Владислав стал больше читать, потому что телевизор был недоступен, и радио отныне не баловало своего хозяина музыкой. Вечерами он пялился на погруженный во тьму город и размышлял. Ему даже пришло в голову, что в крестьянском тяжелом труде что-то есть – после напряженного трудового дня обыкновеннейший отдых да собрат его покой казались чуть ли не пресловутым смыслом жизни, особенно если к нему прибавлялось удовлетворение от сделанного.
Через день после отключения света позвонил Дивер. Случилось это вечером, когда Влад предавался отдыху, перемежающемуся с приготовлением ужина.
– Ты здесь? – спросил Дивер из телефонной трубки и продолжил: – А я уже подумал, что ты сбежал. Покинул наш славный городок.
– Я был занят, – сказал Влад.
– То-то у тебя телефон не отвечал. Телефон-то не отключили, надо же.
Влад молчал. Он смотрел на луну, какая она сегодня – поджаристый блин с угольками морей и впадин.
– Влад, надумал что-нибудь?
– Что я должен был надумать?
– Ну... – сказал Севрюк и запнулся, а потом произнес полушепотом: – Обо всем этом! Ну, колыхается вуаль, вьется...
– Михаил, – сказал Влад, – я устал. Я сегодня целый день обеспечиваю себе приемлемую жизнь. Отстоял в трех очередях, и мне еще писать статью. Воды наносил, газа закупил, ужин приготовил. Что там еще полагается – рожь накосить, скотину покормить? Но, к счастью, единственная скотина, которую надо кормить в этом доме, – это я сам!
– А, – сказали из трубки, – ну ладно, извини.
И Дивер отключился.
Еще он видел Степана. И едва его узнал – бывший алкоголик и сталкер разительно переменился. Одет был опрятно, и жуткая черная его щетина исчезла. И шел он, не сгорбившись, как обычно, и не шаркая ногами, а быстро и целеустремленно. Владислав видел его издалека, хотел окликнуть, но раздумал – спешил в магазин за крупой, а там целыми сутками обреталась поражающая своей длиной очередь. Да, тяжкая примета середины августа – очереди были за всем, хотя недостатка в продуктах и сырье пока не ощущалось. Психология же горожан заставляла их скупать все подряд – спички, соль, муку и сахар. Все это захламляло квартиры, путалось под ногами и зачастую сгнивало. А жильцы, снова, и снова, и снова тащили мешки с продовольствием к себе в квартирки.
Ходили тяжкие слухи о грядущем голоде. Ничем не подтвержденные, они все равно нагоняли тоску и дурные предчувствия. И, хотя выдавались еще чудные и полные света летние деньки, улыбок на улицах изрядно поубавилось.
Сергеев упаковал в коричневую потертую папку машинописную статью про волков и направился в редакцию «Замочной скважины», где был принят с почестями.
– Творится не пойми что, – сказал редактор, – семь лет пашу редактором газеты, и вот – впервые такое вижу. Такое ощущение, что весь этот бред, все эти сказки, которыми мы газету пичкаем, со страниц бегут и по городу расползаются.
Влад не знал, что ответить – как-то не ожидал таких откровений.
– А, плевать, – молвил отец-вдохновитель «Замочной скважины», – наше дело деньги зарабатывать.
Получив как нельзя кстати пришедшийся гонорар (цены в городе все ползли и ползли вверх, как столбик термометра в июле), Владислав покинул редакцию, даже не подозревая, что посетил это сияющее огнями здание в последний раз.
Прошел по Верхнемоложской и через некоторое время включил фонарик, с досадой отметив ослабевший желтоватый его свет – батарейки иссякают, а новые скоро догонят по цене аккумуляторы. То и дело навстречу попадались темные людские фигуры с фонарной фарой перед собой. Лиц разглядеть было нельзя. Некоторые тащили факелы, и света от них было больше, чем от всех фонарей, вместе взятых.
Машины ездили совсем редко – бензин стал дорог.
Тепловозную цистерну дограбили полностью, так что большая часть автотранспорта, разъезжавшего сейчас по городу, была дизельной. Без приключений Влад добрался до Школьной и с затаенным облегчением вошел в дверь подъезда. С недавних пор пребывание на улице после заката стало его нервировать.
Тут-то на него и обрушился удар. Ошеломленному Владиславу даже показалось, что ударила его сама темнота, но донесшееся многоступенчатое нецензурное выражение, сказанное неумело, но со старанием, быстро поставило все на свои места. Луч фонаря бил куда-то за спину, над ухом проскрежетало сталью по кирпичу. Да еще и нож у него! Сергеева пробило холодным потом, стало трудно дышать. Зарежут ведь! В собственном подъезде выпустят кишки! Что делать – орать, бежать?
Он ударил фонарем, попал, а потом фонарик был вырван из рук и грянулся об пол. С хрустом стекло наискось прорезала трещина, но лампочка продолжала светить, ничуть не помогая побоищу и лишь высвечивая на исписанной нецензурщиной стене жутковатый театр теней.
