардно-современным для такого издательства, как «Скрибнерс». Кабинет Перкинса находился на пятом этаже, и, в отличие от шумных комнат в редакциях газет, к которым привык Ким, атмосфера редакции Чарльза Скрибнера была выдержана в нарочито-благородном духе. С одной стороны, в них совершенно не ощущался запах табака и предательский аромат крепких напитков; с другой стороны – не было слышно обычной ругани и грубых шуток. До Кима доносился лишь стук печатающих машинок – по крайней мере, хоть это было позаимствовано «Скрибнерс» от двадцатого века – и нежные, деликатные голоса юных и исключительно миловидных девушек, работавших за ними.Сам Максвелл Перкинс тоже был молодым человеком, почти ровесником Кима, с выразительным лицом, голубыми глазами и густыми волосами, зачесанными назад со лба. Единственным предметом обстановки кабинета, не считая стола Перкинса и двух кресел, была деревянная вешалка с висевшей на ней одинокой серой фетровой шляпой. Настоящее обиталище спартанца.– «Западный фронт» – хороший роман. Очень хороший, – сказал Перкинс, заинтригованный мужественным, но вместе с тем каким-то беззащитным видом Кима. Прочитав «Западный фронт», он ожидал увидеть здорового, рослого парня со свирепым выражением лица.– Во-первых, сюжет очень драматичный – читатель просто не сможет отложить книгу, раз взяв ее в руки. Во-вторых, все характеры вызывают интерес и сочувствие. И в-третьих, с литературной точки зрения сильное впечатление производит экономичность языка.– Благодарю, – сказал Ким.Наблюдения, сделанные Перкинсом, были очень проницательными. Ким провел много часов в поисках наиболее точного способа выражения своих мыслей. Он все еще продолжал использовать метод, позаимствованный у Николь Редон когда-то в Париже.– Во всей рукописи нет ни одного лишнего слова, – продолжал Перкинс. – Это длинная и многохарактерная книга, но все же вам удалось не раздуть ее до невероятных размеров. Это большое достижение.– Я всегда считал, что писатели-викторианцы разрушают хороший язык своими цветистыми, пышными описаниями, – отреагировал Ким. – Не говоря уже об их «изящном» уклонении от правды жизни.Он старался поделикатнее коснуться тех проблем, которые обычно обсуждал более грубым языком.Перкинс улыбнулся смущенно и вместе с тем обаятельно. Ким не мог с точностью расшифровать значение его улыбки.– Эти викторианцы – вообще сборище ханжей, – проговорил редактор.Ким кивнул. Теперь настала его очередь улыбнуться. Он решил, что после подобных комментариев Перкинса сложностей с цензурой не будет.– Как насчет некоторых исправлений? Мне не хотелось бы навязывать свое мнение и вмешиваться в намерения писателя, – предложил Перкинс.– Я приветствую замечания, особенно конструктивные. Мне хотелось бы выслушать их, – ответил Ким.В конце концов, он считал себя профессионалом и не мог представить себе профессионального писателя, отказывающегося принять предложения, улучшающие его работу.– Конечно, я не могу пообещать, что обязательно переделаю, но готов послушать.– Я считаю, и другие редакторы согласны со мной, что длинная ретроспективная сцена о том, как герой охотится на птиц вместе со своим отцом, тормозит развитие сюжета. Сцена хороша, но находится прямо в начале книги. Если бы вы поместили ее дальше, это помогло бы читателю понять сложное, двойственное отношение героя к оружию и не затягивало бы повествование, – сказал Перкинс. – Вторая проблема – и здесь мы все опять пришли к единому мнению – состоит в переходах. Особенно переходы во времени…– Они неуклюжи и слишком затянуты, – перебил Ким, не дожидаясь оценки Перкинса. Тот кивнул.– Я знал, что они длинны и угловаты, но не мог придумать, как еще дать знать читателю о перемене места или времени.– Вы могли бы воспользоваться собственной идеей и поступить так же, как вы поступили с прилагательными, – Тон Перкинса был неуверенным.– Опустить переходы? – Такая мысль ни разу не пришла Киму за все часы, проведенные в поисках подходящих слов для скучных, но, очевидно, необходимых строк.– Почему бы нет?