https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/bolshih_razmerov/
Там сплошное дерьмо. Мы остаемся здесь.
Где-то в задней комнате надсмотрщикова ума писклявый голос начал нервно оглядываться, спрашивая направо и налево, не знает ли кто-нибудь случайно, что делать дальше. Но его руки были более уверены в себе. Они потянулись за большим узловатым хлыстом, свисающим с его пояса.
– А это мы еще посмотрим, – сказал он, направляя яростный удар в дымное облачко.
– Идиот.
С удручающей неторопливостью дымные прядки стянулись воедино, снова образуя облако. Наступило напряженное молчание.
– У тебя нет никакого способа принудить нас сойти с кораблей, – спокойно продолжал голос. – Так что можешь просто принять это как есть, разворачиваться обратно и грести к дому. Лады?
– Не согласен, – отвечал надсмотрщик.
Теперь он был уже весь покрыт потом.
Он совершенно не собирался оказываться на этом месте. Когда он вступил в компанию, теперь уже много лет назад, он видел будущее развитие своей карьеры совершенно в другом свете. После того, как он пять лет или что-то около того грузил копченые свиные бока на корабли и переправлял их из Копенгагена в Дувр, он полагал, что зарекомендовал себя человеком такого сорта, которого можно использовать в маркетинге. Дальше должно было последовать обычное продвижение, от торгового агента до заместителя коммерческого директора, а затем и до самого коммерческого директора, и так далее, до тех пор, пока ему не будет предоставлена полная ответственность за все датские операции в Альбионе. И вот взгляните на него теперь, десять лет спустя, пытающегося лестью и уговорами убедить целый корабль депортированных сверхъестественных сущностей колонизировать Новую Южную Кембрию. Что-то где-то, очевидно, пошло не так.
– Ну пожалуйста! – сказал он.
По всей длине корабля началось коловращение туманов и теней, оставившее у него чувство головокружения. Он почувствовал, что его небо становится сухим.
Две тысячи длинных драккаров – и каждый выше борта нагружен малыми божествами. Здесь были водяные, лесные нимфы, духи огня, лешие, болотные огни, эльфы, хтонические божества, матери земли, демоны грома, и даже несколько метафизических абстракций, безжалостно засунутых в дальний угол и настаивающих на том, чтобы их снабдили мягкой туалетной бумагой. В рамках проекта по разоружению магической культуры Альбиона все сверхъестественные существа на вторых ролях были согнаны вместе и высланы в Землю Ван Демона.
Надсмотрщик вонзил ногти себе в ладони и глотнул воздуха.
– Ну давайте, ребятки, – уговаривал он. – Как только вы окажетесь там, вам сразу понравится, я обещаю.
– Черта с два.
– Там ведь есть реки, – ворковал надсмотрщик. – Величественные, внушающие благоговейный трепет потоки, с грохотом обрушивающиеся головокружительными водопадами, катящие свои траурные воды сквозь древние леса. Там есть пустыни. Там есть такие скальные формации, за жизнь в которых любой краснокварцевый тролль отдал бы правую руку! В тамошних кустарниках случаются такие пожары, по сравнению с которыми адское пламя покажется походной кухней. Что, во имя Господа милосердного, вам не нравится? Да это просто рай для привидений, будь я проклят!
– А еще, – сказал дух-спикер, – там есть пауки.
Послышался слабый звук, сопровождавший соприкосновение надсмотрщиковой челюсти с крахмальным воротничком, застегнутым вокруг его шеи.
– Что ты сказал? – задыхаясь, вымолвил он.
– И змеи.
– И москиты.
– И еще, – со значением добавил дух-спикер, – не сказать, чтобы тамошняя территория была так уж свободна, знаете ли. Все это место просто кишит…
Приложив значительное усилие, надсмотрщик водрузил свою челюсть на место.
– Чем?
– Ну, как бы это сказать, – колеблясь, отвечало дымное облачко, – всякими вещами. Там как-то не по себе, тебе не кажется?
– Они там все время поют, – подхватил голос с предпоследней скамьи. – Одного этого достаточно, чтобы поджилки затряслись.
– Еще и являются в ночную смену, – добавил хриплый, скрежещущий голос откуда-то с середины корабля. – Заколачивают свои бескровные денежки за сверхурочную работу.
