Таким образом, оба судна, даже управляемые кем-нибудь посторонним, все же оставались в полной его зависимости; но так как, уходя, капитан, не предвидевший того, что произошло в его отсутствие, не принял этой меры предосторожности, то «Лебедь», черпавший свои запасы электричества из воздуха или воды, мог действовать в продолжение 50 лет, до полного износа некоторых своих частей.Придя во Франс-Стэшен, Виллиго никому ничего не сказал ни слова о случившемся, точно так же и Коанук хранил полное молчание.— Слишком много глаз, слишком много ушей, слишком много языков в большом доме, — сказал Виллиго, — и если Коанук не сумеет удержать своего языка, то Туа-Нох, прибывший сегодня утром, будет предупрежден, и нам не удастся захватить громадное чудовище! — Так Виллиго называл «Римэмбер».— Коанук не женщина, и его язык не болтает без его воли! — отвечал в тон ему юный воин.Когда же во время разговора с Оливье Джонатан Спайерс сделал знак своему негру, то Виллиго, от взора которого ничего не могло укрыться, разом понял, что Туа-Нох, то есть «восточная птица», как он прозвал Красного Капитана, посылал своего негра передать какое-нибудь приказание людям, оставшимся на судне. Чтобы не допустить этого чернолицего убедиться в исчезновении «нашего чудовища», Виллиго и Коанук пустились по его следам. Вскоре они нашли его и, забежав вперед и притаившись в кустах цветущего лавра, дали ему пройти мимо себя, затем разом, точно по команде, послали ему вдогонку свои бумеранги. Страшные орудия, попав негру в голову, уложили его на месте без стона, без вздоха.Спустя несколько минут волны озера поглотили труп несчастного негра. Радуясь тому, что они лишили Красного Капитана последнего его союзника и всяких вестей о его судне, оба австралийца направились в свою деревню, где им предстояло исполнить свою роль на Празднике огня, который должен был начаться тотчас же по прибытии в деревню канадца и его друзей.Виллиго был доволен собой, хотя не предвидел даже всей важности того, что ему удалось сделать. В самом деле, каким образом мог теперь вернуться на «Римэмбер» Красный Капитан? А если он не мог этого сделать, то что станется с остальными заключенными в подводном колоссе и лишенными возможности выйти наружу?Действительно, если бы Джонатан Спайерс знал о случившемся, он, конечно, не последовал бы за гостеприимными хозяевами Франс-Стэшена в деревню нагарнуков, но он даже не подозревал, что мог лишиться благодаря пустячной случайности плода всех десяти лет своей трудовой жизни, своей смелой настойчивости, своих бессонных ночей.В данный момент его всего более занимал один вопрос, над разрешением которого он трудился с самого момента своего знакомства с молодым графом. Все в этом молодом человеке — и звук его голоса, и фигура, и манеры казались ему знакомыми, точно он уже видел его когда-то, и, чем больше он прислушивался к его голосу, чем больше смотрел на него, чем больше приглядывался к нему, тем сильнее в нем сказывалось это впечатление.Наконец он не выдержал и прямо обратился к молодому человеку за разъяснением мучившего его вопроса.Идя подле графа по пути к большой деревне нагарнуков и беседуя с ним о том о сем, он вдруг прервал этот пустячный разговор словами:— Простите меня, граф, но я положительно сгораю от нетерпения предложить вам один вопрос!..— Сделайте одолжение, — воскликнул Оливье, — я весь к вашим услугам!— Чем больше я на вас смотрю, тем более мне кажется, что я уже раньше когда-то имел удовольствие видеть вас! Скажите, моя наружность не кажется вам знакомой?— Возможно, конечно, что мы с вами когда-нибудь встречались, но признаюсь, ваши черты не запечатлелись в моей памяти. Я много путешествовал! Вы, вероятно, тоже, а при таких условиях мимолетные встречи так часты, что их с трудом запоминаешь! Быть может, мы виделись с вами в России?— Я совершенно не знаю этой страны!— Так, может быть, во Франции?— Тоже нет, я, как всякий американец, мечтаю о поездке в Европу, и главным образом во Францию, но до сих пор еще там не был!— Ах, да, ведь вы американец; значит, мы, вернее всего, встречались где-нибудь у вас на родине!— А какие города Америки вы изволили посетить?— О, весьма многие… Нью-Йорк, Филадельфию, Балтимор, Цинциннати, Новый Орлеан, Сан-Луис, Сан-Франциско…— Сан-Франциско?!— Да, я состоял давно, лет десять тому назад, при нашем посольстве в Вашингтоне; в то время наш консул в Сан-Франциско заболел, и я был командирован временно исполнять его должность…— Десять лет тому назад! — прошептал Джонатан Спайерс, разом побледнев как полотно.— Что с вами? Вам, кажется, дурно! — участливо осведомился Оливье.— Не беспокойтесь, граф… Это сейчас пройдет: я не мог сразу совладать со своим волнением! Позвольте мне рассказать, граф, один маленький случай!