Ханна и Накима остались стоять позади кресла, как два немногословных, но убийственно опасных истукана.
– Ты не посещал три последних медитации, – сказал Ангелайя негромко. – Почему?
– Был болен.
– Да не был он болен! – тут же громко сказал Ханна. – Всю дорогу орал что-то про птиц. Ренегат!
Ангелайя помолчал, потом спросил:
– Это так?
– Наговор, – ответил Дмитрий.
Ангелайя наклонился и взял Рамену за плечо, вроде бы аккуратно, но при этом сдавив болевую точку. Сказал ласково:
– Это ты зря, брат. Брат Ханна сказал, что ты кричал про птиц. Не может же он врать.
– Говорил, говорил, – подтвердил Накима, – все Ворона какого-то звал.
– Ворон – идолище, – добавил Ханна. – Брат Рамена отрекся от истины.
Рамена знал, почему усердствуют братья. Не потому, что им так важно не выпускать никого из секты, и не потому, что у них была к Дмитрию личная неприязнь. Просто, если Рамену оговорят, то гуру, скорее всего, пошлет его на пытки. А пытки – это общая страсть Накима и Ханны, из-за которой они регулярно присутствовали за железными дверями с предупредительными надписями.
– Что за ворон? Идол твой? – спросил Ангелайя с напускной строгостью.
Рамена мотнул головой. Не сказал больше ни слова. Позади Ханна встал и закрыл дверь на два оборота.
– Рамена, – произнес гуру, – если ты признаешься, то облегчишь себе участь. Поверь мне, в нашей конфессии бывали ренегаты, которые потом вернулись назад, к свету тайного знания, и были прощены. Я умею прощать, Рамена! Кто такой Ворон?
Дмитрий молчал. Сказать о Вороне? Сказать про Исход? Никогда!
Гуру покачал головой, и Рамена понял, что сейчас он отдаст приказ о пытках. Но не это его интересовало – как завороженный, Дмитрий пялился на обширный плакат над креслом Ангелайи. Только что там был сам гуру – улыбающийся, несущий пастве свет и доброту. Ладони его больших рук были широко разведены, словно он обнимал всех и каждого, кто решится посмотреть на постер. Всего минуту назад он был здесь, а теперь исчез, и вместо него с плаката на Рамену смотрел Ворон. Черная птица пришла, чтобы спасти своего верного слугу. А Ангелайя что-то говорил, не замечая исчезновения своего портрета.
А потом начавшие затекать руки Рамены что-то нащупали на кожаной обивке кресла. Гладкая ручка, холод металла. Это был нож, и другие его не видели, потому что Рамена закрывал его своим телом. Дмитрий моментально взмок, надежда – слабая рахитичная искорка – вспыхнула жарким пламенем. Ворон с плаката смотрел подбадривающе.
– Иди и пройди Череду мук, сын мой, – окончил свою речь Ангелайя, и тут бывший его послушник рванулся вперед и упал лицом вниз. Он успел едва-едва. Накима и Ханна реагировали без промедлений. Ханна, упав на колени, потянулся к шее Рамены. Нож, который Дмитрий держал в сцепленных руках лезвием кверху, он не увидел, не должно быть здесь никакого ножа. Поэтому когда плененный дико изогнулся и ударил чудесно обретенным оружием – это стало для брата Ханны пренеприятным сюрпризом.
С отчетливым чавканьем нож вонзился в правую глазницу палача.
– А! – сказал брат Ханна и поспешно вскочил, безумно озирая другим глазом комнатушку. Позади него брат Накима, растопырив, как медведь, руки, мчался к Рамене.
– А! – еще раз произнес Ханна и отшатнулся назад – как раз под бегущего Накиму, тот налетел на него и сбил на пол.
Выражение безмерного удивления на лице Ангелайи стоило того, чтобы запомнить его на всю жизнь. Прозрев ситуацию, пророк кинулся вправо, но скользнувший ужом по полу Рамена преградил ему путь. Ангелайя споткнулся и грузно полетел на пол.
– Аааа! – протяжно вопил Ханна. – Ааааа... – рев его мешался с руганью Накимы, который пытался выпутаться из отчаянно дергающихся конечностей раненого соратника.
Рамена задрал ноги и пропустил их через кольцо сцепленных рук, так что скованные кисти оказались спереди. Ими он и приложил поднимающегося гуру, от чего тот звучно грянулся о бетонный пол, разбив нос и губы.
Накима, наконец, выпутался, оттолкнул Ханну и вскочил, но напарник испортил ему все окончательно. Он тоже поднялся, подвывая, как целое стадо диких вепрей, со страдальческим воплем вырвал нож из изуродованной глазницы и стал махать им из стороны в сторону, стремясь зацепить обидчика. Но зацепил только брата Накиму, всадив лезвие в основание шеи. Накима рухнул как подкошенный, не издав ни единого вопля. Рамена еще раз ударил наставника и скользнул к Накиме, поднырнув под бесцельно месящие воздух кулаки потерявшего последнее соображение Ханны.
