Пока проводил операцию, заметил, что стекло в окне разбито, и спросил, как произошло нападение. Это случилось, когда дежурил Стокер, — он сидел у постели Люси вторую половину ночи. Около четырех часов утра он почувствовал, что его сильно одолевает сон. Тогда он принялся расхаживать по комнате, но так и не смог отогнать дрему. Сам того не осознавая, он уже начал видеть какие-то перепутанные обрывки кошмара: что-то грозное ломится внутрь, холод до костей, борьба за то, чтобы высвободиться, человеческая фигура на груди Люси… Я попросил, чтобы он описал эту фигуру. Это была женщина, глаза ее сверкали из-под вуали, она пила кровь Люси, обнимая и лаская свою жертву. — Лаская? — уточнил я. Стокер поперхнулся и взглянул на Весткота. Даже под бородой было видно, как он покраснел. — Ласкала она… похабно, — прошептал он наконец. — А вы уверены… совершенно уверены, что под вуалью была женщина? — Абсолютно, — ответил Стокер. Бедняга, он аж согнулся от вины. Я уверил его, что ему нет причины терзать себя, ведь он же не знал, против каких сил мы выступили. Стокер кивнул и сказал, что Хури ему намекнул об этом. Я спросил, где Хури, ибо весьма удивился, не увидев его, но оказалось, что он уже приезжал, но почти сразу, разволновавшись, пулей умчался прочь. — Медальон, — вмешался Весткот, — монета, которую нашли в руке Артура Рутвена… Профессор заметил, что она висит на шее у Люси, и попросил ее на время. Надеюсь, Люси не будет возражать. Профессор настаивал, что это очень важно. Интересно, по какому свежему следу Хури сейчас идет? Вернулся в Уайтчепель. Сангвиген санитара оказался совместимым с группой крови Люси, поспешили вместе обратно на Миддлтон-стрит. При переливании крови Люси вела себя беспокойно, а как только операция закончилась, начала хвататься за шею, но не за ранки, а за то место, где раньше висел медальон. Она вдруг проснулась и стала спрашивать, куда делась подвеска. Я объяснил, но она продолжала сердиться и крайне расстроилась. Потом она спросила, где ее младенец, сорвалась на низкий, пронзительный и отчаянный крик и принялась метаться из стороны в сторону в постели. Я сказал ей, что юного Артура направили в безопасное место. Она потребовала ответа куда. При упоминании леди Моуберли Люси вздохнула и доверительно улыбнулась. — Я рада, — прошептала она. Глаза ее закрылись, и она вновь уснула. Спала теперь более спокойно, нормальный цвет ее лица полностью восстановился. Так что второе переливание крови явно прошло успешно. Беседа с Люси подсказала, что надо навестить леди Моуберли, предупредить о том, что случилось прошлой ночью. Хури был убежден, что Артуру опасность не грозит, а леди Моуберли, хотя ей и сообщили о возможной угрозе, отказалась от предложенной защиты. Когда я зашел к ней, она была дома. Хотя Розамунда явно беспокоилась о здоровье Люси, мой рассказ она выслушала с полным спокойствием и вновь отказалась от моего предложения об охране, причем весьма категорически. Я спросил ее, видела ли она еще взломщицу, проникшую некогда к ней в дом. Она с легкой улыбкой на губах взглянула на меня: — Вы имеете в виду любовницу моего мужа? — Да, леди Моуберли, любовницу вашего мужа… Может быть, вы видели ее недавно? Она нахмурилась и вдруг вздрогнула, встала и подошла к окну, ежась словно от холода. Молча она взглянула на улицу. — Да, — вдруг сказала она. — Я видела ее. — Когда? — уточнил я. — Вчера ночью, — проговорила она. — Мне не спалось, и я стояла вот здесь, где сейчас. И видела, как она прошла внизу по улице. Очень спокойно, опасаясь спугнуть ее, я подошел к тому месту, где она стояла. — Леди Моуберли, — проговорил я, — может быть, вы вспомните, в какое время это было? — Ну конечно же. Помню очень точно. Рядом были часы, и я посмотрела на них. Было без двадцати минут четыре.
