https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/nastennye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Путь ей преградили две лениво и тяжело двигавшиеся коровы; она увернулась от них, продолжая свой бег. Ее длинные волосы развевались, а юное лицо напряглось от ожидания.
Одра пробежала без остановки до самого конца луга, где рос огромный платан. Там она пригнулась и встала под раскидистыми ветвями, которые образовали зеленый навес, загораживающий небо. Она припала всем телом к дереву, прижалась лицом к его стволу и закрыла глаза. От быстрого бега она выбилась из сил и тяжело дышала.
Но уже через несколько мгновений дыхание ее выровнялось. Она медленно провела рукой по дереву, почувствовав под своими пальцами шероховатую поверхность коры, и улыбнулась. Это было ее дерево. Ее место.
В своих мыслях она называла его «местом памяти». Именно таким оно и было – здесь она вспоминала о них, здесь возвращалась в свое прошлое, воскрешала в душе счастливые и радостные дни, которых когда-то было так много, а теперь не стало совсем.
Они часто приходили сюда все вместе. Ее мать. Ее братья – Федерик и Уильям. И дядя Питер. И когда она возвращалась к дереву, они были как бы снова с ней, и ее горе на время отступало.
Одра открыла глаза, поначалу плохо различая окружающее в прохладной зеленой тени платана, затем вышла из-под его ветвей. Обогнув дерево, она остановилась на краю небольшого, всего в нескольких футов высотой склона, спускающегося прямо перед ней к берегу Юра. Подняв голову, она посмотрела на противоположный берег неширокой быстрой реки, на поросшую лесом долину. Там он и был, уютно расположившийся между деревьями на дне естественной лощины… Хай-Клю.
Небольшой красивый старый замок, где она родилась ровно девятнадцать лет назад. Замок, в котором она выросла и прожила лучшую часть своей жизни. Замок, который еще пять лет тому назад был ее отчим домом.
Она любовалась им, как всегда, пораженная его благородной простотой, которая, как она считала, делала его столь притягательно прекрасным.
Вытянутый в длину и невысокий Хай-Клю был построен в восемнадцатом веке; точная симметрия придавала ему изящества. Он был сооружен из местного серого камня, и его многочисленные окна, переплеты которых были окрашены свинцовым суриком, блестели, отбрасывая блики в ярком солнечном свете. Окна выходили на террасу, построенную из того же камня. Терраса окружала дом по всему периметру, прерываясь посередине длинным маршем ступеней, спускающихся через лужайки к самой реке. Под террасой были разбиты широкие зеленые газоны, на которых, выделяясь на фоне темного камня и зеленой травы, яркими пятнами пестрели разнообразные цветы и кустарник.
Но больше всего бросалась в глаза завораживающая живокость, росшая в большом изобилии в конце лужаек у реки. Она покрывала землю ковром, переливающимся множеством голубых и синих тонов, так, что дух захватывало. Ярко-синий плавно переходил в голубовато-зеленый, такой нежный, что казался почти белым, а он, в свою очередь, уступал место васильковому, затем – сочному сине-лиловому, соседствующему с лавандовым и фиолетовым тонами белладонны.
Живокость – это цветы ее матери, так заботливо посеянные и с такой любовью выращиваемые в течение многих лет. Сердце Одры сжалось от горького и в то же время светлого чувства боли и радости. Ах, как ей хотелось снова очутиться в этом саду. Казалось, так просто перебраться на другую сторону реки. Нужно только пойти вдоль берега по тропинке до проложенных через речку камней. Эти гигантские плоские плиты, отшлифованные бегущей водой и временем, находились в самой мелкой части реки и вели прямо к зарослям кустарника, прилегающего к замку.
Но она не могла пойти в Хай-Клю. Это было бы нарушением границ чужого владения. Теперь там жила другая семья.
Она села на пружинящую траву, подтянула к груди колени, положила на них подбородок и обхватила их руками.
Долго-долго смотрела Одра на Хай-Клю.
Там не было заметно никаких признаков жизни. Замок будто дремал под ярким солнцем и казался необитаемым. Мирной тишиной дышали неподвижные сады. Ни травинка, ни единый листок не шевелился. Ветер стих, и воздух был теплым и напоенным истомой. Не было слышно ни звука, кроме тихого жужжания где-то поблизости, журчания, плеска перекатывающейся через пестрые камни воды Юра, прокладывающего свой путь вниз по долине.
Взгляд Одры стал более сосредоточенным. Он как бы проникал через стены, позволяя ей видеть все, что находилось внутри замка. Она закрыла глаза и отдалась игре воображения, вспоминая, вспоминая…
Она была в доме.
Стояла в холле и видела абрикосового цвета стены, скамью, покрытую потертым зеленым бархатом, и пальму в позеленевшем от времени горшке. В холле царил полумрак и было очень тихо. Некоторое время она прислушивалась к тишине. Затем пошла вперед, и ее шаги по мраморному полу отдавались металлическим звуком. Она стала медленно подниматься по изящно изгибающейся лестнице.
