Над нашими головами поднимались почти отвесно черные и гладкие стены Тифедеста. А в неподвижном воздухе уже вился голубоватый огонек, на котором Бу-Джема варил нам обед.
Кругом царила глубокая тишина. Мы не ощущали ни малейшего ветерка. Все прямо и прямо, дым от костра медленно взбирался по ступеням небосвода.
— Слышали ли вы что-нибудь об «Атласе христианского мира»? — спросил Моранж.
— Кажется, да. Если не ошибаюсь, это — сочинение по географии, напечатанное бенедиктинцами под руководством некоего отца Гранже.
— У вас хорошая память, — сказал Моранж. — Разрешите мне, однако, сообщить вам по этому поводу некоторые более точные сведения, интересоваться которыми у вас не было, конечно, таких причин, как у меня. «Атлас христианского мира» имел своею целью установить на протяжении веков и во всех частях земного шара границы великого потока христианства. Это — труд, вполне достойный науки бенедиктинцев и такого поистине поразительного ученого, как дон Гранже.
— И для установления этих границ вы явились сюда? — тихо проговорил я.
— Да, для этого, — ответил мой спутник.
Он умолк, а я почтительно не нарушал его молчания, решив, впрочем, ничему не удивляться.
— Смешно быть откровенным наполовину, — продолжал он после минутного раздумья, при чем голос его стал вдруг очень серьезным и совершенно утратил те добродушные нотки, которые месяц тому назад так веселили молодых офицеров в Варгле. — Надо идти до конца. Я скажу вам все.
Но будьте уверены, что я умею быть скромным, и не расспрашивайте меня, поэтому, о некоторых событиях моей личной жизни. И если вы узнаете, что четыре года тому назад я хотел поступить в монахи, то причины этого решения должны быть для вас безразличны. Предоставьте мне самому удивляться, что появление на моем жизненном пути существа, совершенно неинтересного, было достаточно, чтобы изменить все направление моей жизни. Предоставьте мне самому удивляться, что созданию, единственным качеством которого была красота, было предназначено свыше повлиять на мою судьбу столь неожиданным образом. Монастырь, в дверь которого я постучал, имел весьма веские основания усомниться в серьезности моего призвания. И я действительно не могу не одобрить отца-настоятеля, запретившего мне тогда выйти в отставку. Я был в чине капитана, который получил за год до того. По приказу аббата я стал хлопотать о разрешении выйти на три года в запас. Мои усилия увенчались успехом. Эти три года условного пребывания в святой обители должны были показать, действительно ли мир умер для вашего покорного слуги.
«В первый же день после моего прибытия в монастырь я был отдан в распоряжение дона Гранже, который включил меня в число лиц, занятых составлением „Атласа христианского мира“. Из беглого расспроса он увидел, для какой именно работы я мог быть использован. Таким образом я попал в мастерскую, работавшую над картографией Северной Африки. Я не знал ни слова по-арабски, но вышло так, что, отбывая гарнизонную службу в Лионе, я слушал на филологическом факультете лекции Берлиу, географа глубоко просвещенного, но жившего в то время одной великой идеей: доказать влияние греческой и римской цивилизации на Африку. Этой детали моей жизни для дона Гранже было достаточно. Тотчас же, благодаря его заботам, меня снабдили словарями берберского языка Вантюра, Деляпорта и Бросселяра, книгой „Grammatical sketch of the Temashaq“ — Стенхопа Флимена и „Опытом грамматики языка темашеков“ — майора Ганото. Через три месяца я уже мог разбирать какие угодно тифинарские надписи. Вы знаете, что под этим названием известно национальное письмо туарегов, которое служит выражением языка темашеков и является одним из любопытнейших протестов племени туарегов против его магометанских врагов.
«Дон Гранже питал действительно уверенность, что туареги были христианами, начиная с эпохи, которую еще следует точно установить, но которая совпадает, несомненно, с периодом расцвета и блеска церкви в Гиппоне. Вы знаете лучше меня, что крест является у этого племени весьма распространенным декоративным мотивом. Дюверье установил, что он фигурирует в их азбуке, на их вооружении, на рисунках их тканей. Единственная татуировка, которою они украшают лоб и верхнюю часть ручной кисти, это — белый крест с четырьмя одинаковыми концами. Седельные шишки туарегов, рукоятки их сабель и кинжалов имеют также форму креста. И надо ли вам напоминать, что, несмотря на запрещение употреблять колокола, которые ислам рассматривает как христианский символ, на упряжи туарегских верблюдов всегда звенят маленькие колокольчики.