— Сделайте одолжение, я вас слушаю! — сказал Оливье.— Это было давно, лет десять тому назад. Однажды вечером на углу улицы Кияй, близ Вашингтонского сквера, молодой человек лет двадцати, доведенный нуждой, самой горькой нуждой до полного отчаяния, не находя нигде работы, в отчаянии решил наложить на себя руки и покончить расчеты с жизнью. Вдруг случайно проходивший мимо молодой человек приблизительно одних с ним лет, заметив его бедственное положение, подошел к нему, и, точно прочитав в его душе его намерение, достал из своего бумажника сто долларов и сунул в руку несчастного, сказав ему по-французски только два слова…— «Работай и надейся!» — подсказал ему Оливье, стыдливо улыбнувшись.— Так это были вы? Вы?! — воскликнул капитан. — Вы, которого я разыскиваю вот уже скоро десять лет, чтобы отблагодарить вас, чтобы сказать вам, что моя преданность вам безгранична, чтобы сказать, что та жизнь, которую вы тогда спасли, теперь всецело принадлежит вам!.. И я… и я… — Но он вовремя спохватился, что сознаться в том, что он виновник всего случившегося вчера, значило бы погубить себя навсегда в глазах графа и рисковать своей жизнью, так как все эти дикари набросились бы на него, чтобы отомстить за исчезновение нагарнука, и даже граф не мог бы защитить его от черной толпы.— Так это были вы — тот молодой человек, которому мне случилось помочь, — сказал Оливье, — очень рад! Я часто потом думал о вас… Но я сейчас только припоминаю, что вы назвали себя Джонатаном Спайерсом. Неужели вы тот самый выдающийся изобретатель, подаривший нам столько полезных открытий, как лампочка вашего имени, рисующий телеграф и многие другие изобретения, сделавшие ваше имя столь популярным?!— Да, я — тот самый Джонатан Спайерс!— Гениальный изобретатель?!— Благодаря вам, граф, не забывайте этого!— Я счастлив, я горжусь тем, что случай помог мне спасти не только страждущего, нуждающегося брата, но и столь великого человека, который уже оказал и окажет еще, вероятно, столько услуг человечеству!— О, вы преувеличиваете мои заслуги, граф! Всем, чем я стал, я обязан вам — и потому я рад посвятить вам всю мою жизнь.— Нет, я принимаю только вашу дружбу и расположение! Но у меня явилась одна мысль… Ведь ты первый электротехник нашего времени; вы можете оказать мне громадную услугу, от которой для меня может зависеть не только моя жизнь, но и все счастье моей жизни!— Надо ли мне говорить вам, что вы можете на меня рассчитывать!— Сейчас я не стану говорить вам об этом: это слишком длинная история, а мы уже почти пришли к месту. Сейчас начнется торжество; а вечером все мы будем слишком утомлены. Но завтра поутру, если вы позволите, я зайду в вашу комнату и расскажу вам все! XI Торжество. — Происхождение, обычаи, нравы и верования «пожирателей огня». В этот момент громкие крики приветствия огласили воздух; все, как один человек, приветствовали Тидану, этого любимого всеми приемного сына племени, и его друзей, сегодняшних гостей. Оливье, извинившись перед капитаном, направился навстречу вождям, которых он в свою очередь должен был приветствовать.— Так это он, мой спаситель! — шептал про себя Джонатан Спайерс. — А я дал свое слово Ивановичу предать его или по крайней мере поставить его перед судом Невидимых! Я не могу сдержать этого обещания! Предать единственного человека, который пожалел меня и протянул мне руку помощи, о, никогда! Я ненавижу, презираю человечество, которое угнетает и попирает все слабое и беззащитное, осмеивает все святое и честное. Только грубая сила внушает страх и уважение и удерживает людей от их злодейств. Люди хуже зверей! Их следует держать под плетью, как собак, если кто не хочет, чтобы они хватали его за горло, и я буду уничтожать их беспощадно, срезать, как серп спелые колосья на ниве. Но неужели мне начать со своего благодетеля, с единственного человека, тронувшегося моим горем?! О, нет! Иванович должен вернуть мне мое слово; если он не захочет этого, я прибегну к своей силе. Разве не я господин?! — Он засмеялся едким беззвучным смехом. — О… мое слово! Когда кругом себя я вижу только ложь, обман, двуличие и злоупотребление силой, что обязывает меня так свято держаться своего слова? Если на свете царит сила… так я стану пользоваться своею силой! Предать единственного честного, открытого и доброго человека, которого я встретил в своей жизни?! Нет! Лучше я подожгу весь свет со всех четырех сторон!При виде ласки и любви, с какой относились к Оливье нагарнуки, Джонатан Спайерс продолжал мысленно рассуждать.