– Давайте начистоту, – сказал надсмотрщик, в голосе которого значительно прибавилось неуверенности. – Вы хотите сказать, что вы все – призраки, привидения и прочая нечисть, сваливающаяся среди ночи на голову добрым людям, – вы отказываетесь сойти с кораблей из-за того, что боитесь, что это место зачаровано?
– Да.
– Подумай сам, – добавил скрипучий голос, дух-лихорадник с Пламстедских болот, – они же здешние, они привыкли жить в этих условиях, а мы нет. Да они сожрут нас на завтрак! Если ты ссадишь нас с корабля, это будет массовое убийство. Точнее, массовый экзорцизм. Ну, да какая разница.
Надсмотрщик повесил голову, засунул руки в карманы – где обнаружил неизбежный кусок веревки, огрызок яблока и две маленькие бронзовые монетки, имеющие чисто символическую ценность, – и помолчал немного, обдумывая свое положение; затем он удалился в рулевую рубку и некоторое время бился головой о штурвал. Как ни странно, это, по-видимому, помогло, поскольку когда он снова появился на палубе, он уже с точностью знал, что собирается предпринимать.
И это сработало. Это было, разумеется, жестокой несправедливостью по отношению к туземным нелюдям и осталось одним из самых больших пятен в истории борьбы за права сверхчеловеческих существ английской нации. Однако, как бы то ни было, сейчас уже слишком поздно пытаться что-либо с этим сделать, поскольку в течение пяти лет, прошедших с появления депортированных с Альбиона духов, туземные божества были полностью стерты с лица земли, оставив весь континент в распоряжении вновь прибывших. Те, в свою очередь, должным образом расселились, адаптировались к новым условиям обитания и выработали свой собственный совершенно самобытный жизненный уклад, не имевший даже самого отдаленного сходства с той культурой, которую они оставили у себя за спиной, и просуществовавший в течение семи столетий, пока он не был полностью уничтожен с прибытием Первого Флота.
Что, как говорят аборигены, пошло мерзавцам только на пользу.
– Так фто ве они вфе-таки фделали ф тувемными духами? – уточнила Хроногатор. Ламорак вздрогнул. Эта часть истории была ему более всего ненавистна. Одного этого, чувствовал он, было достаточно, чтобы заставить человека стыдиться того, что он родился в Альбионе.
– Их превратили в тройной одеколон, – ровным голосом ответил он. – Ну что ж, я действительно очень рад был с тобой познакомиться, – продолжал он, – и я искренне надеюсь, что мне уже представился случай встретиться с тобой раньше, но если мы не отправимся в путь прямо сейчас, боюсь, мы рискуем безнадежно опоздать. Чао! – Он подхватил свой рюкзак, закинул его себе за спину и решительно направился к единорогу.
– Это увафно, – сказала Хроногатор, содрогаясь. – Но это нифево не объяфняет наффет передника и единорога.
– Совершенно верно, – отвечал Ламорак через плечо. – Ну что, Пер, хватай тот конец веревки и тяни, а я буду толкать.
– Передник, – сказал Пертелоп, – был талисманом, который принадлежал одному из депортированных духов. Он обладает собственными магическими свойствами. Нам удалось выследить его по газетным сообщениям о необъяснимых происшествиях, которые могли быть вызваны только передником, и по всей видимости, он находится в руках у некоей девицы незапятнанного целомудрия, живущей в Сиднее. Отсюда единорог.
– Понимаю, – пробормотала Хроногатор. – По крайней мере, мне каветфя, фто я понимаю. И какого рода эти необъяфнимые проифшефтвия?
Ламорак криво усмехнулся.
– Это вроде как сложно объяснить, – сказал он.
Хроногатор не удивилась.
– А ты попробуй, – предложила она.
– Итоги футбольных матчей, – пояснил Пертелоп. – Передник вытворяет с австралийским футболом черт знает что. Все, что от нас требовалось после того, как мы это обнаружили, – это занести результаты всех игр на один большой график и проследить, где на синусоиде проявится самое значительное отклонение.
– И что?
– «Подростки Параматты» – «Сидней», 22: 0, – проворчал Ламорак. – Это все равно, что повесить большую неоновую рекламу с надписью: «ЭТО ЗДЕСЬ». – Он помолчал, хмурясь. – Я могу объяснить математическую сторону во всех подробностях, если хочешь, – добавил он.