26 августа. Я должен был съездить туда. Целый час после того, как закончил наговаривать отчет за прошлый вечер, сидел, свернувшись в кресле и сопоставляя различные фрагменты показаний. Мне стало ясно, что надо сосредоточить расследование в Ротерхите. Но кое-что еще ускользает от меня. Это очень мучает, будто мне недостает окончательного фрагмента головоломки, которую разгадать очень просто. Во всяком случае, вчера вечером ситуация вроде прояснилась. Все, похоже, указывает на Лайлу, но почему-то меня мучают сомнения. Нужно переговорить с Хури. Он оставил мне на конторке интригующее, правда, несколько цветистое письмо. Несмотря на его явное перевозбуждение, он находится ближе к пониманию того, кто такая Лайла. Вскоре навещу его. Но, вначале, должен наговорить все, что могу, о происшедшем вчера. У дверей меня встретила Сармиста. Она отощала еще больше, платье висело на ней мешком, а в глазах светилось выражение непреходящего ужаса. Я хотел расспросить ее, но она не стала со мной разговаривать, а закрыла лицо и поспешила вверх по лестнице, ведя меня в оранжерею, где Лайла и Сюзетта играли в шахматы. Заметив меня, Лайла перевела взгляд на Сюзетту, и я увидел, как та улыбнулась. Я стоял перед Лайлой, и молчание длилось целую вечность. Может быть, так оно и было, я обдумывал, что сказать. Сюзетта с серьезным видом наблюдала за мной. Лайла же, наоборот, продолжала улыбаться. Я глотнул воздуха и вдруг почувствовал себя в смешном положении, а потом крайне разозлился на них обеих, разозлился до ярости. — Кто вы такие? — вскричал я, содрогаясь, сжимая кулаки, не в силах больше сдерживать свои эмоции. — Вы — вампиры? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее. — Или что похуже? Скажите мне! Зачем вы в Лондоне? Что вам нужно от меня и моих друзей? Лайла взглянула на Сармисту, потом опять на Сюзетту. — Думаю, он почти дозрел, дорогая, — она передвинула шахматную фигуру. — Шах. Сюзетта продолжала с серьезным, как и ранее, видом изучать меня. — Что случилось, доктор Элиот? — сказала она наконец. — Лайла что-нибудь натворила? Я шагнул вперед, стараясь сдержать свой гнев и страх. — Люси Весткот умирает, — сообщил я. — Какое-то существо, какое-то чудовище высасывает из нее кровь. Ни тени удивления не отразилось на лице Сюзетты. — И что же? — спросила она. — Мы видели, как из горла Люси пьет кровь какая-то женщина. — И что с того? — Вы знаете что. Теперь Сюзетта улыбнулась. Она взглянула на Лайлу, потом на шахматную доску. — Печально, — прошептала она словно про себя. — Значит, еще не дозрел… — Она передвинула фигуру и взяла короля Лайлы. — Какое разочарование, похоже, я снова выиграла. Лайла посмотрела на доску, рассмеялась и смела рукой фигуры. Она встала, поправляя платье, и от ее движения, полного грации, такой простой элегантности, мое вожделение и потребность в ней вернулись. Я был вновь порабощен и знал, что не смогу с ней бороться, а, наоборот, последую за ней туда, куда она меня поведет. Она взяла меня за руку. — Пойдем со мной, — проворковала она. — Пойдем со мной навсегда. Я почувствовал (чего раньше никогда не понимал до встречи с ней), насколько ужасна и бездонна, как омут, может быть красота женщины, как опасна и ни с чем не сравнима. Я знал, что, если она захватит меня, я уже никогда не уйду. Я вцепился в ее руку, стараясь удержать ее. — Я не высасываю кровь из твоей подруги, — зашептала она, — ты же мне веришь, Джек? — Она поцеловала меня. В своем воображении я растворился на ее губах. — Ты мне веришь? И, конечно, я верил. Я теснее прижался к ней, чувствуя, как меня касается ее нежная грудь, и вдыхая аромат ее духов. Мы продолжали идти. Перед нами простерся длинный темный проход. Нас окружали животные, над головами пели птицы. Я помнил их с того раза, когда Сюзетта, оставив нас, побежала по камням, а мы с Лайлой в первый раз остались наедине. Сейчас мы тоже были наедине и шли по проходу… Подошли к какой-то двери. Лайла открыла ее. За дверью нас ждала постель с темно-красными занавесями… Я проснулся, голый и одинокий, как раньше. В комнате было еще темно, свеча по-прежнему горела перед портретом на стене. Я оделся и вышел из комнаты. За дверями, с моим пиджаком в руках, меня ждала Сармиста. Она подала пиджак и убежала. И, хотя я погнался за ней, быстро пропала в темноте. Я вернулся и вышел из склада. На улице я понял, что прошел целый день. Но я был цел. Невредим. Впрочем, как это опасно! Лаже если Хури прав только наполовину — как это опасно! И все же… ее слова звучали у меня в ушах, в извилинах моего мозга: «Не я пила кровь из твоей подруги. Мне не нужна ничья кровь. Ведь ты мне веришь, а, Джек?» Верю… Верю даже сейчас… Почему? Да может ли быть какая-либо иная причина, кроме моей страстной увлеченности? Какая-либо причина вообще? Мне надо подумать. Надо прояснить свой разум. Хури навещу завтра. У него, очевидно, есть многое, что он мог бы открыть мне. Возьму его письмо, прочту в кэбе. Письмо профессора Хури Джьоти Навалкара доктору Джону Элиоту 26 августа Джек! Где вы, черт вас дери, шляетесь? Надеюсь, вы не у той проклятой женщины. Потому что если с