— Ты сумел приобрести любовь даже этих дикарей, и тебе нечего бояться меня — я буду охранять тебя… Буду оберегать твое счастье, и, быть может, часть твоей радости, твоей доброты и человеколюбия проникнет и в мое скорбное сердце… А-а… эти Невидимые, твои враги! Так пусть они теперь дрожат!И Джонатан Спайерс готов был сейчас же поспешить на «Римэмбер» и объясниться с Ивановичем, так как он чувствовал, что в отношениях последнего к графу кроется что-то иное, чем то, что он говорил ему, какая-то тайная ненависть, какое-то гадкое мстительное чувство. И вдруг многое, чему он раньше не придавал значения в поведении Ивановича, стало для него ясно, и он понял, что этот человек подличал, льстил и унижался, чтобы вкрасться в его доверие и вырвать у него тайну.— А-а, я выведу его на чистую воду! Я доведу его и всю его шайку до полного бессилия! Я высмею их басню о владычестве над миром и торжестве славянской расы! Все это ложь и обман; вы просто алчная орда, сгребающая в свои руки капиталы, жаждущая власти и наслаждений и всяких житейских благ исключительно для себя и порабощающая массы запугиванием и угрозами, эксплуатирующая слабых и доверчивых в свою пользу. Теперь померяемся силами со мной. Вы, Невидимые, вы вечные эгоисты и эксплуататоры, вся социальная миссия которых заключается в разделении народов, в натравливании одних на других для того, чтобы самим в мутной воде ловить рыбу… О, вы вечно существовали, я знаю вас! Это вы кидали римскому народу в подачку хлеб и зрелища, чтобы превратить их в скотов и убить в этом народе всякое благородное, человеческое чувство! Это вы заливали кровью Азию, эту благословенную страну, до тех пор, пока под этим солнцем юга не осталось ничего, кроме человеческого праха! Это вы разжигали костры инквизиции! Вы заряжали аркебузы в Варфоломеевскую ночь… Да, это все делали вы, Невидимые. Разящую руку видит всякий, но руку, повелевающую всем, никто не видит! Но придет и ваш час! Вы представляете собою отжившие начала: невежество, насилие и суеверие, а «Римэмбер» — символ науки, разума и труда; это — начало будущего; «Римэмберу» суждено истребить вас, рассеять и стереть с лица земли!Так рассуждал Джонатан Спайерс, не подозревая, что, быть может, в этот момент он уже бессилен и безоружен.В первый момент он хотел было сейчас же бежать к берегу и вернуться на «Римэмбер», но затем одумался и решил прежде все узнать, а потом уже приступить к объяснению с Ивановичем.Между тем праздник должен был уже начаться, так как все были в сборе.«Праздник огня» редкому из путешественников случалось видеть, так как он происходит только при вступлении в обязанность нового Аруэнука, то есть «великого хранителя огня», что случалось только раз в полвека и даже реже, потому что должность Хранителя Огня пожизненная и переходит по наследству.Название племени «нагарнуки» означает в переводе «пожиратели огня»; в этнографическом отношении происхождение этого племени, как и всех других племен Австралии, неизвестно.Со слов первых путешественников, посетивших Австралию и видевших только жалких побережных жителей, питающихся исключительно ракушками, кореньями, травами и полусгнившей рыбой, выбрасываемой морем, долгое время полагали, что все жители Австралийского материка — низкорослые, рахитичные, уродливые чернокожие. Но затем, по мере более близкого ознакомления с туземцами, этот предрассудок был опровергнут.В Австралии насчитывается около 14 или 15 типов туземного населения, причем с этнографической точки зрения некоторые из племен стоят несравненно выше желтой и монгольской рас. К числу таких принадлежали и нагарнуки, которые по формам тела, строению и общему физическому развитию не уступали лучшим человеческим расам. Что касается лица, то черты его, конечно, не столь прекрасны, как черты лица арийской или кавказской расы, но, во всяком случае, не лишены своеобразной красоты.Однако и этим, более развитым племенам не удалось избегнуть общей участи туземцев.Когда англосаксонская раса, сохранившая под личиной Высшей цивилизации и культуры всю грубость и жестокость примитивных народов, стала здесь беспощадно истреблять туземцев, то из 500000 или 600000 дикарей, населявших этот материк до прибытия сюда европейцев, осталось едва две-три тысячи душ. Страшно даже подумать о таком истреблении мирных жителей, коренных владельцев этой страны; даже сами англичане, сознавая это, стараются уменьшить свою вину, утверждая теперь, будто Австралийский континент насчитывал всего 100000 или 80000 жителей, а некоторые из них доводят свое бесстыдство даже до того, что говорят всего о 10 тысячах жителей. Но официальные документы некоторых более правдивых из их же администраторов страны явно противоречат им и называют цифру, упомянутую выше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78