Выдернув торчащий из шеи мертвого палача нож, Рамена обратил его в сторону Ханны и немедля ударил того в живот. Сделать это было легко – просвященный брат практически ничего не видел. Ударил дважды, а потом с окровавленным ножом обернулся к гуру.
Ворон с плаката смотрел одобряюще.
Позади Ханна убавил громкость до тихого сипа и кулем сполз на пол. Пахло кровью и еще каким-то смрадом. Оскалившись, Дмитрий подошел к гуру и перевернул его на спину. Жестокий основатель жестокой секты должен видеть был видеть свою смерть.
Но Рамена опоздал. Глаза Ангелайи на испачканном кровью лице были пусты и стеклянисты и смотрели уже не на Дмитрия – в вечность. Пока Рамена дрался с Ханной, лежащий на бетонном полу лицом вниз Просвященный Ангелайя, отец и бог одноименной секты, наводившей страх на весь город, успел тихо скончаться.
Возле двери брат Ханна тяжело и мучительно испускал дух. Ключи от наручников Рамена нашел в кармане бездыханного Накимы и с облегчением скинул оковы. К этому времени Ханна совсем притих, а в комнате пахло, как на бойне в разгар трудовых будней.
Бросив быстрый взгляд на дверь, Дмитрий подошел к Ангелайе и стащил с него сутану, под которой оказалась давно не глаженная клетчатая рубашка и грязные джинсы. Труп гуру остался лежать под вновь возникшим на плакате его портретом, где он по-прежнему улыбался, теперь с того света.
Накинув сутану с объемистым капюшоном, Рамена взял из кармана брата Ханны ключ от двери и покинул вотчину Просвященного Гуру, тщательно заперев ее за собой. С накинутым капюшоном Рамена быстро прошел вдоль коридора, важно кивая в ответ на приветствия редких послушников. На входе два охранника открыли было рты, дабы что-то спросить, но увидели цвет сутаны и предпочли промолчать.
Оставаясь в пределах их видимости, Дмитрий спокойно шел, а когда завернул за угол – побежал, на ходу избавляясь от пропахшей смертью сутаны.
Труп Ангелайи и двух его верных псов обнаружили лишь к вечеру, когда робкий двоюродный младший послушник поскребся в дверь с сообщением о прохладительных напитках Великому гуру. Когда гуру не отозвался, возникла мгновенная паника, так что дверь вышибало уже человек пятнадцать, ругаясь и мешая друг другу. И из этих пятнадцати только трое потенциальных ренегатов устояли на ногах, увидев открывшуюся картину.
Как вели Рамену, почти никто не видел, и потому лишенная главы секта стала лихорадочно подыскивать авторов убийства. Мигом всплыли фамилии трех известных городских колдунов, работников спецслужб и главаря Босха. Устроив скорбный плач, на сборном совете осиротевшие ангелайевцы порешили, что только кровная месть может удержать секту от распада.
На второй день воины Просвященного Ангелайи выступили в крестовый поход против всех сразу.

3

Замерший в глубокой тьме Мартиков напряженно нюхал ночной влажный воздух. Уходящая вдоль улица напоминала сейчас лунный пейзаж и словно целиком состояла из резко очерченных теней. Сама луна круглым фонарем висела на небе, потихоньку ползла, карабкалась к зениту, и свету ее не мешали легкий серебристые облачка, которые тоже словно светились.
Мохнатая звероватая глыба, которая когда-то была полнеющим приближающимся к пятидесяти годам старшим экономистом, испытывала легкое удивление и недовольство.
Но мозг, сознание под этим шишковатым и приплюснутым черепом были теперь человеческими, и работал этот мозг хорошо, как и раньше. Тело к бывшему состоянию так и не вернулось, но не это волновало теперь Павла Константиновича. Оно идеально подходило для поставленной задачи – ловкое, неутомимое.
Он любовался пейзажем, а чуткие уши ловили сонмище различных звуков – тихих и громких, нейтральных, привлекательных и угрожающих. Громыхал автомобильный дизель, где-то совсем вдалеке вроде бы гремел гром. В воздухе витало предгрозовое напряжение. Сверху мягко светили звезды, теплые и мерцающие.
Мартиков мог любоваться звездами, смотреть на луну с тихим очарованием, без дремучих инстинктов, то и дело захлестывающих сознание. Было так хорошо – просто любоваться звездами. И он собирался делать это и далее. Сегодня, и завтра ночью, и послезавтра. Ради этого, ради сохранения в себе человека – он был готов на все.
С ненавистью вспомнил своих работодателей – те так и не показали лицо. Боялись показать или... не имели лица? Такой странный запах в последние дни. У волчьей половины он вызывал лишь смутную тревогу, а Мартиков пытался анализировать. Запах чувствовался везде, из чего можно было заключить, что нечто разлито в воздухе, как газ, как испарения. Очень тонкий запах, и только наделенные звериным нюхом чуют его.
Ну вот – опять гром. И зарниц не видно, наверное, еще за чертой города или даже дальше – у шоссе. Неудачно. Впрочем, может, еще повезет, главное – чтобы дичь явилась вовремя.