Остановилась на первой площадке. Здесь была ее комната. Она вошла внутрь, закрыла дверь и вздохнула с облегчением.
Ее окружали знакомые стены бледно-зеленого цвета, как всегда напоминающего ей о море, каким оно бывает туманным летним йоркширским утром. Натертый паркетный пол блестел под ногами, как стекло. Подойдя к кровати с пологом на четырех столбиках, она протянула руку и прикоснулась к тюльпанам, вытканным на старом покрывале, и провела пальцами по лепесткам, бывшим когда-то красным, но давно уже вылинявшим до цвета старой ржавчины. В ее наборе красок это называлось жженой охрой. Скользя по паркету, она подошла к окну, взглянула вдаль, на долину Дейлэ, услышала шелест занавесок, раздуваемых ветром. В летнем воздухе стоял запах гвоздик. Она повернула голову, увидела облако розовых лепестков в синей фарфоровой вазе с китайским узором, стоявшей на дубовом комоде. Их аромат улетучился, и вместо него появился другой, более сладкий и дурманящий. В вазе стояли полностью распустившиеся октябрьские розы, желтые, красиво блестящие на синем фоне фарфора. Была уже осень. Время жатвы.
Как хорошо она знала признаки всех времен года в этом доме.
Вот воздух стал прохладнее. В камине потрескивает огонь. Она почувствовала тепло от его пламени на своем лице. Снаружи на стеклах окон трепетали снежинки. Сады казались сделанными из белого замороженного сахара.
Теперь она уже не была одна в доме.
Она услышала смех своей матери и шелест ее шелкового платья, когда та тоже подошла к камину. Красавица Эдит Кентон. Так все здесь ее называли.
Сапфиры горят на ее шее и на прохладных белых руках. Голубое пламя на прозрачной коже. Волосы цвета новеньких золотых монет кажутся медно сияющим ореолом вокруг бледного лица в форме сердца. Теплые и ласковые губы прижимаются к ее юной щеке. Ее окутывает запах гардений и пудры Коти. Тонкая изящная рука берет ее детскую руку и ведет из комнаты.
Фредерик и Уильям поют рождественские песни, спускаясь по лестнице в холл. Шумные любящие братья и преданные сыновья. Дядя Питер стоит позади них у входа в гостиную. Он улыбается ей и приглашает всех в комнату.
Она стоит ошеломленная.
Этой рождественской ночью комната кажется волшебной. В приглушенном золотистом свете ее поблекшая элегантность приобрела удивительную новую красоту. На маленькой крепкой елке горят свечи. Поленья шипят, дым рвется в трубу. Ветки остролиста украшают картины, каминную полку, длинными гирляндами висят на окнах, с хрустальной люстры спускается омела. Бумажные гирлянды в форме перевернутых радуг свисают с потолка. В воздухе возникают пьянящие ароматы. Это запах сосновых шишек, дыма от горящих дров, яичного коктейля, жареного сочного гуся и пекущихся на огне орехов.
Собравшись вокруг камина, они поют рождественские песни, пьют коктейль из маленьких хрустальных чашечек, вынимают из раскалывающейся скорлупы дымящиеся ядрышки орехов. Смех раздается по всему дому.
Три красных войлочных чулка свешиваются с каминной полки. Дети открывают их – она и Фредерик с Уильямом. В ее чулке настоящий клад: апельсин, яблоко, мешочек с орехами и новенький пенни, завернутый в кусочек шелка, сухие духи, грушевое мыло, шелковые ленты для волос, а еще коробка египетских фиников, лавандовая вода и книга стихов, на титульном листе которой маминым ровным почерком написано: «Эдит Кен-тон». Пустяки, которые ничего не стоили, но для нее были дороже всего на свете.
У дома появились сугробы.
Снежная крупа и резкий ветер стучали в окна, провозглашая наступление Нового года. Рождественские украшения исчезли. Без маминого смеха дом стал тихим и грустным. Дяде Питеру снова нужно было уезжать. Девочка видела грусть, застывшую на его лице, и полные слез мамины глаза, такие же голубые, как ее сапфиры…
Лицо Одры было залито слезами. Она и не заметила, как начала плакать. Выпрямившись и вытерев глаза кончиками пальцев, она оторвала взгляд от Хай-Клю.
А затем легла и зарылась лицом в прохладную душистую траву. Снова подступили слезы, и она крепко зажмурилась, но бороться с ними не стала – позволила себе роскошь выплакаться.
Она рыдала о тех, кого потеряла, и о своем прошлом – обо всем, что было когда-то в ее жизни.
В конце концов слезы иссякли. Она тихо лежала, глядя в похожее на голубой фарфор небо. Рассеянно наблюдая за быстро бегущими облаками, Одра вспоминала своих дорогих близких и все, что случилось в последние несколько лет.
3
Образ отца в сознании Одры был довольно расплывчатым.