– Нет, фпафибо, – произнесла Хроногатор, и Ламорак заметил, что ее глаза внезапно приобрели такой вид, словно кто-то нанес на них три слоя водостойкого лака. – Вообффе-то, – продолжала она, – мне уве пора идти, так фто…
– Разумеется. Мы вполне понимаем. Ну что ж, Пер, как только я скажу «тяни»… Пер! На что ты там, черт побери, уставился?
Пертелоп стоял выпрямившись; на его лице застыло выражение предельного идиотизма. Он пару раз сглотнул, поднял левую руку и пошевелил пальцами.
– Улыбайся, Лам, – прошипел он уголком рта, – Кажется, нас снимают на телевидении.
Быстрее скорости света – это очень быстро. И, как несложно догадаться, очень темно.
– Ох!
– Прости.
– Это была моя нога.
– Ну ладно, будет тебе. Я же сказал: прости.
– В следующий раз смотри, куда наступаешь.
Лощеный, обтекаемый, практически лишенный трения и темный, как канализационная труба в шести футах от конца, величественный звездный крейсер совершал прыжок сквозь необъятные просторы космоса, как гигантская кошка. Далеко внизу – так далеко, что само расстояние казалось всего лишь еще одной обманчивой иллюзией, – Земля апатично вращалась на своей оси, в то время как Время неожиданно для себя обнаружило, что его безжалостно волокут вверх по эскалатору, работающему на спуск.
– Во имя всего святого, Джордж, что ты там вытворяешь с этим чертовым чайником?
– Прости.
– Вообще-то этой сонной корове давно пора бы уже вернуться. Я просто умираю от голода.
– Так же, как и все остальные, Саймон. Вся разница в том, что мы не устраиваем из этого такого представления.
– Да ну? А разве твоего мнения кто-нибудь спрашивал, Присцилла?
– Я не Присцилла. Я Аннабель.
– А я – Присцилла. Ты только что поставила свою чашку мне на голову.
– О боже, Присцилла, прости, пожалуйста.
– Я не Присцилла. Я Джордж.
На борту звездного крейсера «Хроногатор» существуют три вида Времени: время земное, время относительное и время, в течение которого они находятся взаперти на этом маленьком, тесном и, прежде всего, темном корабле. Третья разновидность обладает наиболее странными свойствами. Создается такое впечатление, что она длится вечно.
– Ну все, это безнадежно. Я пошел за пиццей. Никто не хочет составить мне компанию?
– Но послушай, Джордж…
– Это Тревор. Джордж – это я.
– Послушай, Тревор, ты не можешь этого делать. Это ведь научный эксперимент, понимаешь ты? Мы тут развлекаемся с тканью причинности как таковой; я хочу сказать – один Бог знает, какой вред мы приносим самим только своим пребыванием здесь. Если ты ни с того ни с сего свалишься в середину двадцатого столетия и начнешь тыкаться повсюду со своей «большой куатро стажионе», трудно даже представить, что может произойти. Так что лучше сядь и заткнись, хорошо?
Последовала абсолютная тишина.
– Тревор! Ты понял, что я сказала?
– Я не Тревор. Я Ник.
– А где же тогда Тревор?
– Каким образом, черт возьми, я могу это знать, Луиза? Здесь так темно, что собственной руки не разглядишь.
– Вообще-то я не Луиза, я Анжела. И если уж на то пошло, кто такая Луиза, черт меня подери?
Тем временем вторая спасательная капсула, пилотируемая девяностосемилетним ребенком, с ревом уносилась вдаль сквозь неописуемое величие Пустоты, как стрела к цели стремясь к тому месту, где, как он помнил, находилась самая лучшая в мире пиццерия. Загвоздка заключалась лишь в том, что ее к этому времени еще не открыли, и не откроют еще в течение семидесяти лет.
Все молчали, за исключением единорога. Он поднял голову, увидел девицу незапятнанного целомудрия, порозовел и застенчиво сказал: «П-привет», после чего принялся яростно пережевывать жвачку.
Вслед за этим Ламорак очень медленно полез в пертелопов рюкзак, вытащил полиэтиленовый пакет и достал из него гвоздичное масло; он выпил его, вытер рот рукавом и улыбнулся.
