На какое-то время, по крайней мере. Слишком взрывоопасная ситуация для бездоказательных догадок. Не стоит выделять этот случай. Представляешь, какая чертова буря поднимется, если мы впутаем сюда организованную преступность?
– Представляю, Джек, – задумчиво протянул Мэдисон.
– А если окажется, что мы ошиблись, а слухи уже расползутся – да Гунц нам головы поотрывает. Ты ведь знаешь, он ненавидит всякие осложнения.
Это решило дело.
– Я думаю, нам не стоит игнорировать возможность профессионального убийства, Джек, но мы займемся этим сами. Вне рамок основного расследования.
– Полностью поддерживаю тебя, капитан.
– Я высоко ценю твою поддержку, Джек.
– Прибережем это для себя.
– Верно.
Прибежал взволнованный детектив из особого отряда.
– Капитан, журналисты прорвались через черный ход. Мы их задержали, но они требуют сообщить, что происходит.
Это Мэдисон мог сделать не хуже всякого другого. Он самодовольно улыбнулся.
– Я разберусь с ними, Джек, если у тебя нет охоты.
– Нет, благодарю. Уступаю эту честь тебе. Сделай публичное заявление.
Мэдисон светился от удовольствия.
– Хорошо, – обратился он к копу, – пошли. Поговорим с прессой, надо же им сообщить что-то в воскресных известиях.
И Долли удалился деловым шагом, таща на буксире детектива.
Голд жевал сигару и наблюдал, как рабочие прицепляли «роллс» к тягачу. Мешали низкие потолки, и страшные проклятия оглашали опустевшее помещение.
С дальнего ската послышался рев мотора, и на стоянку ворвался красный спортивный автомобиль с откидывающимся верхом. Замора со скрипом затормозил в нескольких шагах от Голда.
– Эй, что стряслось?! – спросил Шон. Волосы у него были мокрые, а рубашка расстегнута.
– Поздравляю, еще одна жертва. – Голд улыбнулся, взглянул на влажные волосы Заморы. – Опять какое-нибудь мыльное предприятие?
– Я просто не мог проснуться. В конце концов, мать вылила на меня чашку холодной воды.
– Ирландские штучки. Вы, христиане, детей своих продадите за бутылку виски.
– Ну уж.
Голд продолжал шутить.
– Черт возьми! Я хочу позавтракать с Робертом Редфордом в его маленьком сексуальном авто. И пусть он угощает.
Замора подал машину назад, развернулся.
– Кстати, – спросил Голд, – вы довели до конца то предприятие?
– «Великолепное душистое мыло»? – Замора дал газ. – Нет, вмешался один немытый еврей.
Они умчались, резина мягко прошуршала по полу.

2.38 дня

По-воскресному гудел бульвар Креншо. Кларк Джонсон выпрямился, подтянулся и негромко, но решительно постучал по дверному косяку. Дверь была открыта, но завешена сеткой от насекомых. Через сетку доносились обрывки разговоров о тяжкой утрате, приглушенный смех и странное шарканье вилок по бумажным тарелкам.
Крепкая полная женщина с серебристыми волосами в длинном, до лодыжек, черном платье откинула сетку одной рукой. Она отирала пот с черного лба кружевным платочком.
– Заходи, сынок. Проклятая жарища. – Голос у нее был глубокий, звучный и сладкий, как патока. Прямо-таки оперный голос.
Джонсон колебался.
– Ну, туда или сюда? Мух напустишь.
Он все не решался.
– Здесь миссис Фиббс?
– Ну, конечно, сынок. Но не заставляй меня идти за ней. Ты друг семьи, значит, желанный гость на поминках.
Кларк слабо улыбнулся.
– Я думаю, мне лучше поговорить, с миссис Фиббс.
Толстуха неодобрительно оглядела его и опустила занавеску. Через несколько секунд на пороге появилась мамаша Фиббс.
– Мистер Джонсон? Заходите, пожалуйста.
Она держала сетку открытой, но он не заходил.
– Уф, миссис Фиббс. Я имел в виду Эстер. Когда попросил миссис Фиббс.
