Теперь ему казалось, что он различает мелкие детали в кружащемся сгустке цвета антрацита – вот острый глянцевый коготь выделился на однородном фоне, вот покрытая ровной чешуей часть лапы, а вот блеснул на отраженном свете иззубренный клюв, черный и гладкий, как покрытый лаком капот дорогой машины.
...В детстве Дима Пономаренко всегда боялся ворон. Эти жирные, неряшливые птицы с их острыми клювами, покрытыми какой-то засохшей дрянью, вызывали у него глухое отвращение и страх. Он не мог объяснить, чем же они его так пугали, но факт оставался фактом – он покрывался холодным потом, как только слышал их хриплое карканье в кронах деревьев. С годами его страхи переросли в агрессию, и, получив на шестнадцатилетие духовое ружье, он увлеченно отстреливал крылатых вредителей, особенно радуясь, когда удавалось завалить птицу с первого выстрела (стрелять нужно в голову и только в голову, а иначе легкая пулька застрянет в мощном перьевом панцире). Тогда ему казалось, что он победил страхи.
Но в итоге победили именно вороны. И – теперь он начинал это осознавать – это было не так уж плохо.
Сон нахлынул на него сладостной, словно состоящей из темной патоки, волной и унес в дальние неизведанные страны. А пока Рамена спал, черный сгусток за окном снова принял неопределенные очертания и стал что-то ласково вещать ему на ушко.
Так что, проснувшись, брат Рамена уже знал, что надо делать. Действуя по инструкции, он посетил целый ряд абсолютно незнакомых людей. Люди эти были совершенно разными и, скорее всего, не знали друг друга. Прикрываясь лживым учением своей бывшей секты, Рамена внимательно следил за реакцией респондентов. Во всех до единого случаях он был отправлен восвояси, иногда в грубых выражениях, иногда почти с мольбой (мать-одиночка из семнадцатой квартиры). Последним из тех, кого он посетил, был вольный писака-журналист из Верхнего города. Выглядел он совершенно неопасным, а напротив – растерянным и даже испуганным, но Рамена тщательно запомнил его, точно по инструкции.
После ряда посещений его программа подошла к концу, и он с чувством выполненного долга вернулся в квартиру и стал ждать дальнейших указаний. Ему дали понять, что указания последуют ближе к ночи, но ворон был все еще тут. В свете дня его было плохо видно, но на фоне неестественно голубого неба нет-нет да и мелькал словно выкроенный из черного шифона силуэт. Рамена подумал, что быть слугой ворона не так уж и плохо, а после, оглядев свою разоренную квартиру, впервые испытал к своему бывшему гуру что-то вроде раздражения.
Так, оглядывая пустые и заросшие паутиной углы своей когда-то уютной квартирки, брат Рамена ступил на первую ступень познания Зла.

9

Утро нового летнего дня Павел Константинович Мартиков встретил, сидя на крутом правом берегу Мелочевки на самом краю Степиной набережной, что протянулась почти через весь город от старого кладбища до заброшенного завода. Набережная эта получила название вовсе не по имени героя-сталкера Степана Приходских, а по имени другого Степана – беспородной, блохастой, но очень доброй псины, которая жила на этой набережной много лет. Пес Степа, серо-коричневой масти, отрада маленький детей, а после их младших братьев, прожил долгую и насыщенную жизнь – шестнадцать лет на фоне медленно грязнеющей реки. Шестнадцать лет шума плотины в ушах. Годы вкусных подачек и пинков ногами от злых людей. За эти бесчисленные смены сезонов жильцы Верхнего города привыкли видеть точеный силуэт собаки на фоне светящего из-за пышных крон деревьев заходящего солнца. Степан всегда встречал закат на одном и том же месте на правом берегу речки. Он садился, вытягивал шею и нервно нюхал закатный воздух, и смотрел всегда куда-то на юг, туда, где потихоньку росли и росли этажи верхнегородских зданий. Казалось, он ждет, ждет какого-то мига, какого-то вольного ветра, приносящего запах дальних странствий. Ждет, чтобы, почуяв его, сорваться с места и навсегда покинуть этот город.
Может быть, вот за эти отсидки, за этот странный собачий наблюдательный пост, люди и прозвали полоску мутного песчаного берега Степиной набережной. Почему бы и нет, ведь пес считал это место своим.
В конце концов, он исчез. Тихо, без помпы, просто не пришел, как обычно, на берег, и закатный оранжевый луч высветил лишь пустой песчаный пляж. Многие склонялись к мысли, что пес нашел свой последний приют в реке. Отчасти так оно и было, вот только в тихом омуте под кипящей пеной позади плотины вы не найдете обглоданный рыбой собачий скелет. Окрестные дети долгие недели проливали слезы над исчезновением собаки (и надо сказать, что и некоторые взрослые, вспомнив молодость, украдкой смахнули слезинку), и дошло даже до того, что местные власти прониклись детским горем и официально присвоили имя песчаному пляжу, так что на всех современных картах вы сможете увидеть название «Степина набережная», вытянувшееся вдоль изгибов реки.
