Откусила, стала медленно жевать.
– Так что они там говорили, по телевизору?
– Они говорили, что кто-то писал краской на стенах синагоги разные подлые вещи. Неприличные, какие пишет шпана. Гадости. Разные непристойности...
«Что бы это все означало, черт возьми?» – подумала Эстер.
– Что ж, малыш, думаю, дело тут сводится вот к чему. – Она откусила еще кусочек и запила кофе. – Помнишь тот день, когда я привела тебя в класс для особо одаренных детей? Мы как раз поднимались по лестнице и вдруг услышали, как какая-то белая мама говорит своей маленькой дочурке. – Эстер, передразнивая резкий высокомерный голос, произнесла: – «Интересно, как это им удалось пропихнуть сюда этого?» И ты еще спросил меня, почему она так сказала. Помнишь?
– Угу.
– Так вот, тогда я этого тебе объяснять не стала, ты был слишком мал. Но теперь скажу. Это была дама с предрассудками. Ей не нравятся черные. Она их не любит. Понял?
– Да. Да, мам.
– Таким, как она, не важно, хорош черный человек или плох, добрый он или подлый, мужчина или женщина. Или ребенок... Она просто не любит нас всех. Не хочет находиться рядом с нами. У нее против нас предубеждения.
– Но почему?
– Да нипочему и одновременно – по тысяче причин. Первая – страх. Вторая – невежество. Обычно эти качества сопутствуют друг другу. Люди боятся того, чего не понимают, к чему не привыкли. И еще, некоторые из белых просто сумасшедшие. Они готовы на все, лишь бы унизить черного человека, а потом ненавидят его за это унижение. И знаешь, таких в Джорджии, на моей родине, полно. Некоторые из них чокнулись уже окончательно: они вообразили, что сам Бог повелел им властвовать над черными людьми. Я как-то подслушала разговор двух пожилых белых дам. Моя тетушка Розали у них убирала и как-то взяла меня с собой. Мне было лет девять-десять, не больше. И вот одна из этих белых старушенций вдруг говорит другой, что ее священник будто бы объяснил, почему черные люди – черные. Будто бы, когда Каин убил Авеля, Господь страшно на него разгневался и отправил в пустыню. А женщин там не было, потому что Каин был единственным из оставшихся в живых ребенком Адама и Евы, а сами Адам и Ева – единственной тогда парой, которая плодилась и размножалась. И вот Каину стало так одиноко, что он спарился с обезьяной, и от их потомства и началась негритянская раса. И черная кожа – это знак проклятья, которое наложил Господь Бог на всех детей Каина. А потому все черные люди – полуобезьяны и полуубийцы.
С минуту Бобби размышлял над услышанным, затем поднял глаза на мать.
– Глупо, – сказал он.
– Ты прав, малыш Бобби. Это глупо, это подло, мерзко и ужасно – думать и говорить такие вещи! Но от того не легче. Ведь эти старые дамы действительно верили, что это именно так. Верили, как в Господа Бога.
А потому они предубеждены против нас, против всех черных. Ты меня понял?
Малыш Бобби кивнул.
– Ну вот. А еще на свете есть много людей, которые предубеждены против евреев.
– Но у евреев-то кожа не черная.
– Нет, не черная. Но люди изобрели целую тысячу причин, по которым евреев надо ненавидеть.
– Каких?
– Ну, например, они винят евреев в том, что они распяли Христа. Ну, знаешь, приколотили гвоздиками к кресту.
– Так это же давно было!
Эстер пожала плечами.
– У многих хорошая память. И две тысячи лет спустя они готовы обвинять евреев в том, что произошло с Христом. И все это время их – надеюсь, ты знаешь это слово? – преследовали! И до сих пор преследуют. И оскверняют их синагоги. До сих пор винят во всем евреев.
– Но это же несправедливо!
– Конечно, несправедливо!
– Так почему бы с ними не поговорить? Не объяснить им, что они ошибаются?
Эстер горько рассмеялась.