– Эстер в кухне. Заходите.
Он шагнул было в комнату, но опять остановился.
– Миссис Фиббс, наверное, лучше все-таки справиться у Эстер. Я не уверен, что она хочет меня видеть.
– Чепуха, – сказала она и потянула его за рукав. – Не сомневаюсь, что хочет.
В небольшой, тщательно прибранной – пол недавно натерт, обивка мебели вычищена – комнате собралось много народу. В основном женщины лет пятидесяти – шестидесяти, рослые и плотные, вроде той, что открыла дверь, в темных, шуршащих платьях. Были и мужчины, потевшие в воскресных костюмах. Один из них, плешивый, в очках без оправы, как Джон Леннон, носил воротник священника. У стены на стуле с прямой спинкой сидела молоденькая мексиканка с четырехлетней дочуркой на коленях. Девочка таращила любопытные глазенки. Буфет разместился на тщательно отутюженной скатерти, раскинутой на двух карточных столиках. Белый хлеб, холодные закуски, куски свинины, бобы, картофельный и капустный салаты. Гости примолкли, перестали жевать, внимательным взглядом окинули нового посетителя. И вернулись к прерванным занятиям.
– Миссис Фиббс, хочу еще раз принести соболезнования по поводу трагической кончины вашего сына.
Мамаша Фиббс вздохнула, прищелкнула языком.
– Да, очень печальный день. Я пережила мужа, мне пришлось смириться с этим, упокой Господь его душу. А сегодня схоронила единственного сына. Жизнь полна горьких неожиданностей, не так ли, мистер Джонсон?
Джонсон не ответил. Она провела его через комнату. Женщины откровенно разглядывали его, некоторые кивнули.
Эстер в простой шляпке с вуалью и маленький Бобби сидели в кухне. Багира на столе уплетала специальную печенку для кошек.
Эстер и Кларк долго смотрели друг на друга, потом она отвернулась, полезла за сигаретами.
– Мам, вот же они, – сказал Бобби.
– Можно сесть? – спросил Кларк.
Эстер не ответила. Мамаша Фиббс стояла в дверях.
– Мистер Джонсон нашел для нас время, так любезно с его стороны, не правда ли? – заметила она.
Эстер молча курила.
– Можно сесть? – снова спросил Кларк.
Эстер стряхнула пепел.
– Эстер... – В голосе мамаши Фиббс слышалась укоризна.
– Приспичило сесть – пусть садится, нечего спрашивать.
Смущенное молчание. Джонсон пододвинул стул к старому металлическому столу у мойки, сел. Багира подняла мордочку, облизнулась и уставилась на него широко раскрытыми глазами.
Маленький Бобби погладил кошку. Она выгнула спину, заурчала.
– Слишком много народу. Она боится.
Джонсон подвинулся ближе к Эстер. Багира снова уткнулась в миску.
– Вообще-то вы зря приучаете ее. Она привыкнет прыгать на стол и будет воровать масло.
– Навряд ли. Неужели ты и правда так думаешь?
– Говорю тебе.
– Не верю. Мама, неужели Багира будет так плохо себя вести?
Эстер затянулась последний раз и медленно раздавила окурок в пепельнице.
– Последнее, что меня волнует. – Она покосилась на Джонсона.
Мамаша Фиббс все еще стояла в дверях. Она откашлялась и сказала:
– Надо идти к гостям. Это все мои друзья из церкви. Они не покинули нас в трудный час. – Она улыбнулась, очевидно не ожидая ответа. – Скушаете что-нибудь, мистер Джонсон? Я принесу тарелку.
Джонсон повернулся к старухе.
– Нет, спасибо, миссис Фиббс. Я уже ел.
– Ну ладно. Бобби, малыш, пойдем со мной, поможешь принимать гостей.
– Ну, баба. Ты без меня не обойдешься?
– Не спорь со старшими, сколько раз тебе говорить. Бабушка велит сделать то-то – вот и делай, нечего препираться. Ты теперь единственный мужчина в доме.
