– О, Джек Голд! Что ты там натворил?
– Тс-с, – сказал Голд, поднялся и сел на постели.
Экран заполнила красная физиономия Джо Куша:
«Департамент выражает сожаление по поводу чувств, испытываемых заложницей, которая была освобождена благодаря решительным действиям упомянутых офицеров. Тем не менее департамент приветствует любое расследование и выражает уверенность, что расследование подобного рода докажет, что упомянутые офицеры действовали осмотрительно и разумно в соответствии со сложившейся ситуацией».
– Что за чертовщину он несет?
– Он хочет сказать, что полиция о своих позаботится.
Камера медленно скользила по окровавленной стене банка, там, где Джоджо оторвало ногу. Голос Джеффа Беллами за кадром звучал тихо и с иронией – блестящая имитация на Майка Уоллеса:
«Каков бы ни был исход будущего расследования, результат того насилия, что вершилось здесь сегодня утром в течение пяти минут, уже не изменить: один из подозреваемых убит, другой госпитализирован и останется калекой на всю жизнь. Один из заложников госпитализирован в шоковом состоянии – возможно, он так и не оправится от травмы. Вы слушали репортаж Джеффа Беллами из Западного Голливуда».
– Черт бы его подрал! – Голд вскочил с кровати и выключил телевизор. – Ему только не хватает музыкального сопровождения Джона Уильямса за кадром!
– Ты о чем, Джек Голд?
– А-а-а... – Голд презрительно махнул рукой в сторону телевизора и развернул длинную тонкую сигару.
– У тебя проблемы, Джек Голд?
Голд закурил сигару и, прищурившись, смотрел сквозь облако дыма.
– Ничего такого, с чем бы я не справился, Кук.
– Эй, Джек Голд, да ты крутой малый, дальше некуда! – Куки засмеялась, ее черные глаза заблестели. Она мотнула головой, разметав гриву своих волос: одним неуловимым движением сорвала с себя безрукавку. Груди у нее были маленькие, соски, они были чуть темнее ее смуглой кожи, твердо стояли в прохладном воздухе – кондиционер продолжал работать. Сидя за столом, Голд рассматривал ее.
– Этот Джефф Беллами придурок какой-то, а не репортер, правда ведь? А вот японская сучка со «второго канала» мне гораздо больше нравится. Если бы она захотела пожить в свое удовольствие, то уж денег бы себе заработала кучу. – Куки вылезла из брюк и аккуратно повесила их на вешалку. Она стояла перед ним почти голая – на ней остались лишь белые трусики-бикини, маленькие белые туфельки на каблуках – они назывались «трахни меня» – и кружевные носочки. Следом за брюками она сняла трусики – они были запиханы в ридикюль. Голд плеснул в стакан немного виски. Улыбающаяся Куки позировала перед ним.
– Ну как тебе, Джек Голд?
Голд отхлебнул виски.
– Потрясно. Ты просто порнозвезда, Куки.
– Давай трахнемся, Джек Голд.
Голд затянулся сигарой.
– Слушай, Куки, ты же знаешь, что это делается не так. Садись, давай поговорим. А я буду смотреть на тебя.
Куки хитро улыбнулась.
– Конечно, Джек Голд. Конечно.
Она развернула твердый пластиковый стул и оседлала его, широко расставив ноги, так что все, что было между ними, оказалось перед его глазами во всей красе и как бы в рамке: спинка стула ничего не закрывала. Она сидела, изогнувшись, свесив руки со спинки стула. Голд налил ей виски. Куки цедила его и улыбалась, разглядывая янтарную жидкость.
– А знаешь, Джек Голд, на прошлой неделе у меня был клиент – семидесятилетний старикан. Ювелир из Нью-Йорка. У этого старпера не стоял годами. Но я обслужила старого пижона как надо – когда он выходил из отеля, он чувствовал себя двадцатилетним пацаном, уже поверь мне! И он дал мне двести долларов сверх обычного!
Свет от лампочки над столом падал на бронзовые плечи Куки, ее кожа как будто светилась. Лобковые волосы были коротко подстрижены, виднелись толстые и темные края срамных губ.
– Ты выглядишь просто отлично, Куки.
Она осклабилась.
– Ты правда так считаешь?
– Куки, ты потрясающая женщина.
– Джек Голд, – ее голос упал до шепота, – давай я доставлю тебе удовольствие. – Она ласкала себя открытой ладонью – рука скользила по животу все ниже. Два пальца ушли внутрь, она начала мастурбировать. – Джек Голд, я доставлю тебе такой ка-а-айф, милый.
Голд отвернулся. Когда он вновь взглянул на Куки, она разглядывала его из-под опущенных век.
– Хочешь понюхать? – Она протянула ему блестевший от влаги палец.
Голд неожиданно вскочил с места, вспугнув ее. Вытащил из кармана пачку денег и вынул из нее две сотни. В носках он прошлепал к постели и запихнул деньги в белую кожаную сумочку, под трусики. Вернулся с ее пачкой «Шермана» – длинные коричневые сигареты в плоской красной коробке.
– На, покури, Куки. – Его голос звучал странно, еле слышно.
Куки взглянула на него, пожала плечами и взяла сигареты. Он дал ей прикурить и вновь раскурил потухшую сигару. Сел на небольшой стол – напротив нее, долил виски в оба стакана, до краев. Некоторое время пили молча, не глядя в глаза друг другу. Жужжал кондиционер.
– Джек, – спокойно начала она, – ублажать мужчин – это моя работа. Вот ты коп. Это твоя работа. Ну... президент, например: это Рейгана работа. Ну, понимаешь? – Она улыбнулась. – Знаешь, как это говорится: «Только скажите, что вам надо».
Голд слегка приподнял руки, что получилось почти по-итальянски.
– Мне просто нравится смотреть на тебя, Куки. Просто смотреть на тебя. Это доставляет мне удовольствие.
Она подозрительно оглядела его.
– Ты просто смотришь на меня и получаешь от этого удовольствие?
– И немалое, хорошая моя. Любой мужик смотрел бы на тебя не отрываясь. – Голд стряхнул с брюк пепел. – И потом, ты кое-кого мне напоминаешь.
Куки все еще недоверчиво таращилась на него.
– И ты уверен, что тебе больше ничего не нужно?
– Уверен, Куки.
– Просто смотреть на меня?
– Да, и ничего более.
– И я ничем больше не могу быть тебе полезна?
– Абсолютно ничем.
– Эй, ну какого черта?! – Она встала и воздела руки в притворном гневе. – Ты болван, Джек Голд. Я сама не пойму, чего я так стараюсь.
Стремительной, целенаправленной походкой она пошла к своей сумочке. Зад у нее был круглый и упругий. Из сумочки она выудила лак, и пилку для ногтей, и маленький тюбик суперклея. Повернув стул, она села лицом к Голду, положила ногу на ногу и принялась подтачивать ноготь.
– Тридцать пять долларов отдала за этот чертов маникюр сегодня утром на Беверли-Хиллз. – Она показала палец Голду и сразу же убрала, прежде чем он разглядел его. – Потом выхожу от маникюрши, отпираю свою тачку и – оба-на! – тридцать пять долларов коту под хвост!
– Жизнь трудна, Куки, – ухмыльнулся Голд, – особенно жизнь шлюхи.
– Не будь таким занудой.
Растопырив пальцы, она положила руку на крошечный столик и принялась чинить ноготь суперклеем.
– А кто она была? – спросила Куки, не поднимая головы.
– Кто «она»?
– Ну, девушка, которую я тебе напоминаю.
Голд молча наблюдал, как она наносит на сломанный ноготь тонкую полоску суперклея. Куки подняла голову и мельком взглянула на него.
– Это была филиппинка? – Ее внимание вновь сконцентрировалось на ногте. – Ты сказал, я похожа на нее – значит, она была смуглая. Латиноамериканка, может быть? Мексиканка? Итальянка? Эй, а не была ли это какая-нибудь еврейская шлюха?
Она вновь взглянула на Голда, потом еще раз – уже более пристально.
– Эй, Джек Голд, ну не будем говорить о ней, ты, вижу, не хочешь. Не надо вообще ни о чем говорить. Я всего лишь хотела...
– Она была черная, – сказал Голд.
– Черная! – Глаза Куки блеснули. – Как ты смеешь говорить, что я похожа на какую-то черномазую?! Я не могу быть похожа на черномазую суку! Ты на что это намекаешь? – В возбуждении Куки заерзала ногами: то раздвигала их, то опять клала ногу на ногу. По ее животу волной прокатывался едва заметный слой молодого здорового жирка.
– Куки, кожа у нее была очень светлая. Она была черная всего-то на одну восьмую. В Новом Орлеане таких называют окторунами Окторун (англ. – octoroon) – негр на 1/8 (по аналогии с quadroon – квартерон).

