Да и нелепо. Мама решила, что я выгляжу хорошо. Я тоже думал, что выгляжу хорошо, но ведь главное — это попасть в струю относительно контекста, а среди обычных «хой полой» я выглядел пингвином.
При всем при этом я был голоден, как волк, потому что короткая, но наполненная впечатлениями встреча с мамой заставила меня напрочь забыть о еде. Оставалось надеяться, что на приеме будут разносить блюда с аристократическими угощениями.
В такси я достал из кармана оба телефона, мой и Мэнди, чтобы, сравнив их, убедиться, что мой действительно вернулся ко мне. Но что это значит? Может быть, его действительно вернул тот славный малый, и никто за мной не охотится? Может быть, детектив Джонсон был прав насчет Мэнди? Может, ее вызвонили поухаживать за приболевшим родственником, а трубку она просто выронила и потеряла? Конечно, для того чтобы все это оказалось правдой, необходимо списать погоню по заброшенному дому на недоразумение. Мы что, случайно нарвались там на психа? Или нам это привиделось? Обоим?
Маловероятно.
И даже эти радикальные теории не объясняют приглашения на прием, устроенный «Хой Аристой». «Антиклиент» реален, и он хочет поговорить со мной. Вероятно, они подбросили мой телефон какому-то случайному прохожему. Он им больше не нужен, потому что они знают, что я не брошу Мэнди на произвол судьбы (или не устою перед соблазном кроссовок). А потому непременно приду на вечеринку.
Поиграв с кнопками телефона, я решил позвонить Джен.
«Вы звоните по телефону Джен. Оставьте сообщение…»
— Это Хантер. Мне вернули мой старый телефон. Какой-то парень, не лысый, принес его моей матери на работу. Я не знаю, что это значит. Короче, до встречи. План прежний? Ну все, пока.
Я откинулся на сиденье такси, жалея, что она не ответила, а заодно о том, что оставил такое дурацкое, нескладное сообщение. Я никогда не был фанатом голосовой почты, которая в основном представляет собой большое увеличительное стекло для чего или кого угодно, заставляющего вас нервничать. Но, конечно, у меня не было повода нервничать насчет Джен. Мне вспомнилось, как она все время находила причины оставаться со мной, прикасалась ко мне, не говоря уж о том, что совершенно меня преобразила. Джен определенно мне нравилась.
Но нравлюсь ли я ей? Я потер виски: проблема заключается в том, что, когда ты увлечен (а я был увлечен основательно, чего уж тут), очень трудно понять, какие чувства испытывает к тебе объект увлечения. В конце концов, Джен могла увлечься вовсе не мной, а поисками пропавшей Мэнди, ради приключений. Или решила, что у меня такие приключения каждый день, хоть лопатой греби, а когда узнает, что это не так, будет разочарована. И вообще, насколько это обычно, чтобы девушка красила парню волосы, и говорит ли это что-то о ее к нему отношении?
Правда, размышляя обо всем этом, я не забывал, что озабоченность этими вопросами вовсе не затрагивает главную на данный момент тему: если маскировка не сработает, «антиклиент» обрушит на мое «эго» куда более серьезные проблемы, чем возможное недопонимание с Джен.
Мне вспомнились фильмы, где напарник говорит: «Мы лезем прямо в западню», на что герой отвечает: «Ага, но как раз этого они от нас и не ждут». Полная чушь, конечно. Капкан ставят именно в расчете на то, что кто-то в него попадет, верно? Правда, они ожидают темноволосого Хантера в шортах для скейтборда, а не блондинистого не-Хантера, «пингвина» в вечернем костюме и бабочке.
Я глубоко вздохнул. Мне действительно очень хотелось есть.

* * *

К этому часу музей был уже закрыт для публики, но мраморные ступени, поднимавшиеся к нему по склону холма, еще были усеяны туристами. Вместе с другими приглашенными я двинулся сквозь толпу усталых, загорелых, увешанных камерами приезжих, спеша навстречу благодатной кондиционированной прохладе музея. Представителей нашей тусовки можно было узнать сразу — женщины в вечерних туалетах, мужчины все как один в бабочках. В фойе стоял на задних ногах скелет барозавра, восемьдесят футов высотой, защищающий скелет своего детеныша от скелета тираннозавра. Я вспомнил, как в детстве, бывая здесь, недоумевал, почему все эти костяные чудовища хотят съесть друг друга, хотя с мясом у них явный напряг.
Толпа была достаточно большая, в такой легко затеряться, рой голосов заполнял мраморное пространство, смешиваясь с собственным эхом. Чувствуя себя надежно затерявшимся среди таких же «пингвинов», я двинулся по отгороженному бархатными лентами проходу из фойе в зал млекопитающих Африки.