– Никогда не думал об этом! – взволнованно произнес Ким. – Мне всего лишь нужно будет пропустить несколько строчек. Пустое место и обозначит для читателя переход. Великолепная мысль! Спасибо вам!– Ну, это же ваша мысль.– Да, но она никогда бы не пришла мне в голову без вашей помощи! Вы не представляете, как я сражался с этими проклятыми переходами и все не мог сделать их подходящими. У меня прямо руки чешутся повычеркивать их.– Хочу, однако, пояснить вам, что «Скрибнерс» хочет опубликовать «Западный фронт» независимо от того, внесете вы какие-нибудь изменения или нет. Не чувствуйте себя обязанным.– Очень благородно с вашей стороны разъяснить мне это. Но я с вами согласен насчет переходов на все сто процентов. Что касается эпизода с охотой, я прочту его еще раз с учетом ваших пожеланий. Если я соглашусь, то буду счастлив разместить его дальше по ходу повествования. Больше всего я хочу, чтобы книга стала лучше. И я не заинтересован в конфликтах со своим издателем.Тогда «Скрибнерс» станет вашим издателем?– Определенно.Предложение о переходах подкупило его, хотя он напомнил себе, что не особенно нуждался в этом.– Я взял на себя смелость подготовить контракт, – сказал Перкинс. – Условия стандартные плюс аванс в размере пятисот долларов. Обычно мы не выплачиваем авансы, но на этот раз мы посчитали, что таким образом продемонстрируем, как высоко ценим «Западный фронт». Если вы подпишете контракт, я подготовлю чек к тому времени, когда закончится ленч.Он протянул Киму контракт, скрепленный вместе с голубыми листочками, такими знакомыми Киму по адвокатской конторе его отца. К удивлению Перкинса, Ким откинулся на спинку кресла, вытащил очки в стальной оправе, напоминавшие военные окуляры, и принялся читать контракт. Пока он читал, Перкинс хранил молчание.– Вы мудро поступили, что прочитали его, – сказал Перкинс, когда Ким поднял глаза. – Просто удивительно, сколько писателей не делают этого.– Мой отец – адвокат. Меня воспитали так, чтобы я ничего не подписывал, предварительно не прочитав.Ким подписал обе копии контракта, одну для «Скрибнерса» и одну для себя, и мужчины отправились в расположенный по соседству «Алгонкин», где Перкинс заказал столик.Перкинс, выглядевший скромным человеком, тем не менее, оказалось, знал всех и каждого. Его поприветствовали Александр Вулкотт, бочкообразный, хитроумный, могущественный; Хейвуд Браун, ипохондрик, постоянно носивший с собой свою электрокардиограмму: Дороти Паркер, стройная, темноволосая, с быстрой речью и печальными глазами. За другим столиком он поздоровался с Илоной Вандерпоэль, знаменитым литературным агентом, сидевшей в одиночестве и поджидавшей партнера по ленчу. Он представил ей Кима, который никогда не встречался с ней прежде. У нее были пепельно-светлые волосы, и когда она сидела, было видно, какая она стройная и высокая. Когда она улыбнулась Киму, ее улыбка неожиданно напомнила ему Николь Редон. Николь! Его сердце замерло при мысли о ней. Странно, ведь между этими двумя женщинами было так мало общего; однако, когда они улыбались, их можно было принять за сестер.– Как у Скотта, получается новая книга? – спросил Перкинс.– Как я понимаю, идет очень хорошо, – ответила Илона. – В прошлом месяце он уехал в Европу. Честно говоря, – она взглянула на Кима, – я удивлена, что в Нью-Йорке остался кто-то из писателей. Они все уехали в Париж. Кажется, там они находят источник для вдохновения.– Я ничем не отличаюсь от них, – ответил Ким. – Действие моего романа происходит большей частью во Франции.– Видите? – сказала Илона Перкинсу. – Что я вам говорила?В этот момент появился ее партнер по ленчу, и Перкинс с Кимом проследовали к столику в самом дальнем углу – постоянному столику Перкинса. Заказав напитки, Ким рассказал Перкинсу газетные сплетни, парижские сплетни и сплетни Эс. Ай. Брэйса. Он рассказал, откуда взял факты, описанные в «Западном фронте», и о заметках, которые он сделал уже для очередного романа с приблизительным названием «Дело чести».Ленч прошел с большим успехом: Ким говорил, Перкинс слушал, каждый из мужчин делал то, что больше предпочитал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49