Маленький Бобби медленно сполз со стула, понурился и поплелся к двери. Он выглядел и трогательно и забавно в своем черном костюмчике с галстуком.
– Ну давай, давай, – ласково понукала мамаша Фиббс. – Не унывай. Быть мужчиной не так уж плохо.
– Бобби, – сказал Джонсон, – на этой неделе интересный матч. Хочешь пойти?
У мальчика загорелись глаза.
– Ух ты! Можно, мама?
Эстер пожала плечами, ни на кого не глядя.
– Можно пойти всем вместе, – намекнул Джонсон.
– Думаешь? – Бобби вопрошающе посмотрел на взрослых.
Эстер не ответила, Джонсон сказал:
– Там решим, Бобби.
– Это было в здорово!
Мамаша Фиббс взяла сияющего внука за руку.
– Пойдем, малыш, – мягко сказала она и увела мальчика из кухни.
– Не забудь! – крикнул Бобби из коридора.
– Обещаю.
Несколько минут они сидели молча, наблюдая, как кошка подлизывает остатки печенки. Из гостиной доносилось печальное бормотание. В конце концов Кларк прямо взглянул на Эстер.
– Надеюсь, ты ничего против меня не имеешь. Она ничего не сказала.
– Я был на кладбище. Но я не хочу навязываться. Если тебе неприятно меня видеть...
Эстер взглянула на него, но опять ничего не сказала.
– Мне, право, жаль твоего мужа. Я хочу, чтоб ты знала. У меня сердце за тебя изболелось.
Молчание.
– Ради Бога, Эстер, говори со мной. Вели мне уйти. Вели остаться. Только скажи что-нибудь. Говори со мной.
Эстер поднялась, достала с сушилки две чистые чашки.
– Кофе? – спросила она, снимая с плиты чайник.
– Спасибо. – Он улыбнулся.
Она разлила кофе, села, схватила сигарету.
– Ты слишком много куришь.
Эстер покачала головой, зажгла спичку.
– Не сегодня же бросать.
– Верно. – Он торопливо отхлебнул кофе.
Кошка приподнялась на задние лапки, начала умываться. Эстер сняла ее со стола, бережно опустила на пол. Киска недовольно замяукала. Эстер вдруг нахмурилась.
– Чего ты здесь торчишь?
– Я не понимаю...
– Чего ты вынюхиваешь? Ты уже получил что хотел? Почему ты не оставишь меня в покое? Оставь меня одну с моим горем! – Она беззвучно заплакала! – Спи с женой следующего своего подопечного, найди другое развлечение. Чего ты приперся сюда?
Она положила голову на стол. Плечи ее вздрагивали. Джонсон потянулся было к ней, но отдернул руку. Кошка, вспрыгнув на стол, льнула к хозяйке. Эстер поплакала, подняла голову, вытерла глаза. Достала новую сигарету.
– Ты слишком много куришь. – Кларк взял у нее пачку «Салема».
Эстер долго не смотрела на него.
– Я ведь сказала, – наконец выговорила она, отбирая у него сигареты, – сегодня неподходящий день. Дай даме огоньку, будь так добр.
Он нашел коробок, чиркнул спичкой, поднес к сигарете. Она затянулась, выдохнула дым в потолок. Потом отложила сигарету.
– Я приготовлю еще кофе.

7.00 вечера

Гершель Гусман лежал в «Хедер-Синай» в 415-й палате, отдельной, угловой комнате в конце длинного коридора, прямо напротив поста сиделки.
Сиделка – худощавая, холодноватая блондинка с заметным скандинавским акцентом – преградила им путь.
– Курить запрещено, сэр, – проворчала она, уставившись на сигару Голда так, будто это не сигара, а кал, сданный на анализ. – Только в комнате ожидания.
Голд хотел спорить, но Замора подарил девушке самую редфордскую из своих улыбок. Она оттаяла, захлопала ресницами, захихикала и отошла. Замора проводил глазами ее крепкий, обтянутый белой формой задок.
– Брось эту дрянь и заходи, – шепнул он Голду. – А я пощупаю сестричек. Как Ньюмэн в «Форт Апаш».
