— Я должна была сказать тебе с самого начала.
— Разве?
— Я не хочу тебе лгать. Никогда.
— Похвальное намерение. — Одиссей улыбнулся. Он произнес эту фразу таким тоном, что было ясно, — подобное желание он считает практически неосуществимым.
— Мне бы хотелось... — начала Ирина и замялась. — Мне нужен человек, которому я бы полностью доверяла, на которого могла положиться, не боялась бы рассказать ему все-все.
— А Волков не годится на эту роль? «Ну вот, — подумала Ирина, — наступил тот самый момент. Я должна рассказать. Одиссей поймет, обязательно меня поймет». И, набрав в легкие побольше воздуху, Ирина начала сбивчиво рассказывать:
— Я была в Америке, в Бостоне. Работала там какое-то время. Встречалась со студентами — в Кембридже полно студентов из самых разных стран. Мне все там нравилось: университет, студенты, бесконечный обмен мнениями, вообще, атмосфера студгородка. Я буквально ходила пьяная от всего этого. А потом, когда вернулась в Москву, очарование кончилось; я стала скучать по студентам, по Кембриджу, по Америке. Я оставила часть своей души там, в другом полушарии. Я была безнадежно влюблена и не находила себе места. Можно ли влюбиться в город, в университет? Почему нет? Но я страдала от этой любви, тоска по Америке камнем лежала у меня на сердце. — Ирина остановилась и перевела дух. Дельфин подплыл ближе, у него был такой вид, словно он тоже слушал. — Теперь я знаю, какие чувства испытывала шекспировская Джульетта. Часто любовь и страдание неотделимы друг от друга.
— Да, — согласился Одиссей. — Это правда. И воспоминания тоже часто причиняют боль. Воспоминания о том, что было и чего не было, грустные мысли о непройденных дорогах, о несовершенных поступках, о непережитых чувствах.
Ирина наблюдала за игрой света и тени на лице Одиссея, и видела на нем печаль, и ощущала эту печаль всем сердцем.
— Ты находишься здесь по собственной воле? — спросила она.
— Вопрос из области метафизики, — сказал Одиссей. — Даже не уверен, что я в состоянии на него ответить. Знаний может не хватить.
Ирина вскинула голову, но ничего не ответила, промолчала. Она уже немного научилась пользоваться паузами в разговоре.
— Вопрос о свободе выбора — очень непростой и очень важный, Допустим, человек уверен, что он делает что-то по своему собственному желанию, но так ли это на самом деле? С детства нам внушают определенные понятия, кроме того, мы бессознательно впитываем множество информации от наших близких, знакомых, друзей, и эта информация оседает в нашем мозгу, прибавь сюда воспитание и образование. Вот и получается, что, когда мы вырастаем и начинаем вести самостоятельную жизнь, мы судим о себе и своих поступках очень субъективно.
Пока Одиссей говорил, Ирину почему-то начало знобить, и она, чтобы согреться, прижалась к нему. Ей было так хорошо вместе с ним, и близость их была восхитительной, но чем дальше, тем сильнее мучили Ирину неприятные мысли. Только что она познала настоящую свободу и не хотела терять ее.
— Интересно, — заметил Одиссей, — ты обнимаешь меня точно так же, как и других своих любовников?
— А ты ревнуешь? — игриво ответила Ирина вопросом на вопрос, стараясь казаться веселой, но от этого ей стало еще тоскливее.
— Ревность здесь ни при чем.
— Конечно, ни при чем. Ты — не единственный мой любовник. А один из них — сотрудник органов безопасности.
— Знаю.
— Как? Откуда ты об этом знаешь? — Ирина была поражена.
— Секретным службам известно многое, но мне — еще больше. — Глаза Одиссея посветлели, и Ирина увидела в их глубине танцующие искорки. — Я понимаю, что мы встретились не просто так, по воле случая. Но мне на это наплевать. Меня беспокоит твоя зависимость от мужчин.
— Что ты имеешь в виду? — сердце Ирины тревожно забилось, предчувствуя ответ.
— Да так. Ничего особенного. — Одиссей проговорил эти слова таким печальным тоном, что Ирина окончательно расстроилась.
— Ты не хочешь об этом говорить?
— Нет. Не хочу. Лучше я буду говорить с тобой о космосе. Космос — это последний рубеж, правда? — Одиссей горько засмеялся, и Ирина почувствовала тревогу в его голосе, отчего ей стало невыносимо больно, Дельфин беспокойно наблюдал за людьми и плавал рядом с ними.
— Разве я сказала тебе что-нибудь обидное?
— Ни в малейшей степени.
— Но что случилось? Почему ты сразу как-то отдалился от меня?
— Это не я от тебя отдалился, Ирина. Ты находишься не в ладах с собственным сердцем, стало быть, проблема заключается в тебе самой.
— Тогда почему ты не поможешь мне?
— Если я попытаюсь это сделать, то добьюсь лишь того, что ты заблудишься еще больше в том дремучем лесу, в котором, собственно говоря, давно заблудилась.
— Я не понимаю тебя, — сказала Ирина, готовая расплакаться.