Он умер в 1909 году, когда ей было лишь два года, и воспоминания о нем были лишены определенности.
Но образы матери, Фредерика и Уильяма были такими яркими и живыми, как будто все трое стояли рядом и смотрели на нее, лежащую на траве. И дядя Питер оставил такой же неизгладимый след в ее сердце.
Как неразрывно связаны с ним были их жизни и судьбы.
Питер Лейси умер еще молодым, в 1920 году. Во время первой мировой войны он был офицером британской армии и воевал в окопах Франции, где в битве на Сомме сильно отравился газами. Его легкие были столь серьезно поражены, что он так и не смог оправиться, от того и умер. По крайней мере, так говорили тогда.
Мать Одры была безутешной. Она последовала за ним в могилу менее чем через год, в июле 1921 года. Ей было тридцать семь лет.
Фредерик, старший брат Одры, сказал, что причиной ее смерти была сердечная недостаточность, но с некоторых пор Одра в своих мыслях заменила этот диагноз на разбитое сердце. Одра и в самом деле полагала, что их мать умерла от разбитого сердца, оплакивая Питера Лейси. Повзрослев, она стала лучше понимать, каковы были их отношения. Конечно же, они были любовниками. В этом не было никаких сомнений.
Будучи ребенком, Одра воспринимала присутствие дяди как нечто само собой разумеющееся. Он был дальним родственником отца, троюродным братом, как ей говорили, и, насколько она могла помнить, он был с ними всегда.
После того как умер от туберкулеза их отец, Адриан Кентон, дядя Питер стал в их доме еще более частым гостем и, приезжая в Хай-Клю, оставался погостить на неделю или на две. Дела фирмы и финансовые проблемы требовали его регулярного возвращения в Лондон, но он никогда не уезжал надолго. Но, приезжая надолго или всего на несколько дней, он никогда не появлялся с пустыми руками. Обычно он привозил подарки для всех.
– Не удивительно ли, как дядя Питер заботится о нас, – сказала как-то Одре ее мать. – Боюсь, я слишком большая обуза для него. Он такой занятой человек… и такой добрый, великодушный. Он хочет заботиться о нас: обо мне, о тебе и твоих братьях. Он настаивает на этом и не желает слушать никаких возражений. – Эдит вздохнула и улыбнулась своей ослепительной улыбкой. – Конечно, он был очень предан вашему отцу. Вот почему и принял на себя ответственность за нас, Одра.
Только позднее Одра поняла, что дело было совсем не в преданности их отцу. Обожание и любовь к их матери заставили Питера Лейси стать их благодетелем и покровителем.
Поняв истинную причину их совместной жизни, Одра с легкостью примирилась с ней и никогда в душе не винила и не судила ни свою мать, ни дядю Питера. Ведь они так любили друг друга. Он любил и осиротевших детей Эдит и обращался с ними как отец. Он делал для семьи Кентон все, что позволяли ему его силы и материальные возможности. У него где-то были жена и двое детей, мальчик и девочка. Только это помешало им с Эдит вступить в брак.
Одра и Уильям не понимали всего, пока Эдит и Питер были живы, но позже Одре стало казаться, что Фредерик и раньше что-то подозревал. В конце концов, он был самым старшим из них. Когда Эдит умерла, ему было семнадцать, Уильяму пятнадцать, а Одра лишь за месяц до этого отпраздновала свое четырнадцатилетие.
Их мать умерла так внезапно, что дети Кентон не могли этому поверить; они были потрясены, убиты горем. А затем, всего какой-то час спустя после того, как ее гроб опустили в землю, им пришлось пережить еще один тяжелый удар.
Они буквально лишились дара речи от ужаса, когда узнали, что Эдит покинула этот свет, не имея ни пенни, и что они остались не только без средств, но и без крыши над головой. Хай-Клю, вопреки тому, в чем они были уверены, не был их собственностью. В действительности он никогда не принадлежал их отцу, который просто арендовал замок у его владельца – Питера Лейси. С 1909 года Питер разрешил Эдит жить в Хай-Клю, не внося арендной платы.
Наверняка в его завещании было дополнение, защищавшее Эдит на случай его смерти, но только Эдит, а не детей. Хай-Клю оставался ее домом до конца жизни, но после ее смерти он должен был быть присоединен к остальной собственности семьи Лейси. Ежегодная рента, которую Питер оставил Эдит, тоже прекращалась после ее смерти.
О детях в завещании не было упоминания скорее всего потому, что Питер Лейси не мог предвидеть, что их мать умрет молодой. По всей видимости, не предвидела этого и она, так как не оставила завещания, несмотря на все горе, которое принесла ей кончина Питера.
Обо всем этом трое сирот узнали от двоюродной сестры матери Алисии Драммонд. После отпевания в церкви Святого Николаса и похорон на церковном кладбище в деревушке Уэст-Тэнфилд Алисия привезла их в свое поместье Грейндж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54


А-П

П-Я