– С этими людьми не поговоришь, детка. Они полны ненависти и злобы.
Малыш Бобби сморщил носик и, заморгал длинными ресницами за стеклами очков.
– Но ненавидеть – это же просто глупо!
– Ты прав, милый.
– Тогда мы должны их остановить.
– Что ж, послушай, что я тебе скажу, детка. Ты будешь учиться в школе и очень-очень стараться. Вырастешь, станешь умным-преумным. И может быть, однажды изобретешь такую таблетку, от ненависти.
Малыш Бобби насупился.
– А знаешь, мам, я больше не хочу быть ученым.
– Почему?
– Я собираюсь стать телекомментатором, как Дэн Рейзер.
– Неужели? Но ведь еще на прошлой неделе ты вроде бы собирался стать лауреатом Нобелевской премии.
– Да. Но мисс Абраме говорит, что в двадцать первом веке самым значимым для человека полем деятельности должны стать средства коммуникации, общение.
– Полем?! – Эстер изобразила испуг. – Что же это? Выходит, эта белая женщина хочет, чтоб мой сыночек работал в поле, где-нибудь на хлопке, как его предки?
– Мама!
Эстер расхохоталась.
– Иди сюда, маленький! – Она похлопала рукой по мягкому сиденью. Бобби подошел и устроился рядом в ее объятиях.
– Послушайте, маленький мужчина! Слишком уж серьезный для воскресного утра получается у нас разговор. Какие у вас на сегодня планы?
– Ты о чем это? – подозрительно спросил он.
– Не желаешь ли отправиться на свидание с одной высокой, очень сексуальной брюнеткой?
Малыш Бобби нахмурился.
– Не хочу ехать к бабушке Фиббс! Потому что по воскресеньям у нее вечно торчат эти дамы из церкви и лезут ко мне со щипками и поцелуями...
– Но я вовсе не предлагаю тебе ехать к бабушке Фиббс.
– А потом должен прийти Дуэйн, и мы будем играть в бейсбол.
– Господи, я же не прошу сопровождать меня в Тимбукту, в какую-нибудь чертову даль! Просто покатаешься с мамочкой. Неужели я прошу невозможного?
На секунду Бобби задумался, потом лицо его расцвело в улыбке, и он чмокнул Эстер в щеку.
– Конечно, мамочка!
– Тогда вперед, детка! Не хочу надолго отрывать тебя от важных занятий. – Она прижала сына к себе и прошептала ему на ушко: – А тот, кто соберется последний, будет мыть посуду! – Малыш Бобби моментально вырвался и помчался наверх. Эстер – следом, хохоча и дергая его за край майки.
Двадцать минут спустя они уже катили по автостраде на Санта-Ана, в южном направлении. Смог сгустился, погода стояла совсем не воскресная. Ветви пальмовых деревьев, которыми было обсажено шоссе, казалось, поникли от выхлопных газов. Эстер подняла все стекла и включила кондиционер.
Малыш Бобби крутил ручку настройки радио, перебирая один музыкальный канал за другим.
– Эй! – жалобно воскликнула Эстер. – Это же была Уитни Хьюстон.
Но малыш Бобби, не обратив на ее слова ни малейшего внимания, продолжал крутить диск, пока не поймал трансляцию матча с участием «Энджелс». С улыбкой взглянул на мать.
– Дуэйн говорит, что «Доджерз» должны встретиться в «Энджелс» в мировом чемпионате. Матч будет транслироваться на весь мир.
– О! Вон оно что...
– Дуэйн говорит, что это в первый раз, такого до сих пор еще не было!
– Вот как?
– Дуэйн говорит, что никто из нашего класса никогда не входил и не войдет в состав бейсбольной команды.
– Знаешь, что я тебе скажу, – медленно начала Эстер, – все когда-нибудь бывает в первый раз. И нечего относиться к болтовне твоего Дуэйна как к Священному Писанию. Тоже мне, истина в последней инстанции.
– Ты так считаешь, мама?