А теперь здесь сидел Мартиков, слишком испуганный и опустошенный, чтобы вспомнить про обретавшегося когда-то в этом месте пса. Старший экономист сидел на прохладной земле в странной детской позе, подтянув ноги к подбородку и обхватив руками колени. Мысли буйным вихрем проносились у него в голове.
Началось все с того, что он прогнал грабителей. О да, он помнил то одуряющее чувство ярости, что его тогда охватило. Серьезно он покалечил налетчиков? Мартиков покачал головой – не вспоминается. После этого он отправился домой к жене с твердым намерением переселить ее в мир иной. А потом... что случилось потом?
Потом ярость спала, исчезло буйное нездоровое веселье, и он остановился посреди двора в двадцати шагах от подъезда, ошеломленный и испуганный, с полным беспорядком в голове. Припадок злости, в котором он напал на налетчиков, теперь пугал его самого. Это чудовище, что только что шло через двор с намерением совершить убийство, просто не могло быть им – старшим экономистом «Паритета» Мартиковым. Откуда столько агрессии, он ведь мухи не обижал в детстве? И драться не любил, за что не раз бывал бит.
Тупой хруст, с которым обломок кирпича втыкается в спину бегущему налетчику, теперь будет сниться Мартикову ночами.
Вчера он явился домой в полном разброде чувств. Жена открыла было рот для длительной свары, вдруг заметила его взгляд и в итоге не сказала ни слова. Мартиков был мрачен как туча, под глазами у него набрякли мешки, а глаза покрылись сеткой кровеносных сосудов.
Ночью он спал плохо, ему снились дурные сны. В них Павел Константинович на кого-то охотился. Вроде бы была ночь, сверху светила луна, а он несся, низко стелясь над мокрой землей и ловил разлитые кругом запахи – запахи жизни, теплой крови, множества мелких полных теплой крови существ. Океан теплых запахов, но вот среди них прорезается один, резкий, сильный, бьющий по нервам. Запах добычи. ЕГО добычи.
А дальше сон становился калейдоскопом кровавых кадров. Бег, учащенное дыхание, крохотное звериное тельце впереди. Писк, хруст костей, теплая кровь во рту.
В пять утра Мартиков пробудился со слабым задушенным криком. Его била дрожь, а во рту стоял железистый привкус. Рот был полон. Павел Константинович перевернулся и выплюнул на пол то, что наполняло его рот. Красная пузырящаяся слюна разлилась на дорогом паркете неприятной лужей. Лужей крови. Мартиков тихо заскулил, в глазах еще прыгали кадры страшного сна. Маленький зверек... кто это был? Мышь, землеройка, заяц? Много меха, он набивался в рот, мешал. В какой-то момент образ терзаемого зверька наложился на фигуры вчерашних налетчиков и... пришелся впору. Все правильно, и животное, и люди были жертвами. Добычей.
– Да что же это?! – простонал Павел Константинович и, спустив ноги с кровати на пол, сел. Бросил взгляд на закрытую дверь смежной комнаты, где спала жена – они уже полтора года спали порознь. Сейчас это было даже на руку. Не стоит ей видеть кровавое пятно на паркете.
Он посидел так минут пять, глядя в окно. Тучи расходились, и день обещал быть солнечным. Давно пора. Сквозь рваные окна в облачном массиве смотрели утренние звезды. Город сонно гудел, по большей части он еще спал. Но вот шум машины на шоссе, где-то залаяла собака. Далекий стук колес электрички, отходящей от вокзала на краю Верхнего города. И никакого леса, никакой ночной охоты.
Источник крови он нашел довольно быстро. Рваная рана на нижней губе, наверное, он сам ее и прикусил, пребывая в сновидениях. Сейчас кровь уже не текла, а ранка покрылась шероховатой корочкой.
«Ну, даешь ты, Павел Константинович, сам себя искусал», – подумал Мартиков, постепенно успокаиваясь.
Неслышно он проскользнул в ванную и, стащив оттуда половую тряпку, тщательно затер следы конфуза. Кровь еще не успела засохнуть и потому убиралась довольно легко. Закончив работу, он полюбовался на результат: паркет чистый и гладкий.
Спать ему больше не хотелось, свет нового дня вселил в него бодрость (а еще не хотелось думать о том, что сны могут вернуться, стоит лишь закрыть на пятнадцать минут глаза), и потому Мартиков решил прогуляться, пройтись по пустынным улицам, глотнуть бодрящего утреннего воздуха. Потому он бодро оделся, тщательно застелил кровать, напевая при этом некую песенку. А потом, облачившись в испачканный грязью плащ, вышел из дома.
Его жена так и не проснулась.