– Ну, привет, – сказал он.
– Вообще-то, Лам, – прошептал Пертелоп, – его надо не пить, его надо…
– Заткнись, Пер, я знаю, что делаю. – Ламорак поднялся на ноги, отряхнул пыль с коленей своих брюк и подошел к девице незапятнанного целомудрия.
– Меняемся, – сказал он. – Мой единорог на твой передник. Как ты насчет этого?
Девица незапятнанного целомудрия воззрилась на него.
– Ты что, последние мозги растерял? – спросила она.
Ламорак приподнял бровь.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я не совсем понимаю. Честный обмен. Ты получаешь премию за лучшую натуралистскую программу, я получаю передник, все счастливы. В чем проблема?
На земле есть немало холодных мест, но лишь в очень немногих из них царит такой холод, как в двух футах от глаз девушки.
– Послушай, ты, кто бы ты ни был, – сказала она, – я снимаю здесь серьезный фильм. Если я вернусь и скажу моему продюсеру, что у меня на пленке отснято десять минут живых единорогов, я проведу остаток своей карьеры, снимая прогноз погоды. А теперь, может, вы оба наконец уберетесь отсюда? Вы перепугаете мне кенгуру.
Возможно, в первый раз за всю жизнь Ламорак испытывал некоторый недостаток в словах. Совершив значительное усилие, он умудрился произнести лишь: «Но это же единорог!» Девица незапятнанного целомудрия вздохнула.
– Парень, – сказала она, – мне наплевать, будь это хоть дрессированный шерстистый мамонт. У меня репутация серьезного обозревателя-натуралиста, и я не собираюсь ее терять. Понял?
– Но ведь это же…
– Знаю, – девица поджала губы. – Очень хорошо. Вытащите его на спутниковое телевидение, парни, – уверена, они обеспечат ему собственное ток-шоу. Между прочим, кое у кого тут полно работы, так что, если вы не возражаете…
Ламорак не сказал ничего. Даже если бы он смог найти подходящие для ситуации слова, у него были бы трудности с тем, чтобы их произнести, поскольку его нижняя челюсть болталась как вышедший из строя разводной мост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Где-то в задней комнате надсмотрщикова ума писклявый голос начал нервно оглядываться, спрашивая направо и налево, не знает ли кто-нибудь случайно, что делать дальше. Но его руки были более уверены в себе. Они потянулись за большим узловатым хлыстом, свисающим с его пояса.
– А это мы еще посмотрим, – сказал он, направляя яростный удар в дымное облачко.
– Идиот.
С удручающей неторопливостью дымные прядки стянулись воедино, снова образуя облако. Наступило напряженное молчание.
– У тебя нет никакого способа принудить нас сойти с кораблей, – спокойно продолжал голос. – Так что можешь просто принять это как есть, разворачиваться обратно и грести к дому. Лады?
– Не согласен, – отвечал надсмотрщик.
Теперь он был уже весь покрыт потом.
Он совершенно не собирался оказываться на этом месте. Когда он вступил в компанию, теперь уже много лет назад, он видел будущее развитие своей карьеры совершенно в другом свете. После того, как он пять лет или что-то около того грузил копченые свиные бока на корабли и переправлял их из Копенгагена в Дувр, он полагал, что зарекомендовал себя человеком такого сорта, которого можно использовать в маркетинге. Дальше должно было последовать обычное продвижение, от торгового агента до заместителя коммерческого директора, а затем и до самого коммерческого директора, и так далее, до тех пор, пока ему не будет предоставлена полная ответственность за все датские операции в Альбионе. И вот взгляните на него теперь, десять лет спустя, пытающегося лестью и уговорами убедить целый корабль депортированных сверхъестественных сущностей колонизировать Новую Южную Кембрию. Что-то где-то, очевидно, пошло не так.
– Ну пожалуйста! – сказал он.
По всей длине корабля началось коловращение туманов и теней, оставившее у него чувство головокружения. Он почувствовал, что его небо становится сухим.