. Она из Нового Орлеана.
– Их называют окто... Как ты сказал?
– Окторун. Ну, как octo-pus, то есть осьми-ног, то есть с восемью ногами. А это негр на одну восьмую.
Куки обрабатывала восстановленный ноготь пилочкой – яростными движениями счищала лишний клей.
– Так она была красива, эта твоя окто-макаронша?
– Очень.
– Так вот почему я напоминаю тебе ее.
– Именно поэтому, Кук. – Голд затянулся сигарой и улыбнулся.
– И поэтому ты звонишь мне раз в три-четыре месяца: чтобы я приходила к тебе и расхаживала нагишом. И это возбуждает в тебе воспоминания о ней!
– Ну вот, Куки, ты и раскрыла мою самую страшную, темную тайну.
– Эй, Джек Голд, – Куки пожала плечами, – это еще не самое странное, что мне приходилось делать, уж были причуды и покруче. Но что ж ты не удержал ее? Тебе бы это дешевле обошлось, по большому счету!
Голд засмеялся, скорее даже фыркнул как-то безрадостно. Все чувства исчезли с его лица – в плохо освещенной комнате мотеля он выглядел вдруг постаревшим.
– Она умерла.
Куки вытянула руку и с удовлетворением осматривала результаты своей «реконструкции».
– Что ж, рано или поздно все там будем, – сказала она с отсутствующим видом. – Или я не права, Джек Голд?
Голд закинул ноги на стол и откинулся назад, так что стул накренился.
– Насколько я знаю, так оно и есть.
– Так не теряй же времени, пока оно у тебя есть, черт бы тебя драл! Развлекайся, гуляй, понял?!
Голд наклонился на стуле еще дальше и прижал свой стакан с виски к груди.
– А, так мы этим сейчас и занимаемся? Я сразу и не врубился, Куки.

