Сэперстейн вспылил:
– Что за дьявол! Да это ловушка! Я что, нахожусь под следствием? Ты допрашиваешь меня? Если так, то послали не того человека. Ты кое-что заработал на мне. Лейтенант. Или ты забыл? Конечно, прошло столько времени, а копы такие жадные. Я требую объяснений. Наш тет-а-тет официальный?
– Я не допрашиваю тебя, Нэтти.
– В таком случае настоятельно попрошу удалиться, немедленно. Потому что я чувствую – официальный это разговор или нет, – ничего позитивного из него не выйдет. И в офис не звони, для полиции меня никогда нет. Никогда. А сейчас выйди из машины. Сейчас же!
Голд не двигался. Сэперстейн повернул ключ, завел мотор.
– Ты отнимаешь у меня время, лейтенант. А мое время дорого.
Голд перегнулся через руль и выключил мотор. Вытащил ключи и засунул в карман рубашки. Сэперстейн изумился.
– Что это значит?! Ложный арест – не шутка, подумай. Или ты меня похищаешь?
– Заткнись.
Сэперстейн начал угрожать.
– Таких дрянных копов, как ты, я съедаю на завтрак. Каждый день, в суде. Ты рискуешь потерять пенсию.
– Заткнись, – повторил Голд, протянул руку за спиной Нэтти и запер левую дверь.
– Неужели ты так глуп? – поразился Сэперстейн. – Не верю.
Голд пристально посмотрел на него. Улыбка пропала.
– Ты знаешь адвоката Ховарда Геттельмана? Ты знаешь Хоуи Геттельмана?
Нэтти изменился в лице, глаза его забегали.
– Да, да... Я знаю Ховарда, но...
– Почему ты сделал это, Нэтти? – Голд повысил голос, и крошечный человечек отпрянул, будто его ударили.
– Я... я не понимаю...
– Не ври, Нэтти! Мне нужна правда. Я хочу знать – почему? Зачем?
– Джек, пожалуйста, я не знаю, о чем...
– Умирающий не будет лгать, Нэтти.
Нэтти все не понимал.
– Бобби Фиббс, Нэтти. Уверен, он работал на тебя. И он шепнул мне твое имя, шепнул на ухо, тихо-тихо.
Нэтти понял. И побледнел от страха.
– Это... это ты! – выговорил он, запинаясь, вытаращив от ужаса глаза.
– Нет, Нэтти, это ты. И я хочу знать – зачем.
Сэперстейн отполз от него, забился в угол.
– Денег у тебя полно. Так зачем? Все же деньги? Или кокаин? Кокаин? Говори, Нэтти.
Сэперстейн уставился на него, губы шевельнулись, но он не издал ни звука.
– Нэтти! Скажи мне.
– Геттельман нанял тебя? Я за-заплачу больше. Го-гораздо больше, – выдавил Сэперстейн.
Голд покачал головой.
– Скажи мне зачем, Нэтти.
Сэперстейн дернулся, налег на дверь. Она не поддалась.
– Заперто, – сказал Голд.
– А! – Нэтти все толкал дверь.
– Заперто. Я запер ее. – Голд тронул Нэтти за плечо, тот затрясся. – Сюда, смотри сюда, Нэтти.
Сэперстейн повернулся. Голд высунул из кармана брюк дуло револьвера и бережно покачивал, поглаживал его, как будто это пенис, а он предлагает Нэтти заняться сексом.
– Успокойся, – сказал он мягко. – Расслабься.
– Джек, ради Бога, давай поговорим... – Маленький человечек дрожал.
– Этого-то я и хочу, Нэтти. Только этого.
И вдруг они услышали чувственный женский смех, серебристый и манящий. Из лифта вышли седеющий пятидесятилетний бизнесмен весьма самодовольного вида и женщина, значительно моложе. Левой рукой Голд поднял револьвер и приставил к виску Нэтти.
– Ш-ш-ш.
