OCR Dinny; SpellCheck Angelli
«Лунное очарование»: АСТ, Транзиткнига; Москва; 2005
ISBN 5-17-028423-3, 5-9578-1607-8
Аннотация
Никакая опасность не в силах остановить красавицу Эсме Монтроуз, бегущую от брака с жестоким негодяем – и вынужденную молить о помощи и защите сурового лорда Йена Уинтропа, который осуждает ее за легкомыслие и сомневается в ее добродетели…
Эсме готова терпеть его грубость, его жестокие слова – но как ей вынести недоверие и презрение мужчины, которого она ПОЛЮБИЛА С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА, полюбила со всей силой пробуждающейся юной женственности?!
Дебора Мартин
Лунное очарование
Моим родителям, которые много лет назад открыли мне удивительный мир Таиланда.
Пэм, Рексанн и Миган, воспитавшим из меня писательницу.
Рене, моему чудесному мужу, всегда верившему в меня.
Глава 1
Ноябрь 1892 года
Бангкок, Сиам
Разбудившие Эсме женские голоса доносились из-под открытого окна ее спальни. Еще не очнувшись окончательно от блаженной дремоты, девушка явственно различила сильный сиамский акцент.
– Эсме! Эсме!
Сев на кровати, Эсме сладко потянулась, словно все еще не желая расставаться со сном, но уже в следующий момент, решительно выскользнув из-под тонкой кисеи, защищавшей ее ложе от назойливых комаров, подошла к окну, с наслаждением ощущая легкий ветерок, пробегавший по ее разгоряченной коже.
– Ламун? Мей? – негромко произнесла она. – Это вы? Тише, вы всех разбудите! В чем дело?
В серебряном свете полной луны Эсме явственно видела изящный силуэт Ламун, и стоявшая рядом Мей казалась уменьшенной копией своей старшей сестры.
– Поторопись, Эсме, – заговорила Ламун, – если не хочешь пропустить праздник!
Рядом с сестрами на земле стояли кратонги – небольшие самодельные лодочки.
– Очень красивый праздник, – поддержала сестру Мей. – Ты должна видеть все эти огни, Эсме!
Заметив умоляющее выражение в глазах подруг, девушка вздохнула. Впрочем, особо умолять ее не требовалось: Эсме сама с нетерпением ждала Лой Кратонга – праздника, который всегда отмечали во время ноябрьского полнолуния. Тетя Мириам, разумеется, была не в восторге от желания племянницы и в конце концов сумела убедить отца Эсме, чтобы он строго-настрого запретил дочери посещать подобные празднества.
– Ламун, Мей, – снова вздохнув, Эсме облокотилась на подоконник, – я, кажется, предупредила вас, что не смогу! Вы разве не получали моей записки?
Девушки энергично закивали, но надежды убедить подругу не потеряли.
– Тебе понравится! – словно обидевшись на Эсме, протянула Мей. – Я очень прошу тебя!
– Вы же знаете, что случится, если я пойду на праздник без разрешения отца! В прошлом году я, не спросясь его, убежала на празднования по случаю дня рождения короля Чулалонгкорна. Когда папа и тетя Мириам узнали про это, они запретили мне общаться с вами в течение месяца, не говоря уже о других запретах. Вы и теперь этого хотите?
– Не бойся, они не узнают, потому что…
– Нет, – решительно прервала подругу Эсме. – Без папиного разрешения я не пойду.
– Ты уже большая, твой отец не может тебе запретить.
Эсме хотела возразить, но в последний момент все-таки сдержала себя. Ну как объяснить подругам, что у англичан немного другие понятия о том, в каком возрасте девушку можно считать совершеннолетней? Хотя Мей и Ламун моложе ее, обе уже были замужем и имели детей, в то время как отец восемнадцатилетней Эсме считал ее едва вышедшей из детского возраста.
– Я уже не говорю о том, – добавила Эсме, – что кроме папы есть еще и мэм Мил…
«Мэм Мил» – так называли тетку Эсме Мей и Ламун, которым с трудом давалось непривычное английское имя Мириам. Сначала они произносили его как «Миллэм», а потом и вовсе сократили до «Мил».
– Мэм Мил никто не скажет! – наперебой затараторили сестры, но кому, как не Эсме, было знать, что от Мил ничто не может укрыться и результат здесь будет только один – новое запрещение общаться с подругами.
Эсме снова посмотрела на красивые кратонги, которые ее подруги сделали собственными руками. Возможно, ради того, чтобы увидеть сотни подобных лодочек, плывущих по реке с горящими в них свечами, стоило рискнуть…
– Нет, Мей, я не могу! – повторила Эсме, вспомнив, какое лицо было у отца, когда он заявил, что запрещает ей посещать подобные празднества. На этот раз, однако, голос ее прозвучал менее решительно – желание пойти на праздник было гораздо сильнее, чем опасение возможных последствий.
Заметив это, сестры снова попытались склонить Эсме на свою сторону.