11.52 вечера

Ночь выдалась жаркая и влажная. Эстер кое-как выбралась из бесконечных заторов на Сансет-бульваре и припарковала машину на узкой аллее у жилого дома, покрытого осыпающейся розовой штукатуркой. На крыльце ошивалось несколько молодых мексиканцев: бездельники передавали по кругу сигарету с марихуаной и бутылку «Спиньяды». Когда Эстер проходила мимо, один из них прищелкнул языком и остальные дружно заржали. Глядя прямо перед собой, Эстер подошла к исцарапанной двери в конце длинного вестибюля. Из-за двери орал телевизор – была включена испано-язычная программа. Эстер забарабанила в дверь, потом вновь, еще сильнее.
– Лупе, Лупе! Это я, Эстер!
Дверь приоткрылась, и наружу выглянула хорошенькая латинка с «хвостиком» на голове и в футболке с надписью «Universal Studio Tour».
– Сейчас-сейчас, Эстер, я как раз малышку укладываю. Она простудилась и все время просыпается.
– Еще бы ей не просыпаться – у тебя ящик орет на всю катушку!
Лупе улыбнулась.
– Ну, а ей нравится; он ей навроде приятеля. Вот только простуда ее донимает – никак не проходит.
– Ну пойдем, пойдем, девочка, работать надо!
– Идем.