«Ни дон Гранже ни я не придавали слишком большого значения доказательствам подобного рода, похожим на те, которыми изобилует „Гений христианства“. Но, с другой стороны, нельзя отказать в известной ценности некоторым аргументам теологического характера. Бог туарегов, Аманай, — несомненный Адонай Библии, — является, согласно их верованию, единым. У них есть ад, „тимси-тан-эля-харт“, т. е. „последний огонь“, где царит Иблис, наш Люцифер. Их рай, в котором они вознаграждаются за добрые дела, населен анджелузенами — нашими ангелами. И не вздумайте, пожалуйста, противопоставлять этой теологии религиозные идеи Корана, ибо я выдвину, в таком случае, исторические аргументы и напомню вам, что в течение веков туареги защищали, с крайним напряжением сил и неся огромные потери, свои верования против вторжения в них магометанского фанатизма.
«Долгое время я изучал вместе с доном Гранже эту грандиозную эпопею противодействия туземного населения арабам-завоевателям. Вместе с ним мы проследили движение армии Сиди-Окбы, одного из учеников Пророка, и его проникновение в пустыню, с целью покорения великих туарегских племен и подчинения их влиянию и культу мусульманства. Эти племена находились тогда в цветущем состоянии и славились своим богатством. То были: ихогарены, имедедрены, ваделены, кель-гересы и кель-аиры. Но внутренние раздоры ослабляли силу их сопротивления. Тем не менее, они оказывали врагу поистине могучий отпор, и только после долгой и жестокой войны арабам удалось овладеть столицей берберов. Они сравняли ее с лицом земли, истребив все ее население. На ее развалинах Окба построил новый город — Эс-Сук. Город же, разрушенный Сиди-Окбой, назывался Тадмеккой берберийской. И вот, в связи с этими фактами, дон Гранже и поручил мне съездить к развалинам мусульманского Эс-Сука и попытаться откопать под ними следы Тадмекки берберийской, а может быть, и христианской.
— Понимаю, — проговорил я.
— Отлично, — продолжал Моранж. — А теперь я попрошу вас уяснить себе практический дух моих хозяев-монахов. Не забывайте, что даже после трех лет моей монастырской жизни они все еще сомневались в прочности моего призвания. И вот они нашли средство испытать его раз навсегда и в то же время использовать этот официальный искус в своих собственных интересах. Однажды утром меня позвали к отцу-настоятелю, и вот с какой речью он обратился ко мне в присутствии дона Гранже который лишь молча ему поддакивал: «— Срок вашего временного пребывания в запасе кончается через две недели. Вы отправитесь в Париж и подадите министру прошение о том, что вы снова хотите поступить на службу. С теми знаниями, которые вы здесь приобрели, и при помощи тех связей, которые мы имеем в главном штабе, вам нетрудно будет получить место в военно-географическом управлении. Когда вы окончательно устроитесь на улице Гренель, вы получите он нас инструкции».
Их доверие к моим познаниям сильно меня удивило. Но я понял, его, когда снова оказался на службе, в чине капитана, в военно-географическом управлении. В монастыре постоянное соприкосновение с доном Гранже и его сотрудниками поддерживало во мне убеждение в слабости и недостаточности моих сведений. Но, столкнувшись с товарищами, я понял все превосходство полученного мною в святой обители образования. О выполнении возложенного на меня монахами поручения мне даже не пришлось заботиться. Его дали мне сами министерства. Моя личная инициатива проявилась только в одном случае: узнав, что вы отправляетесь из Варглы в настоящее путешествие и считая себя не без основания исследователем довольно посредственным, я принял все меры к тому, чтобы отсрочить ваш отъезд и иметь возможность к вам присоединиться… Я надеюсь, что вы уже перестали на меня сердиться.
Дневной свет быстро убегал на запад, где солнце садилось в пышных складках огромного, небывало роскошного светло-голубого занавеса. Мы были одни посреди необозримой пустыни, у подножия черных, застывших в мрачном молчании, скал. Никого, кроме нас. Никого, никого, кроме нас.
Я протянул Моранжу руку, которую он пожал. Потом он сказал:
— Если я нахожу бесконечными те несколько тысяч километров, что отделяют меня от минуты, когда я, выполнив возложенное на меня поручение, смогу, наконец, найти в монастыре забвение от жизни, для которой я не был создан, то позвольте вам сказать следующее: в этот час мне кажутся необычайно короткими те несколько сот километров, что отделяют меня от прибытия в Ших-Салу, где мне придется с вами расстаться.
В тусклом зеркале родника, сверкавшего как большой серебряный гвоздь, заблестела звезда.
— В Ших-Салу, — тихо повторил я, чувствуя, как мое сердце сжимается от невыразимой грусти. — О, до нее еще далеко! Мы еще не скоро туда доберемся.
И действительно, нам не было суждено доехать до Ших-Салы.
V. НАДПИСЬ
Ударом своей железной палки Моранж отколол кусок от темного чрева горы.
— Что это? — спросил он, протягивая мне камень.