По улице прошаркали шаги, мелькнул свет фонаря. Нет, не тот. Шли человек пять. Переговаривались тихо, вполголоса. В последнее время оживленного говора и песен почти не стало, и даже к костру спускались, чтобы разогреть пищу, после чего сразу убирались угрюмо к себе в квартиры. И, отправляясь на улицу, почти все брали с собой оружие. Кастеты, фомки и гаечные ключи оттягивали карманы своих робких хозяев.
В кромешной тьме активно плодились воры и грабители, а также маньяки всех мастей. Их ловили, сажали, но они как ниоткуда появлялись снова и снова. Мартиков вжался в тень, и без того удивительно черную, и пропустил идущих. Лучи фонарей шарили из стороны в сторону.
– Что там гремит?
– Стреляют, может?
Завернули во двор на той стороне улицы. Рядом загавкали собаки, раздалась заковыристая ругань, и в лунный свет выскочили сразу штук пять бездомных псов. Слаженно двигаясь, побежали вниз по улице, удивительно похожие один на другого.
Громыхнуло ближе. Резко, как сухая ветка хрустнула. Вдоль Школьной проехалась машина с включенным дальним светом. Лучи фар ополоснули грязный пыльный тротуар, сгорбленные деревья. Плохо видно, но, кажется, машина полна людей – вон как просела на рессорах. Прокатилась мимо, тарахтя двигателем.
А потом нюх донес важную весть – шла дичь. Мартиков уже дважды прослеживал маршруты этого человека и накрепко запомнил его запах – характерный, индивидуальный и неповторимый, как лицо или отпечатки пальцев. Так что о приближении Влада Сергеева он знал еще до того, как тот миновал «Кастанеду», расположенную в двух кварталах от дома.
Мартиков присел, напружинился и в широком оскале обнажил четырехсантиметровые клыки.
Темная фигура с ярким глазом фонарика поравнялась со входом во двор – подворотней не пошел, хотя там ближе. Все так, как и предполагал Павел Константинович.
От идущего исходил легкий запах тревоги и зарождающегося страха. Неуютно ему было на этой темной улице. Сделав еще с десяток шагов и светя фонарем прямо перед собой, чтобы обойти изрытый колдобинами асфальт, Сергеев поравнялся с замершим Мартиковым. А потом, что-то почувствовав, повернулся и посветил прямо на него.
В луче света Павел Константинович окаменел. Окаменел и Влад, глядя на пригвожденного фонарем к земле мохнатого желтоглазого оборотня. Опомнившийся быстрее Павел Константинович оттолкнулся мощными задними лапами и начал совершать красивый прыжок, в финале которого Влад должен был упасть, сбитый массивным телом полуволка. Зрачки его дико отсвечивали зеленым.
Грохнуло! Да так близко, словно стреляли в самого Мартикова. Инстинктивно он шарахнулся в сторону, и изящный прыжок завершился безобразным падением на бок.
Перепуганный стрельбой и видом чудовища, Влад наконец опомнился и заорал, точь-в-точь повторяя крик своего недавнего респондента:
– ВОЛК!! ЗДЕСЬ ВОЛК!!!
С улицы бежали какие-то люди – свет фонарей наплывал девятым валом, дергался, хаотически высвечивая похожие на причудливых химер фрагменты детской площадки.
– Здесь! Здесь!! – вопил журналист.
– Ты! – заорали из тьмы. – В сторону! Счас я его шлепну!!
Сергеев шарахнулся подальше от поднимающегося Мартикова, и тут же ночь разорвала беспорядочная стрельба. Увлекшиеся охотники палили вовсю, не заботясь даже о том, что могут зацепить спасаемого. Одна пуля просвистела в опасной близости от уха Влада, жужжа, как разогнанный до сверзвуковой скорости шмель. Две другие скользнули по спине оборотня и срезали шерсть, оставив аккуратные, чисто выбритые дорожки. Все еще заполошно крича, Влад кинулся на землю и зажмурил глаза, а когда открыл, оборотень стоял прямо над ним.
И смотрел. Желтые его звериные глаза светились отнюдь не звериным умом и сообразительностью. И тоской.
Одна из пуль пробила навылет корявую переднюю лапу оборотня.
– Попал в него! Попал! – заорали среди стрелков.
Влад опять лежал лицом вниз и вжимался в холодный асфальт. Его не волновало, кто в кого стреляет, хотелось лишь поскорей выбраться из зоны огня.
Павел Константинович протяжно завыл от резкой боли и на трех лапах припустил вниз по улице, спасая свою мохнатую шкуру. С пораненной лапы срывались крупные капли темно-красной крови и обильно орошали асфальт. Стрелки что-то орали, наводили, приказывали, но все это тонуло в громогласной канонаде.
На первые трупы собак он наткнулся уже квартал спустя. Команда, зачищающая улицу, сейчас выкуривала оставшихся в живых псов из соседнего двора. Животные выли на разные голоса, и смысл этих воплей был предельно ясен: «Пощады, пощады!» Но четвероногих в плен не брали – с грохотом выстрелов оборвались жизни ищущих спасения мохнатых беглецов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58