Дельфин подплыл к ней, ткнулся мордой ей в руку, словно сочувствовал ее горю.
— Арбат, — спросила Ирина у дельфина, — что же мне делать?
Дельфин ответил что-то высоким голосом, и Ирина грустно прошептала:
— Если бы только я могла понять, что ты говоришь...
— Я переведу, — сказал Одиссей. — Он говорит, что жизнь коротка, а уроки свои мы выучиваем, к сожалению, слишком медленно.
— Это и к дельфинам относится?
— Дельфины не учатся, за исключением тех случаев, когда им приходится иметь дело с людьми.
* * *
— Думаю, наш разговор подошел к концу, господин Ясувара, — заявил Большой Эзу.
— Это все, что вы можете мне сейчас сказать?
— Все.
— Вы меня отпустите?
— Нет, конечно. Как я могу вас отпустить? С самого начала нашей беседы вы пытались обмануть меня. Лгали наглым образом.
— Но как же?..
— А вот так. Вы что, хотите, чтобы я поверил, будто три таких крупных бизнесмена, как Хитазура, Кунио Мисита и Фумида Тен, объединились для того, чтобы создать какую-то нелегальную фирму по производству ядерных реакторов или деталей для них, неважно, а затем продавать их России? Стране, которая настолько бедна, что покупает пшеницу у американцев, потому что сама не в состоянии накормить свои народ? За кого вы меня принимаете? В том, что вы мне тут наговорили, нет даже простой логики.
— Но это правда! Клянусь вам! — вскричал адвокат; глаза его были выпучены от страха, а руки тряслись.
— Тогда объясните, почему Хитазура не побоялся вложить деньги в такое сомнительное предприятие?
— Спросите Хитазуру или Миситу, откуда я могу это знать?
— Разумеется, вы этого знать не можете, — спокойно сказал Большой Эзу и обернулся к Кои: — Убей его.
— Постойте, — крикнул Йен и в ужасе закрыл глаза. Краска сбежала с его лица. «Боже, Боже», — повторял он про себя, затем, открыв глаза и облизнув сухие, потрескавшиеся губы, прошептал: — У меня есть доказательство, что я сказал вам правду.
— Да что вы, — усмехнулся Эзу, — с какой стати мы должны вам верить?
Кои придвинулась к адвокату.
— О, прошу вас! — завопил Йен. Его глаза говорили о том, что он готов рассказать своим мучителям абсолютно все, что знает. Даже детектор лжи не мог бы работать эффективнее Кои.
Большой Эзу подождал, прежде, чем ответить. Адвокат уже прощался с жизнью, затем измученный услышал такую фразу:
— Мы даем вам последний шанс, господин Ясувара. Надеюсь, что вы воспользуетесь им с наибольшей пользой для себя.
* * *
Как-то возвращаясь от матери, которая была безнадежно больна и давно впала в старческий маразм, Ирина поняла, почему ей нужно постараться обязательно найти организацию «Белая Звезда». Не потому, что это нужно Марсу Волкову, и не потому, что это поможет ей быть рядом с Валерием Бондаренко, хотя и поэтому тоже, но гораздо в меньшей степени. «Белая Звезда» оказалась вдруг очень нужной ей самой, Ирине. Ирина знала теперь ответ на вопрос: почему она все время чувствует себя так, словно находится в заключении? Свободы — вот чего ей так сильно не хватало; жизнь на родине, как ни старалась Ирина лгать сама себе, стала ей невмоготу, здесь, правда, теперь больше говорили о свободе, но на самом деле ее не было, как и прежде. В некотором смысле стало еще хуже: все врали и приспосабливались, каждый знал, что врет и приспосабливается, но делал вид, что счастлив и свободен безмерно. В конце концов Ирина поняла: Россия и русские — не свое, не любимое, чужое. Конечно, «Белая Звезда» не могла дать Ирине то, чего ей хотелось, но, по крайней мере, при помощи этой организации она могла попытаться найти способ уехать в Америку, в Кембридж, где люди были ей милы, где любые мысли, взгляды, теории, философские учения высказывались свободно, без оглядки, не шепотом на кухне, а открыто, во всеуслышание, и никто ничего не боялся.
«Итак, решено, — сказала себе Ирина, — отныне „Белая Звезда“ — моя единственная надежда, может быть, когда-нибудь я смогу уехать в мою любимую Америку!»
* * *
— Вот она! — сказал Марс Волков в телефонную трубку. — Взять ее.
Он говорил из черной «Чайки», и после его приказа трое людей, одетых в серое, выступили из тени, где они прятались; один из них подошел к Наташе Маяковой сзади, а двое других встали по бокам и схватили ее за запястья.
— В чем дело? — спросила удивленная Наташа. — Что вам нужно?
— Служба безопасности, — ответил ей человек, стоявший сзади, — не двигаться.
Из окна автомобиля Марс видел, что глаза Наташи расширились от ужаса, пока она слушала то, что ей говорил его сотрудник. Марс был доволен, видя, как напугана Наташа; он всегда любил наблюдать за тем, что страх делает с людьми, словно это зрелище придавало ему сил.
