Должен вам заметить по этому поводу, что способы бальзамирования, применяемые для Антинеи, отличаются от тех, которые были в ходу в древнем Египте. Мы не пользуемся ни натрием, ни повязками, ни ароматическими веществами. Хоггарским бальзамировщикам удалось сразу же добиться результата, которого европейское искусство достигло лишь после долгих опытов и трудов. Когда я прибыл сюда, я был чрезвычайно удивлен, увидев, что здесь употребляют метод, известный, как я думал, только цивилизованным народам.
И ЛеМеж, согнув свой указательный палец, слегка стукнул по матовому лбу сэра Арчибальда Ресля. Раздался металлический звон.
— Это бронза, — прошептал я. — Это не человеческий лоб. Это — бронза.
Ле-Меж пожал плечами.
— Говорю вам, что это лоб человеческий, а не бронзовый, — отрезал он. — Бронза, милостивый государь, гораздо темнее. А этот металл — тот самый, тот великий таинственный металл, о котором Платон говорит в «Критии» и который занимает середину между золотом и серебром. Его находят только в горах Атлантиды. Это — орихалк.
Нагнувшись еще ниже я убедился, что этим же металлом были выложены и стены библиотеки.
— Это орихалк, — продолжал Ле-Меж. — Вы, кажется, не понимаете, как можно превратить человеческое тело в орихалковую статую? Послушайте, капитан Моранж: вы производите на меня впечатление человека с большими знаниями, — неужели же вам не приходилось слышать о способе доктора Варио сохранять трупы не только путем их бальзамирования? Разве вы никогда не читали книгу этого врача? Он описывает в ней метод, известный под названием гальванопластики. Кожную ткань, чтобы сделать ее более проводимой, смазывают слегка кислотным раствором серебра. Вслед затем тело погружают в воду, насыщенную медным купоросом, после чего начинается процесс поляризации.
Способ, при помощи которого труп этого почтенного английского майора был покрыт металлической амальгамой, ничем, в сущности, не отличается от описанного. Вся разница в том, что в данном случае для ванны мы употребили не медный купорос, а сернокислый орихалк, т. е. вещество чрезвычайно редкое. Таким образом, вместо простой и грубой медной статуи, вы получаете человеческую фигуру из металла, который гораздо ценнее золота и серебра, — одним словом, памятник, вполне достойный дочери Нептуна.
Ле-Меж сделал знак. Черные рабы схватили тело. В несколько мгновений они просунули орихалковый призрак в футляр из разрисованного дерева, поставили его стоймя и отнесли в нишу, рядом с другой, уже заключавшей в себе точно такой же ящик с ярлыком номер 52.
Выполнив свое дело, они молча удалились. Ворвавшийся через дверь холодный воздух закачал еще раз Пламя медных светильников и опять вызвал вокруг нас пляску огромных теней. Несколько минут Моранж и я стояли двумя неподвижными привидениями, мало чем отличаясь от окружавших нас призраков из бледного металла. Наконец, мне удалось сделать на собой усилие и подойти неверными шагами к нише, находившейся по соседству с той, куда только что поставили бренные останки английского майора. Мои глаза стали искать ярлык с номером 52.
Упираясь в красный мрамор стены, я прочел вслух: — «Номер 52. Капитан Лаврентий Делинь. Родился в Париже 22 июля 1861 года. Умер в Хоггаре 20 октября 1896 года».
— Капитан Делинь! — тихо воскликнул Моранж. — Тот самый, который отправился в 1895 году из Колон-Бешара в Тимимун и пропал с тех пор без вести!
— Правильно! — сказал Ле-Меж, утвердительно кивнув головой.
— «Номер 51, — прочитал Моранж, и было слышно, как он стучал зубами. — Полковник фон-Витман. Родился в Иене в 1855 году. Умер в Хоггаре 1 мая 1896 года». Полковник фон-Фитман, пропавший на пути в Агадес?
— Правильно! — сказал еще раз Ле-Меж.
— «Номер 50, — стал читать я, в свою очередь, уцепившись руками за стену, чтобы не упасть. — Маркиз Алонзо д'Оливейра. Родился в Кадиксе 21 февраля 1868 года. Умер в Хоггаре 1 февраля 1896 года». Оливейра, который хотел пробраться в Аруан?
— Правильно! — продолжал подтверждать Ле-Меж. — Этот испанец обладал замечательными познаниями. У меня были с ним интересные беседы о точном географическом положении царства атлантов.