* * *

Пять минут спустя, когда Эстер заводила мотор своего фургона, в машину проскользнула Лупе и села рядом, на переднее сиденье. За ней последовала еще одна девушка, потяжелее с виду.
– Эй, а это кто еще? И где Мария? – спросила Эстер.
– «La Migra» Вероятно, название организации, которая вывезла девушек.

, – печально ответила Лупе. – Она еще в центре города где-то работала, карманы пришивала. Представь: ночью пахала на тебя, днем – в центре, а иногда еще за детьми чужими присматривала. Зарабатывала как только могла. А сегодня они приехали и увезли двадцать три девушки.
– Какой ужас! Бедная Мария!
– Ну, она еще вернется. Ей нравится в Лос-Анджелесе. "Любая работа на свете хороша, если хочешь работать" – это ее любимая присказка.
– Работала она и впрямь отлично. – Эстер взглянула на новенькую, сидевшую по ту сторону от Лупе. – Надеюсь, что твоя подружка проявит хоть половину такого трудолюбия.
– Это моя кузина, Флоренсия, только что из Соноры приехала. Она будет работать что надо, обещаю тебе.
– Ну что ж, – сказала Эстер, виртуозно поворачивая налево в неуправляемом потоке несущихся машин. – Скажи ей, чтобы работала как надо и не вздумала воровать, тогда мы поладим распрекрасно. Переведи ей.
Лупе затараторила по-испански. Флоренсия заулыбалась, закивала и тихо ответила:
– Si. Voy a trabajar fuerte Да. Я буду работать очень прилежно (исп.).

.
– Она говорит, что будет очень стараться и работать на тебя как следует, Эстер. Я говорила ей, что ты прекрасный босс. Она очень благодарна тебе за предоставленный шанс.
– Скажи ей, что наше дело идет в гору. Наши заказы растут каждый день. Так что если будет пошевеливаться, денежки у меня заработает – переведи!
Лупе перевела.
– Она говорит, что все понимает, Эстер. Она не подведет тебя.
– Хорошо. Виепо. – Эстер улыбнулась Флоренсии. – А сейчас давайте возьмем пончиков на ночь.
Четыре часа спустя они сидели на полу в офисе архитектора в Калвер-Сити, поедали пончики, французское печенье и запивали их тепловатой колой. Они успели помыть два зубных кабинета в Уилшир-Дистрикт, закуток писателя в Брентвуде, несколько офисов юристов и студию коммерческого художникам Санта-Монике.
Эстер запихнула в рот французское печенье, запила маленьким глотком колы. Не прожевав до конца, заговорила:
– После еды я возьмусь за пол в этом офисе и в холле: мы уже три недели как не натирали полы, и это видно. Вы отдрайте ванную и вытрите пыль с чертежного стола, договорились?
– Идет, – сказала Лупе.
Эстер наблюдала, как Флоренсия поедает пончик: та ела с преувеличенной жеманностью, довольно нелепой для столь крупной девицы. Большими, глыбообразными зубами она отхватывала маленькие кусочки. Когда она жевала, массивные челюсти едва шевелились. Ацтекское лицо девушки словно бы сошло с настенных фресок ист-сайдских подземных переходов, намалеванных художни-ком-чиканос.
Флоренсия поймала взгляд Эстер и застенчиво улыбнулась, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Эстер улыбнулась в ответ. «Я улыбалась бы побольше, кабы ты работала получше», – подумала она. Рубашка Эстер, мокрая от пота, липла к телу. Футболка Лупе – тоже. Одежда Флоренсии отличалась сухостью и свежестью. Эстер подумала, что ей будет недоставать Марии.
Доев печенье, Эстер вытерла пальцы о выцветшие джинсы, допила до дна теплую колу и протянула девушкам пачку «Салем».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71