— Перидотитовый базальт, — ответил я.
— По-видимому, штука неинтересная: вы едва удостоили ее взглядом.
— Напротив, очень интересная. Но в данную минуту меня занимает, скажу вам откровенно, совершенно другая вещь.
— Что именно?
— Посмотрите-ка туда, — сказал я ему, указывая на западную часть горизонта, где, по ту сторону белой равнины, виднелась черная точка.
Было шесть часов утра. Солнце уже взошло. Но глаза напрасно искали его на необычайно чистом небе. И ко всему — ни малейшего ветерка, ни малейшего движения воздуха.
Вдруг один из наших верблюдов жалобно закричал.
Огромная антилопа, выпрыгнув в паническом страхе из прозрачного тумана, ударилась головой о стену скал и, точно вкопанная, остановилась в нескольких шагах от нас, глядя вперед бессмысленными глазами и дрожа на своих тонких, стройных ногах.
К нам подошел Бу-Джема.
— Когда ноги мехари подгибаются, это значит, что столбы, на которые опирается небесный свод, тоже скоро затрясутся, — проговорил он.
Моранж пристально на меня посмотрел, а затем устремил свой взор на видневшуюся на горизонте черную точку, ставшую к тому времени вдвое больше.
— Будет гроза?
— Да, гроза.
— И это дает вам повод для тревоги?
Я ответил ему не сразу, будучи занят коротким и быстрым разговором с Бу-Джемой, который старался успокоить начинавших нервничать верблюдов.
Моранж повторил свой вопрос… Я пожал плечами.
— Для тревоги? Не знаю… Мне еще не приходилось видеть непогоду в Хоггаре. Но необходимо приготовиться. Я имею основание думать, что та гроза, которая на нас надвигается, весьма серьезна. А впрочем, посмотрите сами.
Над скалистым плоскогорьем поднялась легкая пыль.
В неподвижном воздухе уже начали кружиться песчинки, все скорее и скорее, а потом с головокружительной быстротой, давая нам заранее миниатюрное зрелище того грозного явления, которое, казалесь, мчалось нам навстречу.
Мимо нас пронеслась, испуская пронзительные крики, стая диких птиц. Они летели с запада, очень низко над землей.
— Они спасаются бегством в сторону Амандгорской себхи, — сказал Бу-Джема.
«Сомневаться больше невозможно», — подумал я.
Моранж испытующе смотрел на меня.
— Что нам делать? — спросил он.
— Тотчас же сесть на верблюдов и постараться, пока они еще окончательно не взбесились, немедленно укрыться за каким-нибудь холмом или возвышением почвы. Этого требует наше положение. Лучше всего было бы, конечно, двинуться по руслу какого-нибудь высохшего уэда. Но через четверть часа гроза разразится. А через полчаса здесь понесутся бурные потоки. На здешней почти водонепроницаемой земле дождь разливается наподобие воды, которою поливают из ведра асфальтовый тротуар. Ни одна капля не уходит в почву: все остается наверху. Вот, посмотрите.
И я показал ему внутри каменистого прохода, находившегося в метрах десяти над нами, ряд длинных параллельных каналов, которые вода прогрызла в горных породах.
— Через час с этой высоты устремятся вниз целые реки. Вот Следы предыдущего потопа. Скорее в путь! Нельзя терять ни минуты!
— В путь, — спокойно повторил Моранж.
Нам стоило невероятных усилий заставить наших верблюдов опуститься на колени. Когда мы разместились каждый на своем, животные, подгоняемые охватившим их ужасом, быстро понеслись вперед беспорядочным галопом.
Вдруг подул ветер, необычайно резкий и сильный, и почти в то же самое время на дне оврага стало совершенно темно. В одно мгновенье небо над нашими головами стало чернее стен горного прохода, по уклону которого мы летели без передышки.
— Поищите в скале какой-нибудь выступ или подъем! — кричал я изо всех сил своим спутникам.-Если мы через минуту не укроемся, мы погибли.
Они меня не слышали, но, обернувшись, я заметил, что мы не отставали друг от друга: Моранж следовал непосредственно за мной, а Бу-Джема поспевал за ним, с удивительной ловкостью гоня перед собою двух верблюдов, везших наш багаж.
Ослепительная молния разорвала беспросветную тьму.
Загрохотал гром, отражаясь на тысячу ладов от скалистых стен прохода, и почти тотчас же сверху начали падать крупные капли теплого дождя. В одну секунду наши бурнусы, которые, вследствие нашего быстрого бега, неслись до тех пор за нами словно распластанные простыни, пропитались водой и прилипли к нашим мокрым телам.
— Мы спасены! — крикнул я вдруг.
С правой стороны, в самой середине стены, я неожиданно заметил огромную вертикальную трещину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28