Он взял листки моего сценария, поднял на лоб очки, сразу потеряв зна-
чительность, и подслеповато углубился в чтение. Ясмотрел на пустой экран
за его спиной. Белый, как бы ждущий взрыва, готовый для проекции полотен
Болотникова. Вот уж про кого я знаю все. Еще бы - лежали в одной палате.
Болотников не мог рисовать, как мечтал, мучился, страдал, заболел из-за
этого. Как Ван-Гог расплатился рассудком за свою палитру...
- Опять война, - откинулся Чулков на спинку кресла, - почему война?
Художник и Война, скажете. Опять абстракция. Или вот: почему у вас эсес-
совец с еврейским лицом, вы так и пишете - с семитскими глазами. Что вы
хотели этим сказать? Что и среди арийцев были иудеи? Что евреи пролезли
даже в отборные войска фюрера?
Опять он выворачивает все наизнанку.
- Нацист или шовинист остается фашистом в любом обличье.
- Вы антисемит?
Я удивленно вгляделся в его лицо. Чулков? Может у него по жилам бежит
часть чужой крови, и вот она взывает сейчас к расправе надо мной?
- Нет, я не антисемит. У нас в издательстве работают и русские, и ев-
реи, узбечка, латыш, украинцы... Особой разницы между ними не вижу. Ев-
реев даже больше, чем других.
- Ну и как?
- Что как?
- Ну, вообще.
- Хорошие люди.
- Вы сионист?
Все-таки он - Чулков.
- Хватит об этом, - решил он. - Наконец, третий ваш опус. Опус номер
три. "Белые горы". Кто эти люди? Куда они идут? Где это происходит, в
конце концов?
- В Тяпляпландии, - буркнул я. - Бессмысленно отвечать на эти вопросы
- там же все написано.
- Бунт на корабле, - неодобрительно скривился Чулков.
- Все написано и сказано. Как у Чехова. Ишь ты, извините, ишь вы.
Вопросы будут задавать худсовет, директор студии, работники Министерства
кинематографии. Поверьте мне.
Он умолк.
Потом улыбнулся. Зубы белые, как полотно экрана.
И тихо, по-дружески сказал:
- Все, что вы написали, придумали, вообразили - это прекрасно. Вер-
нее, кажется прекрасным. Причем, на сто процентов - только вам. И вам
придется, будучи человеком самой страшно унизительной и открытой любым
нападкам профессии, будучи кинорежиссером, постоянно убеждать кучу лю-
дей, тупых, упрямых, иезуитски мыслящих, льстивых, коварных, бестолко-
вых, обидчивых, усталых, равнодушных, что вы - гений. В конце концов,
даже ваши коллеги по съемочной группе должны верить вам. Такие вам
предстоят заботы...
- Весенние, - неуклюже сострил я.
Он очень цепко глянул на меня.
- Чтоб цыпляток по осени считать. Последний вопрос: какой период в
создании кинокартины главный по вашему мнению?
- Монтаж.
- Абсолютно неверно. Идите. Впрочем, еще один вопрос. Стихи в сцена-
риях чьи?
- Мои.
- Прочтите свое. Что хотите.
Я почему-то повел головой, словно скидывая тяжесть, и, четко отпеча-
тывая слова, стал читать само собой пришедшее на память:
Мой мозг тяжел и сер.
Он многосвязным языком
облизывает вечность.
Он, как английский пэр, -
смешной, шалун беспечный.
Он свят, как сатана.
Изыскан, как крестьянин.
Криклив, как немота.
И, как реальность, странен.
Мой мозг тяжел и сер.
Он многосвязным языком
облизывает вечность.
Он ограниченный без мер,
что хочет бесконечность.
Мой мозг тяжел и сер.
- А вот это интересно, - оживился Чулков. - Слушайте, вам надо в Литературный.