Две тысячи длинных драккаров – и каждый выше борта нагружен малыми божествами. Здесь были водяные, лесные нимфы, духи огня, лешие, болотные огни, эльфы, хтонические божества, матери земли, демоны грома, и даже несколько метафизических абстракций, безжалостно засунутых в дальний угол и настаивающих на том, чтобы их снабдили мягкой туалетной бумагой. В рамках проекта по разоружению магической культуры Альбиона все сверхъестественные существа на вторых ролях были согнаны вместе и высланы в Землю Ван Демона.
Надсмотрщик вонзил ногти себе в ладони и глотнул воздуха.
– Ну давайте, ребятки, – уговаривал он. – Как только вы окажетесь там, вам сразу понравится, я обещаю.
– Черта с два.
– Там ведь есть реки, – ворковал надсмотрщик. – Величественные, внушающие благоговейный трепет потоки, с грохотом обрушивающиеся головокружительными водопадами, катящие свои траурные воды сквозь древние леса. Там есть пустыни. Там есть такие скальные формации, за жизнь в которых любой краснокварцевый тролль отдал бы правую руку! В тамошних кустарниках случаются такие пожары, по сравнению с которыми адское пламя покажется походной кухней. Что, во имя Господа милосердного, вам не нравится? Да это просто рай для привидений, будь я проклят!
– А еще, – сказал дух-спикер, – там есть пауки.
Послышался слабый звук, сопровождавший соприкосновение надсмотрщиковой челюсти с крахмальным воротничком, застегнутым вокруг его шеи.
– Что ты сказал? – задыхаясь, вымолвил он.
– И змеи.
– И москиты.
– И еще, – со значением добавил дух-спикер, – не сказать, чтобы тамошняя территория была так уж свободна, знаете ли. Все это место просто кишит…
Приложив значительное усилие, надсмотрщик водрузил свою челюсть на место.
– Чем?
– Ну, как бы это сказать, – колеблясь, отвечало дымное облачко, – всякими вещами. Там как-то не по себе, тебе не кажется?
– Они там все время поют, – подхватил голос с предпоследней скамьи. – Одного этого достаточно, чтобы поджилки затряслись.
– Еще и являются в ночную смену, – добавил хриплый, скрежещущий голос откуда-то с середины корабля. – Заколачивают свои бескровные денежки за сверхурочную работу.
– Давайте начистоту, – сказал надсмотрщик, в голосе которого значительно прибавилось неуверенности. – Вы хотите сказать, что вы все – призраки, привидения и прочая нечисть, сваливающаяся среди ночи на голову добрым людям, – вы отказываетесь сойти с кораблей из-за того, что боитесь, что это место зачаровано?
– Да.
– Подумай сам, – добавил скрипучий голос, дух-лихорадник с Пламстедских болот, – они же здешние, они привыкли жить в этих условиях, а мы нет. Да они сожрут нас на завтрак! Если ты ссадишь нас с корабля, это будет массовое убийство. Точнее, массовый экзорцизм. Ну, да какая разница.
Надсмотрщик повесил голову, засунул руки в карманы – где обнаружил неизбежный кусок веревки, огрызок яблока и две маленькие бронзовые монетки, имеющие чисто символическую ценность, – и помолчал немного, обдумывая свое положение; затем он удалился в рулевую рубку и некоторое время бился головой о штурвал. Как ни странно, это, по-видимому, помогло, поскольку когда он снова появился на палубе, он уже с точностью знал, что собирается предпринимать.
И это сработало. Это было, разумеется, жестокой несправедливостью по отношению к туземным нелюдям и осталось одним из самых больших пятен в истории борьбы за права сверхчеловеческих существ английской нации. Однако, как бы то ни было, сейчас уже слишком поздно пытаться что-либо с этим сделать, поскольку в течение пяти лет, прошедших с появления депортированных с Альбиона духов, туземные божества были полностью стерты с лица земли, оставив весь континент в распоряжении вновь прибывших. Те, в свою очередь, должным образом расселились, адаптировались к новым условиям обитания и выработали свой собственный совершенно самобытный жизненный уклад, не имевший даже самого отдаленного сходства с той культурой, которую они оставили у себя за спиной, и просуществовавший в течение семи столетий, пока он не был полностью уничтожен с прибытием Первого Флота.
Что, как говорят аборигены, пошло мерзавцам только на пользу.
– Так фто ве они вфе-таки фделали ф тувемными духами? – уточнила Хроногатор. Ламорак вздрогнул. Эта часть истории была ему более всего ненавистна. Одного этого, чувствовал он, было достаточно, чтобы заставить человека стыдиться того, что он родился в Альбионе.