ней, то вы черт знает какой болван. Да не позволит вам Бог ездить туда, а если вы все же поехали, то дай вам Господь вернуться целым и остаться невредимым. Как только прочтете это, приезжайте ко мне немедленно. Ночью — в Блумсбери. Днем — в читальный зал Британской библиотеки, место №4. Я сейчас много читаю и должен многое вам рассказать. Потому что, Джек, я знаю, кто она! Я знаю против кого… скорее, против чего мы боремся. И, признаюсь, это приводит меня в состояние, близкое к отчаянию. Я стал нервным, запуганным, вечно дрожащим существом. Какие надежды у нас? У нас, созданных из глины, из смертной плоти и крови? Но я теряю нить повествования. Надо оставаться философом. Мы смертны, мы рождаемся вновь, мы стремимся к Богу. Так будем же храбры и великодушны. Извините, опять теряю нить повествования… Позвольте начать с начала, с монеты, висевшей на шее Люси. Вы мне никогда не рассказывали, что эта монета из Киркеиона. Предполагаю, для вас это было не так важно — какой-то неизвестный греческий город, навсегда исчезнувший из книг по истории, — к чему им интересоваться? Но для меня, Джек, Киркеион — совсем не неизвестное место. Его нет в книгах по истории, которые вы просматривали, но он есть в греческих легендах, в герметических хранилищах памяти о древних мистических обрядах. Поройтесь среди запрещенных текстов, нелегально вывезенных из библиотеки в Александрии, и вы найдете упоминание о Киркеионе. Это был город мертвецов, Джек, где мужчины жили как рабы Богини, в вечной отстраненности от потока жизни смертных, в агонии на дыбе памяти об удовольствиях. Во время своего падения они узрели лик Богини и потому, невзирая на ужас своей судьбы, не могли сожалеть о том, кем стали. А кем они становились, вы сможете догадаться, когда я открою вам имя Богини. О ней говорится в эпосе, в «Одиссее», и все же Гомер не знал всей правды, ибо пользовался слухами для описания волшебницы, грозной Кирки, Цирцеи, преобразовательницы людей. Уверен, вспомнив классику, вы вспомните и один из островов, на котором побывал Одиссей, населенный странными животными, среди которых были и его люди, превратившиеся в хрюкающих свиней. Прошу вас, Джек, не считайте, что я сошел с ума. И не подходите больше так скептически к моим рассуждениям. Вы думаете, это чистейшая фантастика, такое место, как Киркеион, не могло существовать на самом деле? Не думайте! Не думайте так, черт вас возьми! Примените ваши чертовы законы наблюдения, если хотите. Поступите, как всегда, — экстраполируйтесь от улик, изученных вами лично… В Ротерхите ведь есть животные, не так ли, и человеческие существа, обращенные в странные искаженные фигуры? Есть монета Люси, на кромке которой выбито — «Киркеион». И прежде всего, Джек, прежде всего, существует Лайла, Кирка, Цирцея — называйте ее, как хотите. Ибо у нее много имен. Она известна в Китае и в Африке, в ритуалах вуду в джунглях, на дымящихся от крови пирамидах в Мексике. В ее честь королевы Канаана и Финикии занимались проституцией, ради нее в прах рассыпались стены Трои. Как Аместрис она следила за тем, чтобы единственные груди на земле, более прекрасные, чем ее собственные, были заживо отрезаны у ее соперницы. Как Илу ее знали в Иерихоне и Уре, первых городах на земле, и все же сама она старше этих городов, столь же стара, как и сам человек. Щеки ее — цвета граната, губы ее алы как кровь, глаза ее глубоки и вне времени, как космос. Вы называете ее Лайла. Разве вам не слышится эхо, когда вы произносите эти слоги самого ужасного и древнего имени? На иврите это имя произносится Лилит. По иудейскому мифу она была первой женой Адама, еще до создания Евы, и ее изгнали из рая за ужасные преступления. С тех пор она мстит роду людскому. А по некоторым верованиям, Джек, она была даже женой самого Господа Бога. Лилит, Джек, Лилит — вечная блудница, купающаяся в крови, королева демонов и дьяволиц. Остерегайтесь ее. Знаю, вы можете подумать, что у меня начался бред сумасшедшего, но все же остановитесь и вспомните все, что вы пережили и видели сами. Она — все легенды, описанные мною, и нечто большее: властительница тьмы, хозяйничающая в мире, прекрасная, совращающая, ужасная. Боюсь за вас, Джек. Боюсь за нас всех. Приезжайте же ко мне как можно скорее, пока вы в человеческом облике. Пусть все наши боги помогут нам и пусть все, кого мы любим, дорогой Джек, будут сейчас с вами. Хури Письмо доктора Элиота профессору Хури Джьоти Навалкару «Подворье Хирурга» 11 часов утра
Дорогой Хури! Убежден, что если у вас не бред сумасшедшего, то по меньшей мере вы были слегка пьяны. Лайла в качестве Кирки, преобразовательницы людей? Собирался к вам зайти и протрезвить вас. Однако вынужден вновь извиниться. Собираясь к вам, надел пиджак и сунул ваше письмо во внутренний карман. И кончиками пальцев почувствовал, что там лежит еще один листок, скорее клочок бумаги, который я туда не клал. Вынул бумажку, прочел ее и — как вы поймете, когда сами ее прочтете, — понял, что не смогу приехать к вам сегодня вечером. Пришло время нанести более неотложный визит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54