Выворачивало наизнанку. Но я всё-таки держался. Поднялся наверх и увидел поразившую меня картину: на капитанском мостике за рулём стоял огромный матрос, размахивал рукой, кому-то подавал команды, а временами отворачивался в сторону… – его рвало. А волны, как горы, катили на теплоход, вздымали его и затем кидали в сторону как щепку. Пробегавшего матроса я спросил:
– Это что – шторм?
– Да ещё какой! Такого за всю войну не помню.
И метнулся вверх по борту. Я видел, как его захлестнуло водой и он, упав, покатился к поручням, а там схватился за столбик ограды и ждал, пока схлынет волна. Потом вскочил и снова побежал, но теперь он уже бежал вниз, потому что задняя палуба вздыбилась. Когда он снова подбежал ко мне, я спросил:
– Буфет тут есть?
Он показал на дверь, ведущую в трюм носовой палубы, и я метнулся туда. Помня, что тошнота отступает, если во время болтанки на самолёте что-нибудь жуёшь, я купил круг колбасы, пирожков с капустой и ещё каких-то сладостей и побежал в свой трюм. Девушку нашёл полумёртвой. Приподнял её голову и сунул в рот колбасу, потом пирожок…
– Ешь! Не так тошнить будет.
Она стала есть, и ей сделалось легче. Думаю, не столько еда помогает в этих случаях, сколько жевательные движения челюстей. Срабатывает какой-то рефлекс, приглушающий тошноту. Мы с ней вместе ели много, она, посиневшая, с растрёпанными волосами, даже улыбнулась, одарив меня благодарным взглядом.
– Спасибо вам.
И потом спросила:
– Откуда вы знаете… что еда помогает?
– Знаю. Умные люди говорили.
А шторм между тем разыгрывался всё сильнее, и, когда под лучами северного сияния показались очертания полуострова Рыбачий, капитан отвернул от него теплоход подальше, дабы не налететь на прибрежные скалы.
Утром шторм стал затихать и утих настолько, что мы смогли пристать к дощатому причалу, который от прикосновения судна весь скрипел и качался, и грозил рассыпаться в щепки.
С теплохода я пересел на попутную грузовую машину и поехал в район города Никеля, где ещё с царских времён добывали эту драгоценную руду, а Ленин сдал шахты в концессию англичанам, и они даже во время войны не прерывали тут добычи никеля.
С некоторым волнением подходил к радарной установке, которую определил по антенне. Она, слава Богу, подобно свиному уху, крутилась, и это, как я думал, означало бдение прибористов, их неусыпное наблюдение за воздушной обстановкой. Однако через минуту я в этом разочаровался. Дверь в подземное помещение была приоткрытой, и я незаметно вошёл в операторскую. Экраны слежения светились, на них мелькали какие-то точки, но солдат не было. Я посидел у одного экрана, у другого – в помещение никто не заходил. Потом в дверях, весело насвистывая, появился сержант. Увидев меня, он в растерянности остановился, приоткрыл рот, хотел что-то спросить, но воздуха ему не хватало. Потом выдохнул:
– Вы кто?
Я ответил не сразу.
– Я?.. А кого бы вы хотели видеть?
– Я?..
– Да, вы?
– Не знаю. Я вас вынужден арестовать, – сказал он неожиданно смело.
– Меня?
– Да, вас.
– А за что?
– За то, что вошли сюда. Здесь секретный пост. Боевая точка.
– Дверь была открытой, я и вошёл. Кто у вас начальник?
– Лейтенант. А что?.. Какое вам дело?
– Я его родственник.
– Родственник?
– Да, родственник. Позовите его.
– Его нет на месте. Он в Норвегии, то есть за границей. Пошёл обедать.
– Как это… за границу пошёл обедать?
– Она тут близко – Норвегия. Там, – показал он в раскрытую дверь, – нейтральная полоса, а за ней Норвегия. И Финляндия рядом. А если на машине, то можно и в Швецию поехать. Она тоже недалеко. Вы попали на такой пятачок земли, с которого четыре государства видны. Вон на том холмике норвежский хуторок, там у лейтенанта невеста живёт, и он ходит к ней обедать. Но кто вы такой? Я с вами заболтался, а у нас учение.
Сержант шагнул за дверь и ударил в рельсу. И тотчас в операторскую, как горох, посыпались солдаты. И сели за свои пульты.
– Продолжать наблюдение! – скомандовал сержант. И, обращаясь к крайнему оператору: – Ефрейтор Иванов! Вы остаётесь за меня, а я покажу капитану нашу казарму.
Мы вышли из помещения, и он плотно закрыл дверь. При этом сказал:
– Проветрили, хватит.
И сержант снова обратился ко мне:
– Вы кто?
– Мы этот вопрос уже обсудили. Но вы скажите: как это у вас получилось, что на дежурстве никого не было?
– Ну, во-первых: у нас обед, а во-вторых, мы через каждые три часа проветриваем помещение.
– Но ведь дежурство, как я понимаю, должно быть беспрерывным.
– Оно и есть беспрерывное. Станция работает, антенна крутится, экраны светятся. Разве не так?