– Их превратили в тройной одеколон, – ровным голосом ответил он. – Ну что ж, я действительно очень рад был с тобой познакомиться, – продолжал он, – и я искренне надеюсь, что мне уже представился случай встретиться с тобой раньше, но если мы не отправимся в путь прямо сейчас, боюсь, мы рискуем безнадежно опоздать. Чао! – Он подхватил свой рюкзак, закинул его себе за спину и решительно направился к единорогу.
– Это увафно, – сказала Хроногатор, содрогаясь. – Но это нифево не объяфняет наффет передника и единорога.
– Совершенно верно, – отвечал Ламорак через плечо. – Ну что, Пер, хватай тот конец веревки и тяни, а я буду толкать.
– Передник, – сказал Пертелоп, – был талисманом, который принадлежал одному из депортированных духов. Он обладает собственными магическими свойствами. Нам удалось выследить его по газетным сообщениям о необъяснимых происшествиях, которые могли быть вызваны только передником, и по всей видимости, он находится в руках у некоей девицы незапятнанного целомудрия, живущей в Сиднее. Отсюда единорог.
– Понимаю, – пробормотала Хроногатор. – По крайней мере, мне каветфя, фто я понимаю. И какого рода эти необъяфнимые проифшефтвия?
Ламорак криво усмехнулся.
– Это вроде как сложно объяснить, – сказал он.
Хроногатор не удивилась.
– А ты попробуй, – предложила она.
– Итоги футбольных матчей, – пояснил Пертелоп. – Передник вытворяет с австралийским футболом черт знает что. Все, что от нас требовалось после того, как мы это обнаружили, – это занести результаты всех игр на один большой график и проследить, где на синусоиде проявится самое значительное отклонение.
– И что?
– «Подростки Параматты» – «Сидней», 22: 0, – проворчал Ламорак. – Это все равно, что повесить большую неоновую рекламу с надписью: «ЭТО ЗДЕСЬ». – Он помолчал, хмурясь. – Я могу объяснить математическую сторону во всех подробностях, если хочешь, – добавил он.
– Нет, фпафибо, – произнесла Хроногатор, и Ламорак заметил, что ее глаза внезапно приобрели такой вид, словно кто-то нанес на них три слоя водостойкого лака. – Вообффе-то, – продолжала она, – мне уве пора идти, так фто…
– Разумеется. Мы вполне понимаем. Ну что ж, Пер, как только я скажу «тяни»… Пер! На что ты там, черт побери, уставился?
Пертелоп стоял выпрямившись; на его лице застыло выражение предельного идиотизма. Он пару раз сглотнул, поднял левую руку и пошевелил пальцами.
– Улыбайся, Лам, – прошипел он уголком рта, – Кажется, нас снимают на телевидении.
Быстрее скорости света – это очень быстро. И, как несложно догадаться, очень темно.
– Ох!
– Прости.
– Это была моя нога.
– Ну ладно, будет тебе. Я же сказал: прости.
– В следующий раз смотри, куда наступаешь.
Лощеный, обтекаемый, практически лишенный трения и темный, как канализационная труба в шести футах от конца, величественный звездный крейсер совершал прыжок сквозь необъятные просторы космоса, как гигантская кошка. Далеко внизу – так далеко, что само расстояние казалось всего лишь еще одной обманчивой иллюзией, – Земля апатично вращалась на своей оси, в то время как Время неожиданно для себя обнаружило, что его безжалостно волокут вверх по эскалатору, работающему на спуск.
– Во имя всего святого, Джордж, что ты там вытворяешь с этим чертовым чайником?
– Прости.
– Вообще-то этой сонной корове давно пора бы уже вернуться. Я просто умираю от голода.
– Так же, как и все остальные, Саймон. Вся разница в том, что мы не устраиваем из этого такого представления.
– Да ну? А разве твоего мнения кто-нибудь спрашивал, Присцилла?
– Я не Присцилла. Я Аннабель.
– А я – Присцилла. Ты только что поставила свою чашку мне на голову.
– О боже, Присцилла, прости, пожалуйста.
– Я не Присцилла. Я Джордж.
