Дождавшись, пока Выбранного поведут наверх по холму, Никита снова воспарил в воздух и стрелой понесся к близкой кромке переливающегося тумана, туда, где его острое птичье зрение различало пятно неприятной, режущий глаз черноты.
В тумане ориентироваться стало сложнее, но какой-то инстинкт безошибочно вел его, так что разноцветная птаха влетела в главный покой замка как раз в тот момент, когда пленника довели до входных ворот.
Мягко приземлился Никита на выступ причудливой резьбы под самым потолком.
Здесь запах трав был силен, экзотические благовония поднимались к потолку разноцветным дымом, пахло резко и оглушающе, так что пленник, выведенный из высокой стрельчатой арки, остановился и ошарашенно заморгал.
Зал был черен и покрыт золотой и белой резьбой, что создавало очень резкий контраст, и резьба, казалось, светилась, играла яркими красками. Тут и там выделялись агатовые фрески, изображающие кошмарных многоногих и многоглазых химер. В глазницы каменных тварей были вставлены огненные рубины, красные, как артериальная кровь. Камни мягко светились, играли изнутри живым огнем. Пол был выстлан полированным черным камнем с сахарной белизны прожилками, а на полу...
Два десятка существ-нелюдей с зеленой, покрытой жесткой чешуей кожей толпились на сверкающих плитах, бешено размахивали искривленными конечностями, тряслись крупной дрожью и вздымали уродливые головы к потолку, под которым плавал туман, смешиваясь с курящимися смолами. Ор стоял оглушительный – вой, визги, кваканье! Чешуйчатые вращали пустыми рыбьими глазами с почти белой радужкой, разевали широкие, полные мелких зубов пасти.
Стоило появиться пленнику, как они все отпрянули, обнажив начертанный на полу странный, причудливый знак, с резкими углами и пересечениями. Линии его вились прихотливо, соединяясь в некотором подобии рун, и снова расплетались, расходились веером. Знак тоже был черным, вот только почему-то очень хорошо виден на полу. Визжащая толпа, отпрянувшая при виде пришедшего, сорвалась с места и, подскочив к Выбранному, скопом навалилась на него, скрутив руки, потащила к символу. Выбранный кричал, вырывался, но крики тонули в гвалте чешуйчатых.
А потом вошли Хозяева, сразу из всех входов, что присутствовали здесь во множестве, и гвалт затих, лишь Выбранный тихо стонал, раз за разом выговаривая странные слова:
– Своих, да?! Своих?!
При виде Хозяев из глаз спящего Никиты капнули еще две слезы. О да, знакомые массивные силуэты.
Выбранный, абсолютно один, остался стоять на коленях посередине зала. Встать он не мог – был прикован к широким стальным кольцам посередине знака. При виде Хозяев он дернулся всем телом, чуть не упал, пытался отползти, но цепи держали, не пускали, как две вороненые стальные змеи.
– Исход! – заорал кто-то из чешуйчатых, пока тролли приближались к Выбранному.
– Исход!!! – подхватил другой, и вот уже весь зал содрогался от визгливых криков:
– Исход! Исход! Исход!
Никита смотрел. Не закрыл глаз, когда Хозяева подошли в Выбранному. Не закрыл их и потом, досмотрев церемонию до конца. И понял, в чем заключается Исход. Не тот, когда покидаешь дом и родных, оставляя лишь пыль и запустение, словно ты никогда здесь и не жил, не тот, когда тебя выбирают и ты уходишь из деревни. А настоящий Исход, которым можно пугать детей.
Теперь Трифонов понял, почему не остается ничего после того, как очередной чумной покинет город, поверхность. Ведь если Ушел – это все равно что...
«Так просто?» – спросил бы Влад, увидь он картину Исхода очередного бывшего горожанина.
Но Никита мог лишь бояться и потому со слезами проснулся. Занимался рассвет, солнце нехотя поднималось над горизонтом, чтобы через несколько часов снова погрузить замерзающий город во мрак.
А внизу, напротив, будет тепло и светло.

9

Утром они пришли. Бледные, кое-кто казался откровенно испуганным, но никто не пожелал остаться дома. Здесь были все: Влад и Мельников, Степан и Саня Белоспицын. И Мартиков тоже был здесь, тоскливо смотрел в пол.
– Мы решили, что идти вам одним – это верная гибель, – сказал Влад.
– А с вами разве не верная? – спросил Дивер, не сумев, однако, сдержать благодарной улыбки.
– С нами – посмотрим.
Дивер снова улыбнулся. Оглядел пришедших. Одеты тепло, вооружены по полной программе. Бойцы! Все до единого найденные трофеи решили пустить в ход. Взяли три раритетных электрических фонаря на батарейках, не забыли и две керосиновые «летучие мыши». За окном падал приятный утренний снежок, засыпал подоконник толстым слоем белоснежного, совсем не городского снега. Через девственно гладкую поверхность быстрой стежкой проходили птичьи следы. Маленькая пичуга побывала здесь ночью, постучалась в стекло, а потом улетела. Может быть, она была розово-золотая, как во сне?