Это была старая часть музея, относившаяся к тем временам, когда натуралисты ездили в экспедиции, отстреливали там животных, привозили их шкуры и скелеты и делали из них чучела. Современным борцам за сохранение живой природы это, конечно, не по нраву, но, по-моему, это тоже своего рода сохранение. В центре огромного зала было установлено целое семейство слонов, а вдоль стен тянулись витрины и диорамы: зебры, гориллы и антилопы импалы на фоне раскрашенных африканских пейзажей таращились на людей стеклянными глазами и выглядели парализованными удивлением — словно никто не предупредил их, что находиться здесь можно только в смокингах.
Толпа текла кругами, двигаясь вокруг слонов по часовой стрелке. По манхэттенской традиции вечеринка начинала раскручиваться с опозданием на два часа, и гости еще только разбирали напитки. Это медленное круговое движение предоставило мне возможность заняться наблюдением, высматривая замаскированную Джен, с одной стороны, а с другой — любые признаки «антиклиента».
Я был как на иголках. Маленькие пластиковые булавочки от ярлычков кололись все ощутимее, не говоря о том, что мне так и не удалось привыкнуть к облику блондина, отражавшегося в стекле, отделяющем наш променад от панорамы африканской саванны. Мои глаза устремлялись вслед каждой девушке роста Джен, но ее здесь не было, если только она не прибегла к пластической хирургии. Ну и конечно, когда в поле зрения появлялась очередная лысина, я всякий раз вздрагивал, ожидая, что сейчас на мое плечо опустится тяжелая рука и уведет меня в какой-нибудь темный угол музея. Короче, я находился среди этой беспечной толпы в таком сильном мандраже, словно знал, что пара спящих львов в угловой диораме вот-вот оживет.
Чтобы успокоиться, я сделал то, что естественно приходит на ум любому охотнику за крутизной: стал присматриваться к гостям.
Судя по всему, целевой аудиторией «Хой Аристой» являлись молодые богатеи, основная работа которых и состояла в том, чтобы ходить на такого рода приемы. Их имена печатаются жирным шрифтом в колонках светских сплетен, видимо, чтобы все знали, чем они там занимались на прошлой неделе. А эти мероприятия посещают, чтобы оттачивать свои социальные навыки в ожидании времени, когда они, унаследовав трастовые фонды, войдут в попечительские советы музеев, оркестров и оперных трупп и будут посещать еще больше приемов. То и дело вспыхивали камеры, собирая материал для воскресных приложений и задних страниц таблоидов, специализирующихся на сплетнях о знаменитостях. Приходилось признать, что журнал «Хой Аристой» действительно имеет аристократические корни. Если журнал способен арендовать для вечеринки весь Музей естественной истории, значит, за ним стоят серьезные люди, занимающие высокое положение в обществе.
Интересно, читал ли кто-нибудь из здешних гостей сам журнал и, вообще, что в нем печатают? Инструкции, как носить норковые шубы?
Впрочем, для журнала важнее другое: кто размещает в нем рекламу, а вот от желающих, чтобы их продукция красовалась в журнале «Хой Аристой» для богатеев, наверняка нет отбоя. Тут тебе и агентства недвижимости, и центры избавления от наркотической зависимости, и клиники избавления от лишнего веса и пластической хирургии — известнейшие заведения, от упоминания названий которых я воздержусь. Привлекательность подобных изданий еще и в том, что на каждого читателя, действительно принадлежащего к высшему обществу, приходится сотня жалких подражателей, стремящихся купить разрекламированную сумочку или наручные часы, в надежде на то, что остальные признаки элитарного стиля жизни как-нибудь последуют за этим сами.
Почему это племя меня особенно раздражает? Не то чтобы я был против социальных слоев — моя работа зависит от их существования. Крутизна, она ведь у всех разная, и продвинутая молодежь, от баскетболистов до диджеев Детройта, подразделяется на элиту и «хой полой», да и внутри этих категорий существуют более тонкие различия. Но здешняя публика была другой. Одно слово — «аристой». Принадлежность к аристократии определяется не вкусом, инновацией или стилем, но тем, что вы по рождению принадлежите к избранной сотне семей Манхэттена. Вот почему у аристократов нет инноваторов. В плане формирования своего нового облика они полагаются на дизайнеров из Парижа и Рима и нанимают помощников среди избранных трендсеттеров, таких как Хиллари Дефис. Верхушка пирамиды крутизны, «хой аристой» пирамиды, — там, где, по сути, должны находиться инноваторы, — срезана, типа как на задней стороне банкноты в один доллар. (Совпадение? Можно обсудить.)
Неожиданно я запнулся, однако мое кисловатое настроение сменилось некоторым оживлением. В нескольких ярдах от меня, перед троицей великолепных бизонов, две приглашенные модели раздавали пакеты с подарками.