На улице было сыро, промозгло. Солнце только вставало над горизонтом, но робкий оранжевый свет зари надежно скрывала серая завеса туч. Народу почти не было, еще бы – кто захочет променять теплый уют своей квартиры на эту дождливую сырость?
Мартикову подумалось, что неплохо было бы забрать свою машину, что так и стояла на стоянке у «Паритета». Почему он бросил ее вчера? Ах, да, Долг и Срок – теперь они представлялись ему уродливыми кривоногими карликами, сгорбленными, с круглыми вытаращенными глазами, похожие друг на друга в своей безобразности.
Шлепая по лужам, он пересек Верхний город и, под неприветливым взглядом ночного сторожа фирмы, проследовал на стоянку. Машина у Мартикова была хорошая – бутылочного цвета «Фольксваген пассат» последней серии. Сейчас она одиноко обреталась под окнами фирмы, укоризненно поглядывая на хозяина глазами-фарами. Павел Константинович улыбнулся с сумасшедшинкой, но тут ему подумалось, что автомобиль, наверное, тоже придется отдать в счет мерзавца Долга, и улыбка угасла.
С застывшим лицом он выехал со стоянки и поехал по Покаянной улице, бездумно глядя, как дворники смахивают со стекла утреннюю морось.
Когда он повернул с Покаянной на Большую Зеленовскую, это случилось снова. Большая Зеленовская улица вела в центр города и потому имела более-менее гладкое покрытие, это была одна из немногих городских улиц, на которых можно было прилично разогнаться, что бывший старший экономист и сделал.
На середине трехполосного шоссе он повстречал собаку. Крупную сильную восточноевропейскую овчарку чепрачного окраса. Молодой дурной пес выскочил на дорогу, не обращая внимания на предостерегающие крики хозяина, и неожиданно очутился прямо перед автомобилем Мартикова. Павел Константинович среагировал моментально, выворачивая руль и прижимая тормоз, действуя не раздумывая, как любой водитель с многолетним стажем. А потом в его сознании вдруг произошел раскол. Раскрылась вчерашняя трещина и поделила разум водителя на две совершенно разные половины.
Эти две части объединяло лишь общее тело, желания и устремления у них были совершенно разные. Одна из них все еще хотела остаться прежним Мартиковым, быть добрее, человечней и вывернуть резко руль, чтобы обойти замершее в свете фар живое создание. Пусть потом случится суд, пусть отберут эту машину и он останется ни с чем, пускай, зато эта молодая глупая тварь будет по-прежнему радоваться жизни. А вместе с ней и ее незадачливый хозяин.
Нога придавила тормоз, и колеса добротно выполненной немецкой иномарки тут же откликнулись блокировкой, шины сначала зашуршали по мокрому асфальту, а потом нагрелись и, испарив влагу, пронзительно взвизгнули.
Вторая часть Мартикова с ненавистью смотрела через Большой Каньон на первую. Она хотела только одного – давить. Эта была та часть, тот злобный двойник, что заставил своего хозяина напасть вчера на грабителей. Это он думал об убийстве, и ему снились сны с кровавой охотой. Для этой темной сущности не было ничего слаще, чем ударить пса бампером, так, чтобы его подкинуло и отшвырнуло метров на десять вперед, а потом поддеть на крыло, превращая собаку в сочащийся кровью труп, в котором не осталось ни единой не переломанной кости.
Мартиков усмехнулся дико, глаза его вылезали из орбит. Нога в дорогом, хотя и измазанном грязью ботинке отпустила тормоз и крепко придавила газ. Колеса прекратили скольжение, освобожденно крутнулись, разгоняя машину еще быстрее. Пес в ужасе замер как раз посередине прерывистой разделительной полосы, свет габаритов отразился у него в глазах, и зрачки на миг вспыхнули зеленым.
Но сидящий за рулем человек вовсе не хотел убивать пса, не хотел, чтобы он погибал под колесами. Это было... это было неправильно, как неправильны были желания второй половины, что стояла по другую сторону каньона. Мартиков попытался снять ногу с газа и не смог – ведь если он сбросит газ, есть шанс не зацепить животное, и оно уйдет живым!
– Нет, господи, нет! – заорал Павел Константинович, срывая голос.
Так и не отпустив газ (а он не мог это сделать, разрываемый на части двумя прямо противоположными желаниями), он изо всех сил крутнул влево руль, сделав это в самый последний момент, когда до собаки оставалось метра два.
Пес спас себя сам, он преодолел столбняк и кинулся вправо к хозяину, что в почти истерике выкрикивал раз за разом его кличку.
Машина по касательной ударила собаку, отшвырнула ее в сторону и пронеслась мимо, обдавая животное едкими запахами бензина и горелой резины. Овчарка упала на бок, воздушные потоки бешено трепали ее шерсть. Хозяин уже бежал к своему питомцу, на его лице была растерянность и зарождающиеся ростки горя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58