– Я полагаю, что если ты очень сильно захочешь организовать в своем классе бейсбольную команду, никто и ничто не сможет тебя остановить.
Какое-то время они ехали молча, вокруг кипело движение. По радио диктор распространялся на тему, насколько вопиюще безграмотно в этом сезоне защищают поле у своих ворот «Энджелс». Эстер покосилась на сына.
– Малыш?
– Угу? – рассеянно отозвался Бобби. Эстер убавила звук.
– А ты знаешь, что во вторник папа возвращается домой?
Бобби поднял на нее глаза. В стеклах очков блеснуло солнце.
– Да, мам.
– Так вот, – несколько неуверенно продолжала Эстер, – я бы хотела знать, как ты к этому относишься. Ты разве не рад?
– Конечно, мама. Наверное, рад.
– Что значит «наверное»?
– Да нет, конечно же, я очень рад, и все такое...
– Ты ведь скучал по папе, правда?
– Конечно, мама. Только...
– Что только?
– Только не хотелось бы, чтоб дома у нас снова начались все эти крики и скандалы. Как раньше, когда папа приходил домой... Я не могу заниматься, когда кричат и дерутся.
Эстер почувствовала, как сердце у нее дрогнуло и словно скукожилось. Словно клочок бумаги, объятый пламенем.
– И еще, мама. – Малыш Бобби обернулся и посмотрел на нее: – Ты говорила, что папу забрали потому, что он болеет. А Дуэйн сказал, что в тюрьму попадают только плохие люди. А больных забирают в больницу.
Не мешало бы добавить крысиного яда в сладкое, когда в следующий раз этот Дуэйн забежит к ним угоститься молоком с шоколадными чипсами, отметила про себя Эстер.
– Ты совершенно прав, малыш Бобби. Но иногда люди ошибаются. Иногда они помещают больного в тюрьму, а плохих людей – в больницу.
Бобби продолжал молча смотреть на нее.
– Твой отец был болен, – твердо заявила Эстер.
– А теперь поправился?
Эстер не сводила глаз с дороги.
– Будем надеяться, что да, малыш. Мы все на это надеемся.
– Потому что я не могу готовить уроки, когда в доме шум и драка.
– Не беспокойся, детка. – Она протянула руку и похлопала сына по бедру. – Никто больше не будет мешать тебе заниматься. Никто и ничто, обещаю. Ой, мы же чуть не проскочили съезд!
Эстер резко свернула направо. Машина, ехавшая следом, тормознула и сердито засигналила. Эстер и малыш Бобби только хихикнули, съезжая на боковую дорогу, ведущую под уклон.
– Куда мы едем, мама? Я здесь раньше никогда не был.
– Это Промышленный центр, детка.
– Ну и?.. Куда мы все-таки едем?
– Я же сказала.
– Куда?
– Это сюрприз.
– А когда мы туда попадем?
– Прямо сейчас! – Эстер свернула на дорожку, усыпанную гравием и выходящую на площадку перед невысоким кирпичным зданием. За домом виднелся длинный ряд клеток, обнесенных высокой изгородью. Вывеска у входа гласила: «Центральный приют для животных южного округа». Эстер выключила мотор, и воздух наполнился собачьим лаем и завыванием. Малыш Бобби с удивлением посмотрел на мать.
– Ду-ду! – изобразила звук трубы Эстер. – Сюрприз!
Малыш Бобби перевел взгляд на здание, затем – снова на мать.
– Я что-то не пойму, мама...
– Помнишь мисс Реджину, даму, которая у меня работала?
– Ага.
– Так вот, теперь она работает здесь. В комиссии по контролю над численностью домашних животных.
– О! – откликнулся малыш Бобби, откинувшись на сиденье.
– И она кое-кого присмотрела. Для тебя.
Бобби, похоже, пребывал в полном смятении.
– Послушай, – произнесла Эстер таинственным шепотом. – Чего бы тебе больше всего хотелось на этом свете?
Малыш Бобби задумался.
– Войти в школьную команду.
Эстер покачала головой.