Положившись на волю Божью, Влад кинулся вперед, толкнул убийцу, и тот завалился назад, на спину, прямо в свет фонаря. Нож он потерял, и оружие зазвенело вниз по ступенькам, прямо к ногам Сергеева. Там он и замер – изящное изделие с лезвием замысловатой формы и отделанной перламутром рукояткой. Настоящий антиквариат.
Но Влад смотрел не на нож, а на распластавшегося на ступеньках и кривящегося от боли убийцу. Тот, падая, ударился спиной о выступающее бетонное ребро. Сергеев его знал и меньше всего ожидал увидеть здесь.
– Ты чего? – спросил туповато Владислав. Что он еще мог спросить в такой ситуации?
– Козел!!! – крикнул пацан из семнадцатой квартиры, его сосед. – Тварь ты, тварь! Отморозок тупой!
Ругаться он не умел, но в данной ситуации улыбки это не вызывало. Не мудрено, что так легко полетел от владова удара – тонкий, дохлый, типичный книжник. Но все же сумей он дотянуться в первый момент ножом...
Сосед продолжал изрыгать ругань. Выложив очередной плохо скомпонованный пакет ругательств, он замолк, чтобы перевести дух.
– Так, – сказал Владислав, – начнем сначала. Зачем на меня напал? Или не на меня хотел?
– На тебя! – агрессивно сказал парень и стал подниматься со ступенек, лицо его при этом болезненно кривилось и норовило сморщиться в слезливую гримасу.
– Хорошо, – Сергеев быстро наклонился и поднял нож, но не убрал, а, напротив, стал им водить из стороны в сторону. – Тогда вопрос второй – а зачем?!
– А не все ли равно?! – заорал него несовершеннолетний сосед и пролился все же слезами, крупными и злыми, как у пятилетнего ребенка. – Тебя – не тебя?! Ублюдков тупорылых этих в очереди! Психопата с ножом во дворе! Да вы все одинаковы! Все отупели, все погрязли во тьме! Зарыли рожи в землю, уши землей забили! Да зачем вам вообще жить?!
– Зовут тебя как? – спросил Сергеев, убрав нож. Парень напоминал ему дворового пса, агрессивного и пугливого, не доверяющего людям.
– Что? – спросил сосед, содрогаясь, гонор из него вышел весь. – Зовут? Александр. Бе-белоспицын.
– Знаешь, что, Бе-белоспицын? – произнес Владислав, подходя ближе. – Я вижу – у тебя проблемы. И ладно бы только твои, но вот, кажется мне, что к ним и глобальные проблемки цепляются. А поэтому мы сейчас поднимемся с этих ступеней и пойдем наверх. В мою квартиру, где за чашкой чая ты мне все расскажешь.
Сосед неистово замотал головой.
– А ты... – сказал парень тихо. – А вы знаете, что кругом что-то не так?
– Знаю, Саня, – проникновенно молвил Влад, – кругом все не так. Пошли.
Подождал, пока Белоспицын поднимется (держать его позади себя было явно преждевременно), и кивнул – иди, мол, мученик. Александр поплелся наверх, тяжко шаркая ногами, а рядом, в свете подобранного фонарика, жутко и гротескно качалась его искаженная тень.
– А они не видят ничего! Совсем, словно слепые! Все вокруг, да они тупеют на глазах! Тупеют и звереют, только шерстью осталось обрасти! Животные! – вещал он же, час спустя сидя за чашкой остывшего крепкого чая, в котором сахару и лимона было столько, что по мозгам било с первого же глотка. – Целый город потомственных кретинов! Как они меня раздражают! Все! До единого! В последние дни я вовсе перестал надеяться, что есть еще кто-то, кто понимает!
– Ты поэтому решил всех резать?! – спросил Сергеев, сидя напротив.
– Все одно ничего не изменишь! Но на самом деле резать я решил не из-за этого. Точнее, не совсем из-за этого.
– Ну, – подтолкнул Влад, чувствуя неприятный холодок внутри. И вроде бы все понятно, довела парня одинокая жизнь, полная непонимания. А тут еще эти катастрофы – вот и тронулся мозгами. Но было ли что-то еще? И почему Владиславу все время кажется, что в руках у него сейчас самый кончик длинной и извилистой нити, что болтается в пустоте, уходя в какую-то неведомую даль.
– Подействовало на меня!
– Что подействовало? – вздрогнул Сергеев.
– Ну, это, что на всех действует. Из-за этого и на дискотеке бойня была, и в очередях народ грызется. Как что-то в воздухе разлито. Мы этим воздухом дышим, и нам мутит мозги, и ведем себя не как люди. Это как... облако.
Сергеев медленно кивнул, на теплой кухне словно вдруг похолодало градусов на десять, появилась настойчивая потребность натянуть теплый свитер.
– Вуаль... – сам того не замечая, сказал Владислав.
Белоспицын настороженно смотрел на него:
– Ну и еще было... два дня назад со мной разговаривали из машины. Черной такой иномарки. Они говорили... говорили, что теперь все изменилось и больше не нужно сдерживать себя рамками морали. Что мораль – это пережиток, а когда все вокруг живут, как волки, то и ты должен им следовать, а то не будет радости в жизни. Радость, счастье – это когда ты в потоке. Когда со всеми.