На борту звездного крейсера «Хроногатор» существуют три вида Времени: время земное, время относительное и время, в течение которого они находятся взаперти на этом маленьком, тесном и, прежде всего, темном корабле. Третья разновидность обладает наиболее странными свойствами. Создается такое впечатление, что она длится вечно.
– Ну все, это безнадежно. Я пошел за пиццей. Никто не хочет составить мне компанию?
– Но послушай, Джордж…
– Это Тревор. Джордж – это я.
– Послушай, Тревор, ты не можешь этого делать. Это ведь научный эксперимент, понимаешь ты? Мы тут развлекаемся с тканью причинности как таковой; я хочу сказать – один Бог знает, какой вред мы приносим самим только своим пребыванием здесь. Если ты ни с того ни с сего свалишься в середину двадцатого столетия и начнешь тыкаться повсюду со своей «большой куатро стажионе», трудно даже представить, что может произойти. Так что лучше сядь и заткнись, хорошо?
Последовала абсолютная тишина.
– Тревор! Ты понял, что я сказала?
– Я не Тревор. Я Ник.
– А где же тогда Тревор?
– Каким образом, черт возьми, я могу это знать, Луиза? Здесь так темно, что собственной руки не разглядишь.
– Вообще-то я не Луиза, я Анжела. И если уж на то пошло, кто такая Луиза, черт меня подери?
Тем временем вторая спасательная капсула, пилотируемая девяностосемилетним ребенком, с ревом уносилась вдаль сквозь неописуемое величие Пустоты, как стрела к цели стремясь к тому месту, где, как он помнил, находилась самая лучшая в мире пиццерия. Загвоздка заключалась лишь в том, что ее к этому времени еще не открыли, и не откроют еще в течение семидесяти лет.
Все молчали, за исключением единорога. Он поднял голову, увидел девицу незапятнанного целомудрия, порозовел и застенчиво сказал: «П-привет», после чего принялся яростно пережевывать жвачку.
Вслед за этим Ламорак очень медленно полез в пертелопов рюкзак, вытащил полиэтиленовый пакет и достал из него гвоздичное масло; он выпил его, вытер рот рукавом и улыбнулся.
– Ну, привет, – сказал он.
– Вообще-то, Лам, – прошептал Пертелоп, – его надо не пить, его надо…
– Заткнись, Пер, я знаю, что делаю. – Ламорак поднялся на ноги, отряхнул пыль с коленей своих брюк и подошел к девице незапятнанного целомудрия.
– Меняемся, – сказал он. – Мой единорог на твой передник. Как ты насчет этого?
Девица незапятнанного целомудрия воззрилась на него.
– Ты что, последние мозги растерял? – спросила она.
Ламорак приподнял бровь.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я не совсем понимаю. Честный обмен. Ты получаешь премию за лучшую натуралистскую программу, я получаю передник, все счастливы. В чем проблема?
На земле есть немало холодных мест, но лишь в очень немногих из них царит такой холод, как в двух футах от глаз девушки.
– Послушай, ты, кто бы ты ни был, – сказала она, – я снимаю здесь серьезный фильм. Если я вернусь и скажу моему продюсеру, что у меня на пленке отснято десять минут живых единорогов, я проведу остаток своей карьеры, снимая прогноз погоды. А теперь, может, вы оба наконец уберетесь отсюда? Вы перепугаете мне кенгуру.
Возможно, в первый раз за всю жизнь Ламорак испытывал некоторый недостаток в словах. Совершив значительное усилие, он умудрился произнести лишь: «Но это же единорог!» Девица незапятнанного целомудрия вздохнула.
– Парень, – сказала она, – мне наплевать, будь это хоть дрессированный шерстистый мамонт. У меня репутация серьезного обозревателя-натуралиста, и я не собираюсь ее терять. Понял?
– Но ведь это же…
– Знаю, – девица поджала губы. – Очень хорошо. Вытащите его на спутниковое телевидение, парни, – уверена, они обеспечат ему собственное ток-шоу. Между прочим, кое у кого тут полно работы, так что, если вы не возражаете…
Ламорак не сказал ничего. Даже если бы он смог найти подходящие для ситуации слова, у него были бы трудности с тем, чтобы их произнести, поскольку его нижняя челюсть болталась как вышедший из строя разводной мост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41