В прохладной комнате стоял полумрак. Гершель лежал в постели с кислородной маской на лице. Рядом сидела его жена, Рут. Вокруг собралось несколько человек. Голд узнал Джеки Макса. Остальные были из его свиты. Пара писателей-юмористов, какие-то пешки-лизоблюды и грудастая деваха, якобы секретарша.
– Джек, – Рут встала, – спасибо, что навестил.
– Ну что ты. Как он? Как ты, Гершель?
Гершель поднял трясущийся большой палец и подмигнул Голду. Лицо у него было известково-бледное, и Голду показалось, что он успел похудеть килограммов на десять. А ведь не виделись они пять-шесть дней, не больше.
– Все чудесно, – ответила Рут за мужа. – Сегодня утром его перевели из реанимации. Все просто поражены, так быстро он поправляется. Доктор Синх говорит, это потому, что сложение у Гершеля как у индийского буйвола.
– Доктор Синх? – перебил Джеки. – Доктор Синх? Что это за еврей с фамилией Синх?
– Он индиец.
– Индиец? – Джеки прикинулся возмущенным. Его подхалимы с готовностью захихикали. – Настоящий индиец? Йог? Так он не еврей?
– Босс, – один из подхалимов захлебнулся от смеха, на лету подхватывая шутку нанимателя, – если его зовут Синх, значит, он сикх.
– Сикх? Из тех типов в чалмах, которых показывают во всех дрянных киношках? Из тех, что щеголяют в грязном белье? Из тех типов? Заклинатель змей? Вот это доктор! И это в самой большой в мире еврейской больнице, с самыми дорогими еврейскими врачами – тебя, еврея Гершеля, лечит какой-то торговец коврами?
Теперь хохотали все, даже Голд улыбался. Гершель под своими простынями вздрагивал от смеха.
– Джеки! – строго одернула Рут. – У Гершеля трубки выскочат.
Макс возвел очи к небу.
– Господь не допустит этого. Он не позволит им выскочить.
Новый взрыв смеха.
– Джеки! Пожалуйста! – взмолилась Рут.
Джеки Макс повернулся к Голду, протянул руку.
– Привет. Я Джеки Макс, – сказал он с напускной скромностью, прекрасно понимая, что Голд узнал его.
– Я Джек Голд.
Джеки искренне, до боли сжал ему руку. Одно из его знаменитых рукопожатий. На нем был красивый, на заказ сшитый шелковый смокинг, лакированные ботинки, модные часы-браслет. Он выставлял напоказ манжеты и благоухал одеколоном.
– Я знаю тебя, лейтенант. Встретимся через несколько часов на одних подмостках.
– Ты о бенефисе Братства? Боюсь, я не смогу там быть.
– Да? Я очень огорчен. – Он в самом деле выглядел огорченным. – Жаль. Все там будут. Все.
– Все, – поддакнул кто-то из свиты. На этот раз не подхалим, а подхалимка.
– Франк, Дин, Сэмми, Милтон, – перечислял Макс, – Джерри, Робин, Ричард, Уоррен...
– Барбара, – подсказали ему.
– Барбара, Лиза, Диана, Барт, Клинт. Все, черт возьми! Не верю, что ты это пропустишь.
Голд пожал плечами.
– Дело прежде всего.
– Вупи, Кении, Эдди, Джоан, Джонни...
Макс жестом велел всем замолчать.
– Ты знаешь, что придет мэр? И шеф полиции? Может быть, губернатор.
– Здорово, – без всякого выражения сказал Голд. Макс покачал головой.
– Нет, надо же пропустить такую грандиозную штуку. Наверное, у тебя чертовски важное дело.
– Наверное. – Голд холодно улыбнулся.
Максу надоело разговаривать, он опять продемонстрировал манжеты, взглянув на золотые часы.
– Надо идти. Я уже не успеваю загримироваться. А нас будет снимать Эн-би-си. Они хотят использовать этот материал в специальном выпуске. Или в «Недельном обозрении». – Он перегнулся через кровать и почти прокричал в ухо Гершелю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71