– Хорошо, что вы пришли, – сказал Никита Трифонов, выходя из близлежащей комнаты. – Нам надо идти, если вы не хотите, чтобы с вами сделали то, что бывает с людьми после Исхода.
– Эка, испугал! – произнес Влад, входя. – Исход! Отбоялись мы твоего исхода. Да и разве не видно – над нами он не властен?!
– Он властен над всеми, – тихо сказал Трифонов, – только одни приходят сами, а других ловят, и...
– Да что ОНИ с ними сделают! Что ОНИ вообще могут сделать?! – тут Влад осекся и глянул Никите в глаза. Тот смотрел горестно.
– Что... – хриплым голосом выговорил Сергеев, – неужели едят?
Трифонов не сказал ни да, ни нет, но всем стало ясно – так оно и есть.
– Хонорова берем? – спросил Степан.
– Не оставлять же его здесь, – Дивер спешно одевался, напяливал видавшую виды летную куртку, теплую и крепкую. – Кому-то придется его вести, прикрывать.
– Я поведу, – кивнул Мельников, – как-никак я его первым встретил.
– Вот так, прозаично, – сказал Влад в пустоту, – разве так бывает?
– Только так и бывает, – Севрюк подтолкнул замершего Владислава, не стой, мол, столбом, – жизнь вообще прозаична. Давайте облачайте Хонорова, да и пойдем.
Евлампий что-то забормотал и стал вяло отбиваться, но его подняли, начали напяливать зимнюю одежду.
И они покинули абсолютно пустую комнату. Не прошло и получаса после их ухода, как грязные матрасы, на которых ночевал Михаил Севрюк, исчезли, не оставив на пыльном полу даже квадратного следа своего существования. А наверху в единый миг не стало вещей Владислава Сергеева, и квартира его, не так давно столь уютная, теперь поражала запустением. Когда человек уходит к троллям, вниз, в пещеры, на поверхности не остается ничего, что могло бы напомнить о его существовании. И даже сообрази кто-нибудь перерыть городской архив, то и тогда не нашлось бы подтверждения, что человек по имени Сергеев Владислав Владимирович вообще существовал.
Они вышли из дома на холодную, продуваемую лезущим в самую душу ветром улицу и зашагали к реке. Трифонов недвусмысленно дал понять – вход есть только в районе завода. За периметром.
Город был пуст, никто не шарахался от быстро идущей группы, никто не грозил проклятиями и не призывал посмотреть из окна. Пусто, совсем никого. Со Стачика они свернули на Верхнемоложскую, с нее на Малую Зеленовскую, а оттуда уже на Центральную.
Влад и компания зашагали вниз, увязая в глубоком снегу. Непроизвольно вытянулись цепочкой, шагая друг за другом. Ледяной ветер кусал лица, стремился забраться под одежду и высосать все тепло. На воздухе царил настоящий мороз, без всяких скидок – минус пятнадцать, словно сейчас был конец декабря.
Евлампий Хоноров шел в середине, привязанный толстым солдатским ремнем за поясницу. Он широко улыбался, подставляя лицо морозному ветру и вглядываясь во что-то свое, остальным недоступное. Несмотря на всю тяжесть положения ослепшего, Влад невольно ему позавидовал – вот, оказывается, каково – пережить свой страх. Больше ничего не боишься. Выводили из квартиры – Евлампий дергался, зато сейчас ему хоть бы хны.
Распад вступил в финальную стадию, крупный город обезлюдел, но никто не гарантирует, что разложение закончится вот так, тихо-мирно, окончательным угасанием. Вполне возможно, что и огненной вспышкой, очищающим буйством.
Пересекли Верхнегородскую улицу, добрались до Степиной набережной, где еще недавно сидела одинокая добрая дворняга, которую любил весь город, а чуть позже – выгнанный с работы Мартиков, которого не любил никто. Ненадолго остановились на Старом мосту, каждый припоминал свое. Много всего было связано с мостом – хорошего и плохого.
Дивер напряженно вглядывался сквозь завесу снега вперед.
– Вы видите? – спросил он.
– Что же не видеть, горят огоньки... – сказал Степан, – электричества нет, а они все равно горят. Сейчас плохо видно, но как стемнеет, издалека различим.
Два красных огня на вершине заводской дымовой трубы пронизывали кружащую метель багровым сигнальным светом. Что они сигнализировали сейчас? Опасность или, напротив, призыв?
Молча Дивер пошагал через мост, остальные цепочкой потянулись за ним. Рассеянный свет потихоньку угасал – продержался он от силы полтора часа, как во время полярной ночи.
С моста на Береговую Кромку, с нее на Змейку – дружно покосились налево, в глухой заснеженный переулок. Но нет – один раз убитый морок уже не мог восстать вновь – два сугроба виднелись в конце переулка, «фольксваген» Мартикова все так же надежно прижимал к стене битый «сааб», как бойцовый пес, что даже после смерти, так и не разжав челюстей, удерживает противника.