— «Номер 49, — произнес Моранж голосом, который я едва расслышал. — Лейтенант Вудхауз. Родился в Ливерпуле 16 сентября 1870 года. Умер в Хоггаре 4 октября 1895 года».
— Почти дитя, — сказал Ле-Меж.
— «Номер 48, — прочитал я. — Подпоручик Луи де Майфе. Родился в…» Я не докончил… Страшное волнение сдавило мне горло.
Луи де Майфе, мой друг детства, мой лучший товарищ в Сен-Сире… везде, всегда!.. Я впился в него глазами, я узнавал его под металлической оболочкой, крепко сковывавшей его тело. Луи де Майфе!..
И, прижавшись лбом к холодной стене, я заплакал навзрыд, вздрагивая всем телом.
Я услышал, как Моранж сказал сдавленным голосом, обращаясь к профессору:
— Надо положить конец этой сцене! Довольно!
— Ведь он хотел знать, — ответил Ле-Меж. — Я не виноват.
Я накинулся на старикашку и схватил его за плечи.
— Как он очутился здесь? От чего он умер?
— От того же, от чего умерли и все другие, — сказал профессор. — Он умер такой же смертью, как лейтенант Вудхауз, как капитан Делинь, как майор Ресль, как полковник фон Витман, как все остальные сорок семь человек и как те, которым еще суждено сюда попасть.
— От чего они умерли? — спросил, в свою очередь, повелительным тоном Моранж.
Профессор посмотрел на моего спутника, и я увидел, что тот побледнел.
— От чего они умерли? Они умерли от любви, — и прибавил очень тихо и очень серьезно:
— Теперь вы все знаете.
Осторожно, с заботливым вниманием, которого мы в нем даже не предполагали, он оторвал нас от созерцания металлических статуй. Минуту спустя мы снова сидели или, вернее, упали, — Моранж и я, — на шелковые подушки каменных сидений, высеченных в центре зала. Невидимая струя воды жалобно пела у наших ног.
Ле-Меж опять занял место между нами.
— Теперь вы все знаете, — повторил он. — Вы все знаете, но еще не все понимаете.
И медленно, напирая на каждое слово, он произнес:
— Как они, каждый в свое время, как и вы теперь — пленники Антинеи… Ибо Антинея должна мстить.
— Должна мстить? — спросил Моранж, к которому снова вернулось все его самообладание. — За что, скажите, пожалуйста? Что сделали мы, — поручик и я, — дочери атлантов? Чем навлекли мы на себя ее ненависть?
— Это старый, очень старый спор, — ответил серьезно профессор. — Спор, которого вы никогда не поймете, господин Моранж.
— Объяснитесь, пожалуйста, господин профессор.
— Вы — мужчины, она — женщина, — произнес задумчивым голосом Ле-Меж. — Этим все сказано.
— Уверяю вас, я не понимаю…
— Вы сейчас поймете… Разве вы не помните, сколько прекрасные царицы и царевны экзотической древности имели причин для жалоб на чужеземцев, которых судьба приводила к их берегам. Поэт Виктор Гюго довольно хорошо изобразил их отвратительное поведение в своей «колониальной» поэме «La Fiiie d'Otahiti". В какую бы эпоху далекого прошлого мы ки заглянули, везде мы видим, что эти субъекты вели себя по отношению к этим женщинам с непростительным легкомыслием и неблагодарностью. Они широко пользовались их красотой и богатством, а затем, в одно прекрасное утро, исчезали. И счастливыми должны были почитать себя жертвы; если эти молодцы, обработав их как следует, не возвращались еще с кораблями и солдатами для захвата их владений.
— Ваша эрудиция, сударь, приводит меня в восторг,сказал Моранж. — Продолжайте.
— Хотите примеров? Увы! Ими хоть пруд пруди. Вспомните, каким рыцарем вел себя Улисс с Калипсо, Диомед с Каллироэ. Что скажите вы об Ариадне и Теззе? А Язон — какую непонятную фривольность проявил он по отношению к Медее! Римляне продолжали эту традицию с еще большей грубостью. Эней, у которого так много сходства с досточтимым отцом Спардеком, поступил самым недостойным образом с Дидоной. Цезарь показал себя в своей истории с божественной Клеопатрой увенчанным лаврами хамом. Наконец, Тит, просидевший целый год в Идумее у пяльцев печальной Бериники, увез ее с собою в Рим только для того, чтобы лучше там над нею издеваться. Давно уже пробил час, чтобы сыны Яфета заплатили дочерям Сима прочитающуюся с них огромную недоимку за нанесенные ими обиды.