Парочка направилась к седану. Четко, звучно простучали высокие каблуки женщины. Мужчина что-то сказал, и она опять засмеялась, прикрывая рот рукой. Бизнесмен открыл левую дверцу, усадил женщину, задержал ее руку в своей. Потом обошел машину и сел за руль. Теперь через заднее стекло их было хорошо видно, как на картине. Они целовались, она обвила его шею. Целовались долго, минуты три-четыре, но вот силуэты их разъединились, женщина засмеялась снова грудным, волнующим смехом. Мужчина подал машину назад и поехал по скату к выходу.
Голд и Сэперстейн, застывшие, как восковые фигуры в музее, не двигались еще полминуты. Затем Голд, не опуская револьвера, сказал:
– Я думал, они будут трахаться. Прямо в машине.
Нэтти не отозвался.
Голд задал риторический вопрос:
– Ты когда-нибудь любил женщину. Нэтти?
Сэперстейн молчал. Голд повернулся к нему.
– Нет, конечно нет. Как ты мог любить женщину? Может, мать?
Сэперстейн пискнул что-то невразумительное.
– Не слышу.
Нэтти справился с голосом и выпалил даже слишком громко:
– Мать я ненавидел.
– Я любил трех женщин. Кроме матери. Трех. Одна мертва. Другая ненавидит меня. – Голд сделал паузу. – А третья – моя дочь, а Ховард Геттельман – ее муж.
Нэтти окаменел. Голд придвинулся поближе и быстро, негромко заговорил:
– Моя дочь боготворит меня. Все признают это, всегда признавали, даже когда она была совсем маленькой. «Девчушка молится на тебя» – вот что говорили люди. Она, только она никогда не осуждала меня. Никогда. Когда умерла Анжелика, и мир рушился, и все ополчились против меня, она ни слова не сказала, ни слова упрека. Ни о чем не спросила. Она никогда не переставала любить меня, ни на секунду. Я чувствовал, знал это. Пойми, Нэтти. Я чувствовал, она тянется ко мне. Отдает мне свою любовь. Она – единственный человек на свете, который думает обо мне, заботится обо мне. А ты... Ты послал к ней тех подонков, чтоб они насиловали и били ее.
– Джек, Джек, Джек...
– Они избили ее как собаку. – Голос Голда дрогнул. – Они насиловали ее в задний проход, в рот. По твоему приказанию, Нэтти?
– О Джек, нет...
– Они заставили ее сосать их... Ты им велел?
– Нет, Джек, ради...
– Они приставили ружье к голове моего внука. Они сказали Уэнди, что вышибут ему мозги.
– О, пожалуйста, Джек...
– Я убью тебя, Нэтти.
– Оооооооо, – стонал маленький человечек, в отчаянии заламывая руки.
Наверное, он обделался. В «роллсе» воняло, воняло животным страхом.
– Зачем. Нэтти? Деньги? Кокаин? Или ты хотел причинить боль мне?
– Нет! Нет! – запротестовал Нэтти изо всех оставшихся сил. – Я-я-я не знал, что Геттельман – твой зять. Я не знал! Клянусь! Я... я просто послал их достать кокаин. И все, просто хотел, чтоб они достали кокаин. Я не знал, что они все это сделают. Ни о чем таком не знал, только что узнал, от тебя. Богом клянусь!
– Ты знал, что посылаешь туда зверей.
– Нет! Нет!
– Ты знал, что при подобных кражах делают с женщиной.
– Нет!
– И особенно с белой женщиной.
– Нет! Умоляю!
Нэтти взмок от пота. Его розовый костюмчик покрылся темными пятнами.
– Зачем, Нэтти?
– Оооо... Кокаин, Джек. Мне нужно было достать кокаин.
– А купить ты не мог?
Нэтти попытался покачать головой, но Голд по-прежнему прижимал дуло к его виску.
– Нет! Никогда не хватает! – задыхался Нэтти. – Мальчики. Мальчики такие красивые. Все хотят их. Они любого могут иметь. А я старею! – Он уже кричал. – Старею! Мне трудно! Все трудней и трудней. Все хотят их, а им нужен кокаин. Так много кокаина. Умоляю, Джек!
– И даже у тебя не хватает денег, чтоб набить их ненасытные носы...
– О-о-о! Джек! Прошу, умоляю, Джек! Мне так жаль! Прости меня!