Наш разговор походил на игру в какие-то загадки. Я пытался внушить сержанту, что дежурство у них прерывалось, а он мне доказывал, что никакого нарушения правил службы не было. И делал это так хитро и лукаво, что я, не будучи специалистом по радарам, не мог понять, где он врёт, а где говорит правду.
– Вы мне голову не морочьте, – заговорил я строго, – скажите лучше, часто у вас бывает такое?
Сержант погрустнел, сдвинул чёрные, красиво очерченные брови. Он, видимо, подумал: а вдруг этот капитан – проверяющий? Глуховатым голосом проговорил:
– Покажите ваши документы.
Я показал командировочное удостоверение за подписью командующего генерала Шраменко. Сержант читал и перечитывал бумагу, потом аккуратно свернул её и подал мне. Сказал:
– У нас сейчас обед, – вы, наверное, проголодались? Пойдёмте, мы вас накормим.
– Не откажусь.
И мы пошли в столовую. По дороге он продолжал:
– Вы, товарищ капитан, видно на таких станциях, как наша, не работали и не знаете, что она имеет звуковой сигнал. В случае появления цели, за триста километров до неё, включается сирена и солдаты занимают свои места. Так что никакого нарушения у нас на станции не было.
Я промолчал, сделал вид, что удовлетворён объяснением. Мы как раз входили в казарму, где в дальнем отсеке располагалась столовая. И не успели мы приступить к трапезе, как явился начальник станции. Доложил:
– Товарищ капитан! Начальник станции слежения и оповещения воздушных целей лейтенант Хвалынский явился!
Мы поздоровались, и он приказал повару принести и ему обед. Видимо, там, за границей, он пообедать не успел. Я же сделал вид, что ничего не знаю о его визитах к невесте.
Лейтенант был молод, и, судя по его блестевшим как звёздочки пуговицам, щёгольски наморщенным в гармошку сапогам, – и по всему виду, счастливо возвышенному, юношески восторженному, он больше был занят делами любовными, чем своей станцией. Видно, дочь норвежского рыбака, беловолосая, синеглазая Брунхильда, каковыми были все женщины на здешнем побережье, крепко ему понравилась, и он подолгу пропадал у неё в гостях. Впрочем, я не торопился делать выводы и никакого своего неудовольствия не показывал. Но подумал, что начальником станции надо назначать офицера женатого, и хорошо бы фронтовика. Очень уж дело серьёзное.
Беседовали с лейтенантом. Я спрашивал:
– Позволяете ли вы хотя бы на несколько минут всем солдатам покидать свои места у экранов?
– По Боевому уставу не положено, однако случаются ситуации…
Лейтенант, видно, понял «ситуацию», которую я застал, и старался смягчить мои впечатления. Передо мной был умный парень, и этим он мне нравился.
– Минута-другая ничего не решает; за минуту самолёт пролетит десять километров, и мы его всё равно поймаем. А кроме того, станции поставлены в шахматном порядке и покрывают всё пространство от севера до главных промышленных городов. На западе, востоке и на юге действует такая же система. Москва и Ленинград окружены семью поясами радарного слежения.
Лейтенант улыбнулся и заключил свой рассказ словами:
– Так что, товарищ капитан, не беспокойтесь: мы свою службу знаем. Хлеб едим не даром.
Он уже понял, что я не очень-то сведущ и серьёзную инспекцию провести не смогу. И с чувством снисходительного превосходства разъяснял суть дела. Впрочем, чувствовалась в его словах и тревога: вдруг как напишет донесение, обвинит в срыве дежурства?
– А вы какую должность занимаете в штабе?
– Я журналист. Газеты у нас ещё нет, но двух работников уже прислали.
– Наверное, вам дали задание проверить, налажено ли у нас беспрерывное дежурство?
– Да, именно так и сказали.
– И что же? Какое у вас составилось мнение?
– Вошёл на станцию, а там никого нет. Сержант что-то говорил в оправдание, но я его плохо понял.
– Ну, да, сержант на язык горазд; но только стоит мне отлучиться, как он непременно что-нибудь вытворит. Тут, конечно, полного срыва дежурства нет, станция-то работает, но Боевой устав он нарушил. Если можно, вы нас простите, а я подобного больше не допущу.
– Хорошо, я вам поверю, – обрадовался я, убедившись, что лейтенант честно во всём признаётся и серьёзно относится к делу. – Докладывать не стану, а то ведь… знаете, какой приказ Верховного Главнокомандующего?
– Да, отдают под трибунал, а тот… – он чиркнул по шее, – секир башка. А расставаться с жизнью в моём возрасте – ох, как неохота.
Мы пришли в его комнату, – она находилась в той же солдатской казарме. Лейтенант достал бутылку вина с яркой иностранной наклейкой, налил мне в красивый фужер, – тоже, видно, не нашего происхождения, заговорил доверительно:
– Тут у нас дружба с норвежцами; они, правда, к нам не ходят, а нас охотно принимают.
– Но как же вы переходите границу?
– А тут рядом пограничная застава, а начальник мой приятель. Хотите, познакомлю вас?