Какого черта вам делать в кино? Для синематографа вам нехватает характера,
упрямства, пробивной, как таран, силы. Вы должны были меня рассмешить,
напугать, развлечь, разозлить, обольстить, в конце концов. Убедить, что вы
дьявольски талантливы, но, как алмаз, нуждаетесь в огранке, в помощи. Как я
делаю с директором студии. И если бы завтра мы с вами явились на худсовет со
своими творческими заявками, вы проиграли бы. К постановке приняли бы
"Весенние заботы", а не "Белые горы". Идите. Работайте. Пишите стихи. Успеха.
Я повернулся спиной к пустому экрану, к просмотровому залу и вышел.
А ведь он прав. Чулков.
Преподал мне наглядный урок. Уж очень я люблю себя, свои стихи, свои
сценарии. И надеялся, что все будут потрясены ими. Ах, как необычно, как
оригинально! Шиш с маслом не хотите?
Здесь все пишут стихи, сценарии, одарены каждый по-своему и каждому
надо пробиваться, драться за свое место под солнцем. И быть соперником,
и побеждать соперника.
Я не смог.
Кстати, надо собрать все свои стихи.
Глава шестая
--===Свое время===--
Глава шестая
Можно доехать в метро до станции, от которой рукой подать до издательства, а
можно сойти на остановку раньше и спуститься по бульвару почти до набережной
Москвы-реки. Я так и сделал - так много солнца было в тот день на улице: в
безоблачном небе, в стеклах домов и проезжающих машин, в зеркальцах мелких луж
ночного дождя.
По утрам все ощущения обостряются - отдают новизной пробуждения, хотя
с годами эта новизна блекнет. В детстве я был уверен, встав от послеобе-
денного сна, что "вчера" было утром. Почему же так быстро пролетело
детство, если в каждом дне было два?
Издательство наше размещалось в доме, построенном когда-то богатым
человеком. Широкая лестница двумя плавными полукружиями вела наверх, на
бельэтаж, где соединялась в площадку, с которой с одной стороны вход в
двухсветный зал, как сказали быбывшие владельцы дома, а с другой стороны
находились когда-то жилые комнаты, в одной из которых стояли теперь сто-
лы нашей редакции. Высокий зал был разгорожен тонкими переборками, как
огород, и отведен под производственный, хозяйственный и другие функцио-
нальные отделы издательства. В конце зала, в отдельном помещении, стоял
бильярдный стол, но не полный, а половинный - предмет нашего вечного со-
перничества с Яном Паулсом, моим коллегой по редакции, моим товарищем.
В нашей комнате во всю длину прикноплены обложки журнала - пропаган-
диста передового опыта и новых технологий. Площади стены хватает на
тридцать шесть обложек - по двенадцать за год. Стена помогает оценить,
каким было лицо нашего издания, лучше оно стало или хуже.
Я, как всегда, слегка опоздал - Малика Фазыловна, заведующая редакци-
ей, и Ян уже о чем-то спорили, сидя каждый за своим столом. Я прислушал-
ся, чтобы в случае чего поддержать Яна.
- Ну, сколько я тебя просила, - отчитывала Яна Лика, - напиши типовое
письмо, разошли его по светилам науки и корифеям промышленности, пусть
выскажут свое мнение о нашем журнале.
- Лика, ты очень красивая женщина, - галантно сказал Ян и сделал пау-
зу. Поправил пенсне. Откуда он его откопал?
Лика молча ждала.
- Ты не только очень красивая, ты очень умная, - продолжил Ян со
вздохом. - И не только умная, ты опытная. Ты же работаешь здесь с осно-
вания журнала. Неужели тебе неясно, что настоящие светила и корифеи дав-
но перемерли, а тем, кто сейчас занимает их места или мнят себя таковы-
ми, до высокой лампочки такие мелкие проблемы, как тематика какого-то
отраслевого издания.
- В конце концов, кто здесь начальник? - уже не на шутку завелась на-
ша заведующая.
- Вот стило, вот папирус, - взмахнул авторучкой Ян, - сейчас изготов-
лю текст.