Сотрудники отвели Наташу к поджидавшей их «Чайке» и втолкнули в машину, на заднее сиденье, на котором сидел Марс; туда же сел один из оперативников, так что Наташа оказалась зажатой между двумя мужчинами; остальные разместились впереди. Машина поехала в сторону Лефортово.
— Марс! — воскликнула Наташа, увидев, кто сидит рядом с ней. — Зачем же такая пышность? Что за театральные эффекты? И куда вы меня везете?
— В Лефортово, в тюрьму.
«Интересно, — подумал Марс, — как при слове „тюрьма“ исказилось от страха лицо этой женщины. Люди боятся по-разному, но все равно, есть нечто общее, объединяющее их всех».
— Ты плохо себя ведешь, Наташа, — голосом недовольного учителя сказал Марс. — Я тобой недоволен.
— Кто дал вам право говорить со мной таким тоном? — возмутилась Наташа, — Вы не мой отец, чтобы учить меня уму-разуму.
Марс размахнулся и наотмашь ударил Наташу по лицу.
— Вот мое право!
— Скотина!
— Если я скотина, то и ты тоже, — заявил Марс. Он наблюдал, как из рассеченной от удара скулы Наташи струйкой стекает по лицу кровь. Лицо Наташи раскраснелось, и, как ни удивительно, ей это шло. — Тебе позволялось многое, но, дорогуша, следует соблюдать правила игры. Государство требует послушания от своих граждан, и от тебя, и от меня. Если в один прекрасный день я окажусь в такой же ситуации, как ты сейчас, меня тоже отвезут в Лефортово.
— Да что за вздор вы говорите! Вы и я — это ночь и день, нечего нас равнять. Вы работник службы безопасности. А, вы удивлены и не понимаете, откуда я это знаю? От Виктора Шевченко, но вот откуда это стало известно ему, узнику или подопытному кролику, ума не приложу. Разумеется, вы не сообщили ему о том, где работаете. Вы слишком осторожны для того, чтобы выдать себя! Надеялись стать для него эдаким добрым дядюшкой? «Ах, мой дорогой, доверься мне, скажи мне всю правду...» Вот ваш стиль! Но Виктор вас сразу раскусил, и меня вы не обманули. От вас за версту несет тайной полицией. Как бы вы ни старались скрыть свою принадлежность к секретной организации России, вам никогда не удастся это сделать. Все вы одинаковы, подлые и лицемерные!
— Лучше остановись, дорогуша! Как я подозреваю, ты еще не излечилась от своей самоуверенности и надеешься, что твой ангел-хранитель защитит тебя сейчас точно так же, как тогда в Америке, помнишь? Ты поставила в дурацкое положение не только себя, но и наших людей. Повторяю, если ты надеешься на этот раз выйти сухой из воды, забудь свои надежды. И Бог не защитит тебя! Я поставлю на место твоего ангела-хранителя; он, может быть, пока и не подозревает об этом, но скоро ему придется оставить свой высокий пост, и, чем выше он сидит, тем больнее ему будет падать вниз. А падать очень неприятно и больно.
Черная «Чайка» подъехала к следственному изолятору Лефортовской тюрьмы. Кабинет для допроса находился на третьем этаже; туда и отвели Наташу. За старым, видавшим виды деревянным письменным столом сидел Марс Волков, перед ним на столе лежала раскрытая папка. В кабинете было два деревянных стула; на одном сидел Марс, а на другой села Наташа.
— Встать! — прозвучала команда.
— Что? — не поняла Наташа.
— Я сказал: встать! — заорал Марс так громко, что Наташа испуганно вскочила. — Без разрешения садиться не смей!
— Говнюк! — сказала Наташа и снова села.
— Есть хочешь? — спросил Марс, углубившись в бумаги, лежавшие перед ним, и не обращая внимания на Наташу.
— А почему вы не в форме, полковник? — не ответив на вопрос, спросила актриса. — Вам она очень пойдет.
Марс обвел что-то ручкой в тексте, который читал, и, перевернув страницу, потребовал:
— Расскажи о своих отношениях с Валерием Бондаренко?
— Валерий мой брат.
Марс оторвался от бумаг и удивленно посмотрел на Наташу.
— Твой брат?
— Разве я сказала «мой брат»? Нет, я хотела сказать «мой любовник».
— Так брат или любовник? — нахмурился Марс.
— И то, и другое.
Марс отложил в сторону ручку, сложил руки на груди, одну поверх другой. Наташа, как часто случается с людьми, чья жизнь находится в опасности, видела и запоминала малейшие мелочи; вот и сейчас она обратила внимание на неестественно маленькие уши своего мучителя и подумала о том, что они делают его похожим не на киногероя, а на противное злое животное.
— Наташа, от того, как ты будешь отвечать на мои вопросы, зависит многое.
— Что многое?
Марс улыбнулся.
— Если бы ты была не здесь, а на свободе, то твой выбор был бы именно таким. Но, пока ты находишься в этом заведении, ты должна отвечать на вопросы, которые тебе задают. И, поверь мне, в моем распоряжении есть разные методы, чтобы заставить тебя заговорить, в том числе и неприятные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73