– Почему Геттельман?
– Он... Он... Ховард такой нетерпеливый, такой глупый. Такой податливый. Прости, Джек!
Несколько секунд оба молчали. Потом Сэперстейн начал снова:
– О Джек! Мне так жаль! Пожалуйста!
– Нэтти, я больше ничего не могу для нее сделать, – сказал Голд и спустил курок.
Голова Сэперстейна мотнулась, ударилась о стекло на левой двери. Коротенькие ножки конвульсивно задергались. Голд прижал дуло к затылку. Выстрела не было слышно. Только щелкнуло – и все. Ноги Нэтти перестали дергаться. В салоне пахло порохом, человеческими испражнениями и слабо, едва уловимо кровью. Голд подхватил упавшую шляпу Сэперстейна. Этой мягкой войлочной шляпой он решил воспользоваться как перчаткой. Протер ручки и замки. Вылез из машины. Посмотрел на часы. Они показывали 22.15. Достал из кармана баллончик с краской. И на ветровом стекле «роллса» нарисовал два больших темно-красных креста. Потом стал на колени и по всей длине машины с левой стороны написал огромными, корявыми буквами: УБИВАЙТЕ ЕВРЕЕВ! Мертвые глаза Нэтти смотрели на него. Голд направил струю краски ему в лицо, изобразил крестик и на нем. Поднялся, обошел машину, обтер заднее сиденье, капот, извлек из кармана рубашки ключи от «роллса», тщательно протер каждый ключ и бросил на сиденье рядом с трупом. Сделал надпись и на правой стороне: СМЕРТЬ ЕВРЕЯМ! Пульверизатор шипел, как ядовитая змея. Голд оглядел еще раз свою работу, засунул шляпу под машину и, не оборачиваясь, пошел через пустой гараж к лестнице.
«Форд», никем не замеченный, спокойно ждал его в переулке у японского ресторанчика. Ярлыка за неправильную парковку не было. Голд поехал на запад, в Олимпийский район, несколько миль ехал медленно, потом, после поворота на юг, к бульвару Вествуд, быстрее. Миновал светофор и выехал на скоростную автостраду, ведущую в Санта-Монику. Через девять минут он остановился на стоянке у пирса. Опять проверил часы. Было 22.36. Запер «форд» и вышел на причал.
Здесь, около океана, в субботний августовский вечер, казалось, никто и не слышал, что совсем недалеко, в Лос-Анджелесе, готовятся к войне. Люди настроились развлекаться. Не обращая внимания на запрещающие таблички, крепкие, в открытых до предела бикини молодые женщины скользили по пирсу на роликах. Черный мускулистый франт с укрепленным на плече приемником выделывал замысловатые вензеля под ритмичную механическую музыку. Фигура его – от оранжевых роликов до макушки – излучала здоровье и радость. Стайки мексиканских ребятишек собирались у киосков, покупали пиццу, бананы на палочках, поедали тающие в руках вафельные конусообразные стаканчики мороженого. В дальнем конце причала теснились серьезные рыбаки – старики, остаток жизни которых был не длиннее четырехметровой удочки, женщины-эмигрантки с суровыми лицами, латиноамериканки, азиатки, окруженные ордами толстеньких детишек. Они не отрывали глаз от подпрыгивающих на воде пробок, заменявших поплавки. Белый подросток сидел, прислонившись к облепленному ракушками столбу, и играл Баха на серебристой флейте.
Голд перегнулся через перила, посмотрел на море. В огромных ладонях он прятал револьвер. Минуты через две один из пожилых рыбаков вытащил рыбу и бросил на пирс. Странная, какая-то допотопная рыбина с синей чешуей и красными жабрами. Все повернулись к нему и стали разглядывать рыбу. Голд разжал руки, и револьвер со слабым плеском упал в залив Санта-Моника. Рыбак снял диковинную добычу с крючка и положил в пластмассовое, наполненное водой ведро. Остальные вновь погрузились в созерцание своих удочек. Голд пошел назад по причалу.
Вдали, на холмах, светились сквозь скрытую ночью завесу дыма огни домов, стоящих на обрыве. Было жарко.