Все без исключения, начиная от неприлично богатых людей до анархистов-взрывателей, обожают халяву. Само собой, я тоже вцепился в бесплатный пакет, хотя, конечно, убеждал себя в том, что делаю это ради того, чтобы посмотреть — не будет ли там какой-нибудь наводки, позволяющей побольше разузнать о спонсорах этого мероприятия. В конце концов, все подобные вечеринки, куда гостей приглашают по списку, представляют собой мультикорпоративные рекламные акции, и раздача подарков является их неотъемлемой частью. Подарочные пакеты, содержащие бесплатные наборы косметики, популярные журналы, билеты в кино, компакт-диски, шоколадки и миниатюрные бутылочки с напитками, раздают всем гостям. Главными спонсорами (я могу назвать эти бренды, потому что их по причинам, которые будут объяснены ниже, нет в открытой продаже) являлись сам журнал «Хой Аристой», пряный ром под названием «Благородный дикарь» и новый шампунь, который носил причудливое название «Пунь-шам». Главным призом в пакете была бесплатная цифровая фотокамера размером не больше старомодной сигаретной зажигалки, разумеется, с логотипом этого шампуня.
Бесплатная цифровая камера в качестве рекламного подарка, а? Я одобрил это кивком.
Но не подарочным пакетом единым жив человек. Я съел шоколадку и огляделся по сторонам в поисках настоящей еды.
Мимо пронесли поднос с шампанским и апельсиновым соком. Схватив сок, я осушил стакан залпом — тут-то и обнаружилось, что в него изрядно добавили «Благородного дикаря» или, наоборот, — «Благородного дикаря» малость разбавили соком. Мне, правда, удалось не поперхнуться, не закашляться и не разбрызгать напиток, но к лучшему ли это, вопрос спорный. Потому что ром, принятый на голодный желудок, тут же ударил мне в голову. Все сделалось каким-то размытым, мне вдруг показалось, что узлы галстуков некоторых из моих собратьев-«пингвинов» далеки от совершенства. То есть не вполне соответствуют канонам, столь внятно изложенным у Эмили Пост. Или Вандербильт? Я не мог вспомнить, у кого именно это являлось дурным тоном.
Мне снова стало не по себе, хотя на сей раз это, возможно, не имело никакого отношения к исчезновению Мэнди, потенциальным угрозам, исходящим от «антиклиента», претенциозности «хой аристой» или даже к тайне отношения Джен ко мне. Дело было даже не в уровне сахара в крови. Дело обстояло гораздо проще.
Я был один как перст.
Никому не нравится быть выставленным напоказ. Как маленькая стайка чучел антилоп, таращившихся на меня через помещение невидящими глазами, я тоже социальное животное. А здесь я стоял в смокинге, держа подарочный пакет и пустой бокал из-под апельсинового сока, чувствуя себя неприкаянным среди множества людей, которых я не знал и инстинктивно не любил.
Где же Джен? Я подумал, может, позвонить ей, но пока мне нечего было ей сообщить. Вечеринка ничем не отличалась от ей подобных.
Сейчас, пожалуй, я был бы рад хоть мельком увидеть того лысого типа, атлета с погрузчика или футуристку. Прятаться, даже уносить ноги, все интереснее, чем вот так торчать, как идиот, одному. Мне позарез требовалось найти себе некое целенаправленное занятие.
Мимо пронесли еще один поднос с чем-то похожим на еду, и я последовал за ним.
Поднос вывел меня по короткому холлу к космической секции музея. Передо мной высился планетарий — огромный белый глобус на изогнутых ножках, внушающий трепет, как инопланетный космический корабль. Однако, как это часто бывает в музеях, я думал о еде и плелся за подносом. Перехватить одетого в белое официанта мне не удавалось до тех пор, пока его не обступила маленькая толпа таких же голодных гостей.
Поднос был покрыт экспериментальными суши, всяческими вывертами вроде крохотных башенок из икры и разноцветных щупалец, короче говоря, тем, чем питаются в природе реальные пингвины. Не могу сказать, чтобы в этом воплощалась моя кулинарная мечта, но я схватил пару кругляшей, больше всего похожих на простые рисовые шарики, и сунул один себе в рот. Внутри он тут же взорвался чем-то солоноватым и рыбным: суши с сюрпризом. Но взрыв меня не остановил, проглотив первый шарик, я взялся за второй.
Мой рот был набит битком, так что когда рядом со мной неожиданно возник наш добрый лысый друг, я не смог даже вскрикнуть.

Глава шестнадцатая

«Мрррф…» — вырвалось у меня с перепугу.
Он пробормотал что-то невнятное, скользнув по мне взглядом.
Я проглотил рисовый шарик практически целиком.
Он продолжал бормотать, и постепенно я сообразил, что он говорит вовсе не со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27