Со Змейки на Звонническую, оставив справа массивное здание дома культуры. Здесь был первый бой и первый звонок людской одержимости, и зря не последовал Влад совету Дивера и не покинул превращающийся в заледенелую ловушку родной город. Хотя тогда, жарким солнечным летом, иногда казалось, что зимы не настанет вовсе – чувство, свойственное по большей части лишь детям.
Вверх – по Покаянной, сквозь старые трущобные районы к заводу. Их никто не задержал, никто не встал на пути, и даже вездесущие группы курьеров, похоже, приказали долго жить. Скорее всего, их дорогие машины уже просто не пробивались сквозь наметенные сугробы снега.
Наконец в городе стало безопасно. Исчезли люди, исчезли ловцы удачи, что следуют, как акулы, за каждым общественным потрясением, пропали чудища и монстры, после того как ушли те, кого они должны были настигнуть и чьим воображением были порождены. Испарились собаки и кошки, городские птицы, привыкшие находить корм в мусорных баках, исчезли тоже, повинуясь жесткому естественному отбору. Лишь крысы да тараканы остались в этих угрюмых многоэтажных коробках.
И луна осталась та же – вновь почти круглая, яркая, как все городские фонари. Мартиков смотрел на нее и любовался. Впервые без пробуждающихся диких звериных инстинктов.
Впереди замаячил внешний периметр.
– Нас будут ждать, Никита? – спросил Влад. Тот мотнул головой:
– Нас никто не ждет. Они нас не чуют, понимаете – только догадываются, что мы есть. Может быть – будет капкан.
Влад представил себе исполинскую, блестящую хромом стальную ловушку. На кого капкан? На них? А почему тогда пружина такова, что может захватить даже слона?
– Идем медленно, смотрим... – коротко сказал Дивер.
Они миновали внешний периметр, остановились, внимательно осматривая заснеженные корпуса. Тут ветер гулял вовсю, подхватывал падающий снег и нес его параллельно земле, наметая закругленные дюны с острыми гребнями. Справа виднелись массивные строения цехов, похожие сейчас на квадратных очертаний сизые скалы.
Тут и там торчали причудливые металлические конструкции, похожие одновременно на обратившиеся в ржавую сталь растения и скрюченные в последнем усилии нечеловеческие конечности.
Продвигались медленно, ветер бросал в лица снег, слепил глаза, а приходилось еще и тащить за собой Хонорова и сильно хромающего со времен боя с Босхом Мельникова. Наверное, со стороны они выглядели как солдаты битой армии, нестройно бредущие в плен.
Ближе к середине завода наткнулись на маленький дизельный локомотив, вырастающий из-под снега наподобие концептуальной, крашенной в желто-черный цвет скульптуры. Рельс было не видать, но они наверняка уходили прямо в широко распахнутые двери цеха номер один. Проходя мимо, Влад заглянул внутрь.
Там царила непроглядная тьма, лишь изредка нарушаемая стальными проблесками.
– Быстрее! – сказал Никита. – Смотрят...
– Да кто смотрит, – возмутил Степан, – безлюдье же!
– Это не люди.
За вторым цехом замаячил внутренний периметр с сохранившейся еще на белокаменной стене ржавой, свитой кольцами колючкой. Ворота внутрь были прикрыты и до половины завалены снегом – зато широко распахнута дверь проходного пункта. Железная створка тихо поскрипывала на ветру.
Никита уверенно поднялся на три ступени внутрь проходной, заглянул внутрь.
Визжащая надрывно волосатая тварь возникла из помещения. Трифонов с криком отпрянул, запнулся и повалился в снег. Дивер в панике придавил курок – и автомат плюнул короткой очередью, разукрасив входную дверь цепочкой идеально круглых пулевых отверстий. Евлампий громко кричал что-то бессвязное, и крутил головой.
Тот, из проходной, нападать не стал, по крутой дуге обогнул шокированную группу и бросился бежать прочь, невнятно подвывая. Севрюк с гримасой ярости уже целился ему в спину. Влад подошел, придавил ствол автомата к земле.
– Не стреляй. Разве не видишь – это отверженный?
– Дегенерат! – выдохнул Дивер, провожая взглядом убегающую фигуру.
– Почему стреляли? – визгливо вопрошал Хоноров, вызывая острое желание ткнуть его лицом в снег. – Почему выстрелы?
Белоспицын трясущимися руками помогал подняться Никите – тот плакал взахлеб, щеки раскраснелись, руками утирал глаза.
– Надо было шлепнуть придурка, – озлобленно заметил Севрюк, – напугал мальца до смерти.
– Он и нас напугал... Идем?
Ощетинившись стволами, вошли в проходную. Сторожка была пуста, за стеклянной конторкой собиралась пыль, сторож Изошел. По всей видимости – одним из первых.
Влад твердо держал Никиту за руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58