– Ну, отморозков-то всегда хватало... А они и рады сбить с дороги слабых духом. Рады небось, что ты, ими науськанный, где-то ходишь и кого попало режешь, да еще и удовольствие получаешь от процесса.
– Это не все, – помотал головой Александр. – Они ведь мне на тебя указали...
– Что?!
– На тебя. Спрашивали, раздражаешь ли ты меня. А ты меня тогда сильно раздражал. Вот и говорят, начни, мол, с него. Все одно ему жить бесполезно.
– Так и сказали?
– Да.
Перед внутренним взором Владислава Сергеева всплыло мрачное темное лицо давешнего сектанта. Как там его? Рамена-нулла! Не от имени ли Просвященного Ангелайи действовали те типы в машине?
Свежеузнанные новости легли на душу тяжким грузом, целой грудой камней, один другого чернее. А потревоженная нить дрожала и колыхалась в студенистой пустоте, и кто знает – кого она пробудит там, на противоположном конце.
Ножик с изящным, поблескивающим лезвием лежал на столе, мерцал в свете керосинки.
– Нож тоже они дали?
– Они, – кивнул Белоспицын, – смотри, какие узоры.
И провел пальцем по вытравленным на металле черным колючим спиралям, до того изощренным и перепутанным, что с трудом воспринимались глазом. Нет, не ошибся Влад – вещица не просто дорогая, а очень дорогая.
Сосед смотрел на Владислава – не ненавидяще, как раньше, а с горячей надеждой. Что ни говори, а нервы у него были слабенькие, кидало из одной эмоции в другую. За окном бархатным океаном шевелился город, вздыхал в мягкой тьме, жил, несмотря ни на что.
– Вот что, – произнес, наконец, Влад, – не мы одни заподозрили неладное. Наверняка таких много – город большой. Из тех, кого я знаю, есть один.
Александр кивнул, потеребил нож на столе – опасный подарок от неизвестных доброжелателей.
– Мы ему позвоним. Завтра. Ты все расскажешь. Можешь даже подробней, чем мне, а там уже решим, что будем делать. – Владислав помолчал, потом глянул в упор на Белоспицына. – А сейчас иди-ка к себе. Убивать меня ты, наверное, уже не будешь, а родители заждались.
Белоспицын погрустнел и, кажется, опять собрался пустить слезу.
– Не пойду.
– Почему? Поругался или, как и меня, попытался порешить?
– Нет, – ответил Саня, – просто их нет.
– Так они что...
– Нет, нет! Они не умерли. Они просто... исчезли! – Белоспицын неожиданно скорчил гримасу и брякнул кулаком по столу. – Свалили они и вещички все за собой угребли! Пусто у меня в квартире, пусто! Я не говорил про это, да?!
В лад ошеломленно помотал головой.
– Сегодня вечером возвращаюсь с колонки, с ведрами, чтоб их! А дверь приоткрыта. Захожу, а там пусто. Голые стены, пыльно – ничего нет, словно я тут никогда и не жил. Меня бросили, а сами, небось, уже за городской чертой. А все потому, что люди такие – когда жареным запахнет, на других наплевать, главное – себя спасти.
И он откинулся на стуле, тяжело дыша.
– Вот теперь я, кажется, понял, отчего ты с ножом на людей начал бросаться.
Может, и врал пацан, стоило сходить проверить, благо квартира рядом, но что-то подсказывало Владиславу, что он увидит там пустоту без признаков жилья. Некстати всплыло и встало перед глазами воспоминание – опустевшая чердачная комната над городской АТС.
– Надо позвонить Диверу, – сказал Влад, – а раз у тебя никого нет, то ночевать можешь здесь. У меня есть раскладушка, и кухня, как отдельная спальня.
Сосед кивнул с явным облегчением. Видимо – проблема жилья его особенно беспокоила.
– В тягость не буду, – сказал Александр Белоспицын, отхлебывая остывший чай, – я... тихий.
– Стихи писал, на луну глядел?
Сосед мигом подобрался, глянул подозрительно:
– А ты откуда знаешь?
– Со временем, Саня, начинаешь понимать, что люди все одинаковы. Пусть даже некоторые и мнят себя личностями.
– Так то люди... – молвил Белоспицын и тем заронил в комнате буйно заколосившееся напряженное молчание.

2

А все же тьма могла быть холодной и колючей. Она могла быть и цветной – полной красной изматывающей боли, что обвивала тело, как рубиновая змея, у которой каждая чешуйка заканчивалась изогнутым шипом с капелькой разрушающего клетки яда. И змея эта содрогалась, и пульсировала, и сжимала каждый раз новый участок оплетенного ею тела.
Три дня и три ночи провел брат Рамена в этом черно-красном аду. Последнее воспоминание, за которое он все время цеплялся, – голова куклы. Лысая, ободранная, словно покрытая стригущим лишаем голова с небесно-голубыми глазами. Она напоминала ему самого себя – такое же измученное, битое судьбой подобие человека.
Его ведь ударили ножом! Собственная жертва ударила ножом, подловив на дешевый, наверняка подсмотренный в фильмах трюк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58