Я на мгновение забыл о своём важном положении:
– Конечно, буду рад.
И в этот момент, как по щучьему велению, в комнату вошёл лейтенант в зелёных погонах, растворил улыбку до ушей, встал передо мной по стойке «смирно». Мы познакомились, а через час были у него на заставе, где служило всего несколько человек, а ещё через час оба лейтенанта наладили доску на высоких «ногах», перекинули её через нейтральную полосу на норвежскую землю, и сделали мне жест рукой: мол, добро пожаловать в Норвегию. Я сделал шагов десять и был в Норвегии – государстве, никогда не воевавшем с нами и видом походившем на мирно лежащую собаку, хвост которой омывался морем Баренцевым, а нос уткнулся в море Северное. Мне почудилось, что на чужой земле темень полярной ночи будто бы сгустилась, звёзды на небе вдруг потухли, а со стороны моря подул холодный и влажный воздух. Холмик, черневший на горизонте, пропал, и только три огня дома, куда мы шли, продолжали светить нам, будто мы корабли в море, а они маяки и указывали нам путь движения.
Шли мы не больше десяти минут; у ворот во двор нас встретил большой пес, он визжал и крутился возле моих ног, радостно знакомясь с ещё не бывавшим здесь человеком.
Из дома вышел хозяин – мужчина лет пятидесяти с крупной головой и золотыми кудряшками волос. Он показался мне не очень любезным, что-то проговорил на своём языке, впустил нас в большую горницу, а сам удалился в другую комнату, плотно прикрыв за собою дверь. Некоторое время мы сидели одни на лавке за большим столом под иконами, как у нас в деревенских избах, и я чувствовал себя неловко. Но мои друзья весело болтали и посматривали на дверь в дальнем углу горницы, – оттуда, наконец, появилась девушка лет шестнадцати, рослая, синеглазая, с пухлыми как у ребёнка щеками. Она церемонно мне поклонилась и сделала книксен на манер русских барышень прежнего времени. Потом удалилась за висящую у края печки портьеру и долго оттуда не выходила. Лейтенант Хвалынский подмигнул нам и нырнул к ней за портьеру. Скоро они несли чайный прибор, поднос с румяными душистыми лепёшками и со сливками, молоком, сметаной. Начался наш дружеский ужин. Девушка молчала, а мы весело болтали, забыв, что мы в гостях, да ещё за границей. Подобные застолья, видимо, здесь, случались нередко.

Прожил я на радарной станции три или четыре дня и засобирался домой. Так же на попутной машине приехал в порт. И тут меня ожидало сообщение, от которого я оцепенел: навигация кончилась, теплоходов больше не будет до следующего сезона.
– А как же я теперь? – невольно вырвалось у меня.
Стоявший рядом парень невозмутимо проговорил:
– Пешочком. До Мурманска не так уж и далеко – полтораста вёрст с небольшим будет. Всего-то!
– Но ведь ночь. И, как я слышал, дорог тут нет.
– И ночь, и дорог нет. Росомахи по тундре бегают, а ещё и волки голодные рыщут. Да ведь делать-то нечего! Не куковать же вам тут до марта. А и в марте неизвестно, придёт ли посудина? Дыра тут, край земли!
Парень крякнул и шагнул в темноту. Я оглянулся вокруг – ни души. Не с кем посоветоваться: в какую сторону идти, как идти, что запасти в дорогу? На беду и небо заволокло тучами, сыпал мелкий колючий снег, море глухо угрожающе шумело. Дощатый причал, как больной старик, надсадно скрипел.
Невдалеке на берегу разглядел силуэты двух человек. Подошёл к ним, спросил, где я могу купить хлеба, колбасу, спички. Они показали тропинку.
– Идите по ней. Там магазин.
Закупил четыре килограмма хлеба, три круга копчёной колбасы, сахару и десять бутылок нарзана. Поклажа вышла тяжеловатой, но я всё уложил в вещмешок, закинул его за плечи и спросил у продавщицы:
– Как мне пройти до Мурманска?
– До Мурманска? – вскинулась она и даже отступила от меня, как от сумасшедшего.
– Да, мне нужно идти в Мурманск.
– Пешком?
– А как? Разве тут есть какой транспорт?
– Нет, тут нет ни транспорта, ни дорог. Вам надо идти на восток и держаться берега моря, но не так близко. У моря овраги, ямы, и много болот. Лучше идти стороной, но всегда на восток. У вас есть компас?
– Нет, компаса нет. А вы можете его продать?
– У меня тоже его нет, и достать его нельзя. Тут недавно геологи искали – не нашли.
– Ну, ладно. Я знаю, как без компаса определять стороны света.
– По звёздам?
– По звёздам легко, но вот сегодня их не видно.
– Сегодня пойдёте на маяк. Он на востоке, и вы пройдёте пятнадцать километров до него и столько же от него. А там видно будет. Может, небо откроется.
И ещё долго я говорил с продавщицей, и хотя она была молоденькой девочкой и сама ни в каких походах не бывала, но много мне дала полезных сведений, а потом вышла со мной на двор и показала маяк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69