Через четверть часа он положил Лике на стол исписанный лист. Лика
стала читать и сердито рассмеялась:
- Ну, не нахал? Нет, ты посмотри, Валерий... Это же надо такое отче-
бучить.
В правом верхнем углу листка каллиграфическим почерком было выведено:
"Новодевичье кладбище, участок 62, секция 21, академику Ивану Ивановичу
Иванову". Далее следовал текст типового письма.
- Раз уж у Яна такие связи с загробным миром, - серьезно сказал я, -
вам, Малика Фазыловна, следовало бы на ближайшем заседании редколлегии
ходатайствовать о персональном окладе старшему редактору Паулсу. Откроем
новую рубрику в журнале.
Консультация живых и рвущихся на пьедестал с теми, кто уже по пал в
святцы, по проблемам технического прогресса.
- Фирма "Харон Паулс энд Стикс Корпорейшн", перевозка идей, умеренные
цены, смазанные уключины, - холодно блеснул стеклышками пенсне Ян.
- А зачем смазанные уключины? - поинтересовалась Лика.
- Чтоб не скрипели, - хором пояснили мы.
- Ну вас к дьяволу, - сердито улыбаясь, фыркнула Лика.
- А действительно, пойдем подышим серой. Импортной, - Ян достал из
стола пачку сигарет. - "Астор". Новинка на советском рынке.
Мы вышли с Яном на лестничную площадку. Я повертел в руках нарядную
коробочку - в такой упаковке любая дрянь вызовет интерес. С портрета в
овальной рамке на меня презрительно смотрел холеный старик в камзоле и
при седых буклях парика.
- Астор... английский лорд? - спросил я у Яна.
- Нет. Западная Германия.
- Почем?
- Дешевка. Восемьдесят копеек.
- Восемьдесят? Пачка? - не поверил я. - Всю жизнь курил "Дукат". Гри-
веник десяток.
- Времена наступают другие, молодой человек, - похлопал меня Ян по
плечу. - Зажиточные. Скажешь, нет?
- Что-то не чувствуется.
- Раз они, - Ян поднял палец кверху, - считают, что это нам по карма-
ну, значит, так оно и есть.
- Ты лучше, старик, расскажи, что новенького в нашем заведении. Я да-
же не успел толком поговорить с тобой после возвращения.
- Да все по-прежнему. Проводим заседания, делаем план, выпускаем
стенгазету. Директор раздает нагоняи, главный редактор спит, о, кстати,
о главном. На него же исполнительный лист пришел.
- На Ярского? - у меня отвалилась челюсть от изумления.
- На него. На алименты.
- Ему же под семьдесят.
- Не скажи. Он - ровесник века.
Все равно уже не помнит, как это делается. Хотя раз лист пришел, зна-
чит кто-то поддался очарованию этого старого гриба.
- Жена. На него на алименты подала жена.
- Что за чушь?
- Это же не первый брак у Ярского, - объяснил мне Ян. - В первый раз
он одуплился лет пятнадцать назад. Родил дочку, все как положено. Потом
у него роман случился с Ольгой Лядовой, помнишь секретаршу директора?
Хотя нет, ее ты не застал. Шумное было дело, но Ярский таки развелся, и
теперь ему Ольга родила. Тоже дочку.
- А при чем тут алименты?
- Это просто. По закону Ярский платит алименты первой же не - двад-
цать пять процентов. Ольга может, не разводясь, подать на мужа на али-
менты, что она и сделала. Теперь он отстегивает треть зарплаты, зато по-
ловина этой трети идет первой дочке, а другая - второй.
- Сколько же Ярские выиграли на этом в месяц?
- Рубля двадцать два, двадцать три.
- Цена его порядочности... Ты не задумывался, Ян, что все имеет свою
цену, причем иногда можно назвать точную сумму таких вроде бы абстракт-
ных понятий, как честь, совесть? Двадцать три рубля в месяц, меньше руб-
ля в сутки. А откуда вы все это узнали?