– Нет, не то. Какую вещь ты бы хотел иметь больше всего на свете?
Бобби прикусил нижнюю губу.
– Маленький компьютер.
– Нет, не то, детка. На втором месте.
Малыш Бобби недоверчиво уставился на мать.
Эстер решила помочь: «М-р, м-р...»
– Котенка!
– Угадал! – воскликнула Эстер. – Идем!
Малыш Бобби выкатился из машины и преодолел лестницу у входа прежде, чем Эстер успела отворить дверцу автомобиля.
– Идем же, мама! Идем! – Бобби затанцевал от нетерпения, как делают дети, когда хотят писать. – Ну, скорее же, мам!
– Иду, иду!
Полы в холле были покрыты выщербленной плиткой и устланы газетами. В воздухе стоял острый звериный дух и запах экскрементов, но все перекрывала кислая вонь какого-то дезинфектанта. Посредине над стойкой из пластика возвышалась темнокожая женщина неопределенного возраста в коричневой униформе. Цвет костюма в точности гармонировал с цветом кожи. Позади нее от пола до потолка поднимались клетки, где обитали кошки, котята, маленькие собачки, щенки и даже целый выводок енотов. В одной из клеток сидела пара зеленых попугаев.
– Эстер! – воскликнула женщина в униформе. – Как поживаешь, детка? Как дела?
– Реджина! Смотрите-ка, какой на ней костюмчик! – рассмеялась Эстер, – Ты выглядишь просто шикарно!
Реджина была очень ухоженной и нарядной дамой с пышными формами. Высокая грудь, широкие бедра, соблазнительный зад. Под жакетом виднелась белая, туго накрахмаленная блузка. На запястьях блестели и звенели золотые браслеты.
– Иди сюда, Эс, – сказала Реджина и, обогнув стойку, подошла к подруге и обняла ее. – Могу поклясться, девочка, ты еще больше похудела. Хотя уж больше вроде бы некуда. Одна кожа да кости!
– Ты же знаешь меня, Ри. Сколько ни ем, все не впрок. Я всю жизнь такая.
– Нет, дело не в этом. – Реджина выпустила ее из объятий. – Слишком много работаешь. И слишком долго. И так – всю жизнь.
– Ну, ты же знаешь, какая на этот счет есть поговорка. Не потопаешь – не полопаешь.
– Слыхала. А кто это тут у нас такой толстый, того гляди лопнет?
Малыш Бобби, терзаясь нетерпением, перебегал от одной клетки к другой. Глаза его сверкали.
– Где он, мисс Реджина?
Женщины рассмеялись.
– Веди себя прилично, Бобби, – заметила Эстер. – Во-первых, ты должен поздороваться с мисс Реджиной Мы с ней полгода не виделись.
– Здравствуйте, мисс Реджина. Где он?
Реджина, глядя сверху вниз на малыша Бобби, снова рассмеялась.
– Здравствуй, Роберт. А ты с тех пор, похоже, ни на дюйм не вырос. Ну, ничего. Зато потом сразу вымахаешь. Будешь высоким и сильным, как папа, правда?
– Да, мэм, – ответил малыш Бобби, изо всех сил стараясь вести себя прилично.
– А кем собираешься стать? Футболистом или бейсболистом? Мои – так только об этом и мечтают. «Рейджером» или «Лейкером»?
– Сегодня утром заявил, что собирается быть телекомментатором.
– Телекомментатором? Как вам это нравится? Вот уж не думала...
– Пожалуйста, мисс Реджина! – взмолился малыш Бобби, да так громко, что на миг заглушил визг и щебет плененных животных.
– Бобби! – строго одернула его Эстер, однако не могла сдержать при этом улыбки.
– Прости, мама. Ну, пожалуйста...
– Ну, ладно, ладно. – Реджина снова зашла за стойку. – Придется принести, а не то несчастный ребенок лопнет от нетерпения. – Она вышла в заднюю комнату и вскоре вернулась, неся в руках пушистого, цвета какао, котенка с темными лапками и золотистыми глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71