– Мы очень быстро, – затараторили они. – Всего лишь посмотрим – и обратно. Тебе очень понравится!
Эсме едва сдержалась, чтобы не рассмеяться. Конечно, сестрам – замужним, имеющим детей женщинам – трудно попять, как отец Эсме, которая на два года старше Ламун, может до сих пор относиться к ней как к ребенку. Как бы то ни было, самой Эсме не могло не льстить, что подруги считают ее вполне взрослой.
– Идем же! – решительно заявила Мей. – Поторопись, а то все пропустишь!
– Хорошо, иду. – В глубине души Эсме уже давно готова была уступить уговорам подруг и собственному желанию. – Только подождите немного, мне нужно одеться.
При этих словах сестры только рассмеялись. Эсме, впрочем, ничуть не обиделась, зная, что, с точки зрения сиамок, она уже и так была чрезмерно закутана. Ни Ламун, ни Мей ни за что бы не легли спать в такую жару в шелковой ночной рубашке, которая сейчас была на Эсме, а то, что она носила днем, должно быть, и вовсе казалось им веригами. Сами же они никогда не надевали ничего, кроме саронга – национального костюма, состоявшего всего лишь из обернутого вокруг пояса куска материи, доходящего до колен, и узкой повязки, едва прикрывающей грудь.
Эсме обвела взглядом лежавшую на стульях одежду, думая, во что бы нарядиться. Может быть, в это голубое платье? Симпатичное, но скромное – подходит для любого случая…
Нет, решила она через минуту, для любого, только не для этого. Увидев ее в этом платье, каждый сразу же поймет, что она англичанка. А если, не дай Бог, ее увидит кто-нибудь не тот?
И тут Эсме вспомнила: совсем недавно Ламун и Мей подарили ей точно такой же саронг, как у них! В нем она вполне может сойти за сиамку, тем более с ее смуглой кожей и черными волосами, унаследованными от матери-француженки…
Чтобы найти свой саронг, Эсме пришлось долго рыться в ящиках – в свое время она надежно спрятала его подальше от всевидящих глаз тетки и от горничной с ее слишком длинным язычком. С тетей Мириам наверняка случился бы инфаркт, если бы она обнаружила, что племянница – скромная, добропорядочная учительница в школе для сиамцев, директором которой был ее отец, – прячет среди своих европейских платьев едва прикрывающее тело облачение дикарей. Эсме же нравился этот саронг из небесно-голубого шелка, который Ламун соткала специально для нее.
Решительно скинув ночную рубашку, Эсме обвязала саронг вокруг пояса довольно хитрым способом, которому ее научили подруги. Обернув шарф вокруг груди, она перекинула один его конец через плечо, а другой заколола золотой булавкой – подарком отца. Хорошо еще, что Ламун, щадя ее скромность, сделала шарф шире, чем обычно; тем не менее одно ее плечо все же осталось обнаженным, и это заставляло Эсме чувствовать себя слегка не в своей тарелке. Дай-то Бог, чтобы при выходе она не попалась на глаза никому из домашних…
– Поторопись же! – Нетерпение ее подруг все больше возрастало.
– Еще минуту! – Эсме огляделась в поисках какой-нибудь ленты, которой она могла бы перевязать свои густые волосы, но, как назло, ей на глаза ничего не попадалось подходящего. Что ж, придется оставить волосы в покое. Так ей будет жарко, но Эсме надеялась, что у реки станет немного прохладнее.
Сунув ноги в расшитые туфли – еще один подарок сиамок, – Эсме направилась к окну и уже через пару мгновений легко и грациозно бежала по теплой земле вслед за подругами.
Ламун и Мей пробирались через джунгли впереди Эсме, петляя узкими, извилистыми тропинками, которые мог различить в полумраке лишь их наметанный глаз. Эсме следовала за ними всего лишь на шаг поодаль. Сердце ее замирало от восторга – Лой Кратонг, судя по всему, обещает быть еще более грандиозным зрелищем, чем празднества по случаю дня рождения короля. Впрочем, дело даже не столько в самом празднике, сколько в том, что ради него она решилась на смелый поступок – убежала из дома. Пора бы уже «проветриться», и так уж ей слишком долго пришлось скучать в четырех стенах…
Эсме пользовалась гораздо большей свободой, пока была жива ее мать. Слава Богу, тетя Мириам даже и не догадывалась о том, что в свое время позволялось племяннице, иначе ее хватил бы удар. Впрочем, до смерти матери и отец был другим – презирая светские условности, он позволял дочери много такого, что иные наверняка нашли бы шокирующим. Это сейчас Джеймс Монтроуз сильно изменился под влиянием своей сестры Мириам, а когда-то Эсме учила сиамский язык с местным учителем, играла с девочками-сиамками, с интересом выслушивала от Ламун или Мей захватывающие старинные сиамские легенды или не менее любопытные подробности о местном быте и нравах королевского двора…
Но то было в детстве. Не успела Эсме выйти из детского возраста, как ее постигло первое горе – ушла из жизни ее красивая, умная, гордая мать. Поначалу Джеймс говорил дочери, что ее мать умерла, но с первого дня в душу девушки закралось сомнение в том, что отец говорит всю правду. Во всяком случае, несмотря на то что горе отца – в этом Эсме не сомневалась – было глубоким и искренним, на похоронах он вел себя как-то странно. Казалось, безутешный вдовец стремился как можно скорее предать тело жены земле. За этим последовало несколько недель беспробудной тоски, пока Джеймс наконец, словно вдруг очнувшись, не заявил, что негоже молодой девушке расти одной в чужой стране без женского присмотра. Так в доме появилась Мириам – младшая незамужняя сестра Джеймса.