- Гладилин, секретарь нашего партбюро, поручил мне, как своему замес-
тителю, разобраться.
- Ну и что теперь Ярскому будет?
- А ничего. В райкоме сказали - не трогать, Ярский - член комиссии
старых большевиков, нельзя подрывать авторитет партии.
Пожурили нашего Дон Жуана и отпустили с миром.
- Мне такое в голову не пришло бы.
- В твою голову и не придет. Кстати, о тебе. Какой-то ты нерадостный
после возвращения, что-то тебя гложет, старик. Или я не прав?
- Угадал.
- Тогда расскажи, если не секрет.
Я коротко обрисовал Яну свою ситуацию.
Он задумался.
- И что же ты решил? - спросил он наконец.
- Ждать. Тамара родит. А там видно будет.
- Разумно... А ты не замечал такое странное свойство времени: время
покажет, время подскажет, что делать. По прошествии времени ты понима-
ешь, прав ты был или нет, но при этом время просто пройдет, исчезнет
навсегда, его не вернешь, и изменить что-либо будет просто невозможно...
И да минует меня чаша сия.
- Почему же она должна тебя миновать?
- Я никогда не женюсь.
Ян снял пенсне, близоруко прищурился. Лицо его сразу изменилось -
словно подтаяла, отекла, набрякла вековой усталостью доселе непроницае-
мая маска.
- ?.. - безмолвно-вопрошающе смотрел я на Яна.
- К чему плодить несчастных? - ответил он.
- Получается, что тот, кто у меня родится - сын ли, дочь - уже обре-
чены?
- Пожалуй, что так, - Ян опять утвердил пенсне на носу.
- А ведь ты и впрямь Харон.
Глава седьмая
--===Свое время===--
Глава седьмая
Наверное, только повзрослев, мы осознаем, какую счастливую беззаботность в
детстве дарила нам мама. Мама подаст, мама уберет, мама выслушает и вытрет
слезы. Мама встретила меня в передней, кряхтя, нагнулась, хотя ее мучил
радикулит, и достала шлепанцы. На кухне уже стоял обеденный прибор, нарезанная
закуска, зелень, хлеб.
- Сынок, ничего, что я здесь накрыла? А хочешь, в комнату перенесем?
Там телевизор, - спросила она у меня.
- Ну, что ты, ма, не надо. Я ненадолго, поем и домой.
- Ты закусывай, закусывай. Вот колбаски положи. Я сейчас подрежу еще,
ешь.
- Не надо, мамуль. Спасибо. Хватит.
- Как же не надо - тебе-то, ой, как надо хорошо питаться. Тамара го-
товит или по-прежнему на пельменях да на яичнице сидите?
- Готовит. Ты не беспокойся. Я и на работе обедаю - у нас вполне при-
личная столовая.
- Ну, слава богу, хоть бы у вас все наладилось. Главное, живите друж-
но. Ты ее уж не обижай, повнимательнее будь - у нее сейчас время такое,
беспокоить ее нельзя. А ты опять в своей киностудии пропадаешь? И что ты
там потерял? А деньжат хватает? Может подбросить? Хотя много-то я не мо-
гу, сам знаешь.
- Не надо, ма. Я за бюллетень получил за три месяца, так что пока
есть.
- Мы с отцом решили коляску вам подарить - вы не вздумайте сами поку-
пать.
- Спасибо. И что бы мы без вас делали?
- Такая уж у нас забота - детей вырастить... Теперь и ты своих
няньчить будешь. Только что-то ты невеселый в последнее время, сынок,
случилось что?
Я долго не отвечал. Родители не были в курсе всех наших с Тамарой
разногласий, но почему бы, в конце концов, как говорил Чулков, не ска-
зать матери всю правду? С другой стороны, как ее скажешь?
- Не знаю, мам... Только мне кажется, что рано нам заводить ребенка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26