Голд выбросил пакетик с баллончиком в мусорный ящик, переполненный промасленными обертками хот-догов и коробочками из-под воздушной кукурузы. Он добрел почти до края причала, почти до стоянки и остановился у захудалой шашлычной «Приют джазиста». На вывеске был изображен забавный толстый негр в фуфайке и котелке, а под ним надписи, приглашающие отведать рис с котлетами, цыпленка и сандвичи с ветчиной. Голд зашел в тесную комнатенку, настоящий сарай, в котором помещались шесть покрытых клеенкой столов и прилавок. Столики пустовали. Голд занял один, ближайший к двери. Коротко стриженная, маленького роста женщина в белой форме официантки, без макияжа и украшений, вышла из-за прилавка и подошла к нему с блокнотиком в руках принять заказ. Она была очень черная и простоватая на вид.
– Что вам угодно, сэр? – спросила она, улыбаясь.
– Привет, Глэдис. Как поживаешь?
Она взглянула на него повнимательней, перестала улыбаться.
– Чего вы хотите? Мы ничего не сделали дурного. Нечего вам сюда шляться.
– Спокойно, Глэдис. Я просто зашел проведать Реда.
– Его нет.
– Он здесь, Глэдис. Ты ведь десять лет его ни на шаг от себя не отпускаешь.
– Говорю вам, его нет.
– Он в кухне. Пойди и скажи, что я жду.
– Чего вам надо от Реда? Он ничего не сможет вам рассказать. Он со своими дружками-наркоманами больше не якшается. И я тоже.
Голд улыбнулся.
– Знаю, Глэдис, – кротко сказал ан. – Просто хочу немного поболтать с ним.
Но кроткий тон не смягчил женщину.
– Его нет.
Голд встал и пошел за прилавок, к служебному входу.
– Эй, Ред! – крикнул он, не заходя.
– Ну чего там? – откликнулись из кухни.
– Иди сюда. Один приятель хочет тебя видеть.
Голд вернулся и сел за столик. Посмотрел на Глэдис.
– Чашку кофе, пожалуйста.
Она бросила на него уничтожающий взгляд и круто повернулась на каблуках.
– Чертовы копы воображают, что они – пуп земли, – ворчала она, возясь за прилавком.
Дверь открылась, и вошел невысокий жилистый белый, с огненно-рыжими волосами и в поварском переднике. Его веснушчатое, бледное, изборожденное морщинами лицо носило следы усталости и страдания. Ему можно было дать и сорок и шестьдесят лет. Он увидел Голда и захохотал.
– Лейтенант, какими судьбами? Как поживаешь? Детка, почему ты мне не сказала, что пришел лейтенант?
Глэдис готовила кофе и даже не подняла глаза.
– Мы скоро закрываемся.
– Детка! Не будь такой с лейтенантом, – сказал Ред, усаживаясь напротив Голда. – Он хороший парень.
Вместо ответа она раздраженно перелила пенящийся кофе в кружку.
– Извиняюсь, но чашек нет. Мы закрываемся.
– Детка!
– Пойду в кухню, нужно закончить уборку, – мрачно заявила Глэдис. – Потому что пора закрывать. – И хлопнула дверью.
– Не обращай внимания, лейтенант. Она ничего такого не имеет в виду. Она так по-идиотски встречает всех, кто связан с моей прежней жизнью, включая копов. Она просто свирепеет. Наверное, не может забыть те дни. Слушай, пару лет назад зашел к нам на квартиру один парень, мы с ним вместе ширялись. Не знаю, как он узнал адрес. Так я опомниться не успел, как Глэдис схватила кочергу и спустила бедолагу с лестницы. Самое смешное, что парень чист как стеклышко. А Глэдис и дела нет. Она не желает, чтоб эти люди крутились вокруг меня, не желает, и все тут. Верно, боится, мол, мы сядем да начнем вспоминать старые деньки, толковать о наркоте. Ну и слово за слово... Так ей кажется. Так что не обижайся на Глэдис, намерения-то у нее хорошие.
Голд прихлебывал кофе.
– Как вообще делишки, Ред?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71