Разумеется, мэм Мил была далеко не в восторге от перспективы покинуть Лондон и на длительный срок переселиться в Богом забытую, населенную дикарями страну; в письме, отправленном брату в ответ на его письмо, Мириам даже предлагала взять Эсме к себе. Но Джеймс был непреклонен – его дочь должна остаться там, где прошло ее детство. Поскольку иных средств к существованию, кроме тех, коими обеспечивал ее брат, у Мириам не имелось, ей пришлось согласиться на все его условия.
С собой Мил принесла строгие порядки, к которым Эсме была непривычна, и нескрываемое презрение к покойной жене брата, такое же, как к сиамцам которых она величала не иначе, как «варварами» и «грубыми язычниками».
Как-то, пребывая в особо мрачном настроении, Мириам заявила Эсме, что ее мать вовсе не умерла, а покончила с собой «из-за любовника». Когда Эсме спросила об этом у отца, он подтвердил слова сестры, и все же девушка ни на минуту не верила в это. Она знала свою мать – Репе Монтроуз была не такой женщиной, которая способна изменить законному супругу… И она никогда бы не совершила самоубийства.
В конце концов отец и Мириам показали ей записку, написанную матерью, в которой та заявляла, что уходит из жизни из-за того, что не может быть вместе с любимым человеком. Почерк действительно принадлежал Рене Монтроуз, но и это не избавило Эсме от Сомнений. В.этой истории что-то явно было не так.
Сомнения не покидали Эсме и сейчас, что больше всего бесило Мириам. Чем сильнее племянница тосковала по покойной матери, тем строже становилась тетка.
Эсме решительно расправила плечи. Ничто на свете – ни запреты отца, ни гнев его сестры – не заставит ее пропустить праздник. Он нужен ей хотя бы для того, чтобы отвлечься от постоянных грустных мыслей о матери.
Единственным источником света, освещавшим путь трем подругам, была огромная полная луна. Легкий ветерок шевелил широкие листья банановых пальм, и Эсме казалось, что над ней хлопают мощными крылами какие-то фантастические птицы. Шедшая впереди Мей, наступив босой ногой на валявшийся на ее пути кокос, выругалась по-сиамски и отфутболила злополучный орех в сторону. Эсме едва сдержалась, чтобы не рассмеяться, но подумала, что ей самой не мешало бы повнимательнее смотреть на дорогу. Под ее ногами хрустнула ветка, где-то над головой раздалось ворчание обезьян, явно недовольных тем, что их ночной покой потревожен. Ночью джунгли казались почти такими же живыми, как днем.
С замиранием сердца Эсме прислушивалась к таинственным ночным звукам, с наслаждением вдыхая пряный запах цветов.
Но вот наконец и пристань, полная народа, в основном молодого. По реке, медленно покачиваясь на волнах, уже плыло несколько сотен кратонгов. Ламун и Мей, воспользовавшись чьей-то свечой, зажгли от нее свечи в своих лодочках и тоже пустили их по воде. Эсме с восхищением смотрела на сотни огней, рассеивавших тьму, – они казались ей скоплением гигантских светлячков. Некоторые кратонги порой прибивало к берегу, но затем они плыли дальше, подталкиваемые дружеской рукой какого-нибудь доброжелателя.
Кратонги были самыми разными, но каждый по-своему настолько изящен, что Эсме, пожалуй, затруднилась бы назвать красивейший. Одни были свиты из пальмовых или банановых листьев и раскрашены яркими, пестрыми узорами, другие представляли собой сложные конструкции из бамбука, на которые их создатели водрузили дары богине реки – кусочки фруктов, мелкие безделушки и все, что могло бы умилостивить богиню. Но самым красивым все-таки был огромный бумажный фонарь, водруженный на бамбуковую лодочку, с боков которой свешивались изысканные серебряные украшения.
Глядя на плывущие по реке огни, Эсме задумалась. Возможно, именно так выглядит Лондон с его миллионами огней. В этом городе Эсме никогда не была, хотя всегда мечтала побывать. Пока же, как ни напрягала девушка воображение, она не могла представить ничего красивее, чем мириады плывущих по реке огней, рассеивавших ночную тьму.
Вот уже спущена на воду последняя лодка, вот уже народ начал расходиться… А Эсме словно завороженная по-прежнему стояла на пристани, не в силах оторвать взгляд от реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48