И вот нашлась женщина, сумевшая восстановить в интересах своего пола великий закон колебаний Гегеля. Изолированная от арийского мира необычайными мерами предосторожности Нептуна, она завлекает теперь к себе самых молодых и смелых мужчин. Уступчива ее плоть, но неумолима ее душа. У этих юных храбрецов она берет то, что они могут дать. Она предоставляет им свое тело, но господствует над ними своим духом. Это — первая в мире царица, которая никогда, ни на одну минуту, не превращалась в рабыню своих страстей. Ей ни разу не случилось забыться, потому что она никогда не отдавалась. Она — первая из женщин, сумевшая разъединить две столь тесно сплетенные между собою вещи, как любовь и наслаждение.
Ле-Меж на мгновение умолк, затем продолжал: — Раз в день она приходит в этот подземный зал. Она останавливается перед нишами. Она размышляет перед этими неподвижными статуями. Она касается рукой их холодных тел, пламенный жар которых она когда-то испытала.
Потом, помечтав около пустой ниши, где скоро уснет вечным сном, в своем холодном орихалковом футляре, тот, кто ее ждет, она возвращается своей небрежной походкой в свои покои.
Профессор умолк. Снова в темноте послышалось журчанье родника. Мой пульс бился с необыкновенной силой, Голова моя пылала. Меня пожирал огонь лихорадки.
— И все они, — закричал я, не думая о том, где народился, — все они соглашались! Все покорялись! О, пусть оНа только придет! Я ей покажу!
Моранж хранил молчание.
— Мой друг, — сказал мне Ле-Меж мягким голосом,вы рассуждаете, как ребенок. Вы ничего не знаете. Вы не видели Антинею. Поймите одну вещь, ведь между ними,и движением руки он показал на весь круг немых статуй, — ведь между ними были такие же, как и вы, мужественные люди и, может быть, не такие нервные. Один из них, — тот, который покоится под номером 32, — был, как мне помнится, флегматичный англичанин. Он предстал перед Антинеей, не выпуская изо рта сигары. Но и он, мой дорогой, но и он склонил голову под взглядом моей повелительницы. Не говорите так, пока вы ее не увидите. Профессорского знания еще недостаточно, чтобы спорить о вопросах страсти, и я чувствую, что не в силах сказать вам, чтб такое Антинея. Но я утверждаю только одно: с того момента, как вы ее видите, вы забываете обо всем. Вы отрекаетесь, от всего — от семьи, родных, чести.
— От всего, говорите вы? — спокойно спросил Моранж.
— От всего, — с силою повторил Ле-Меж. — Вы забудете все, вы отречетесь от всего.
Снова послышался легкий шум. Ле-Меж взглянул на часы.
— Впрочем, вы сами в этом убедитесь.
Дверь открылась. Огромного роста белый туарег, самый высокий из всех, которых мы успели заметить в этой страшной обители, вошел в зал и направился к нам.
Поклонившись, он слегка коснулся моей руки.
— Следуйте за ним,-сказал Ле-Меж.
Я молча повиновался.
ХI. АНТИНЕЯ
Мой проводник снова повел меня по длинному коридору. Мое крайне возбужденное состояние все усиливалось.
Я с нетерпением ждал момента, когда увижу загадочную женщину, когда смогу ей сказать… Я знал теперь, что иду навстречу смерти, и твердо решил собою пожертвовать.
Но я ошибся, надеясь, что ожидаемое приключение сразу же облечется в героическую форму. В жизни все ее разнообразные стороны тесно между собою соприкасаются.
Мне следовало бы вспомнить, по множеству предшествовавших событий, что в нашем безрассудном предприятии смешное довольно правильно чередовалось все время с трагическим.
Дойдя до низкой двери из светлого дерева, белый туарег отстранился и пропустил меня вперед.
Я очутился в чрезвычайно уютной и комфортабельно обставленной туалетной комнате. Потолок из матового стекла лил на мраморные плиты пола веселый розоватый свет.
Первым предметом, который бросился мне в глаза, были стенные часы с циферблатом, изображавшим знаки Зодиака.
Ближайшим на пути маленькой стрелки был Овен.
Стало быть, три часа, только три часа.
Этот день уже казался мне веком… А между тем, я прожил лишь несколько больше его половины.
Вдруг мой мозг осветила новая мысль, и меня потряс конвульсивный смех.
«Антинея хочет, чтобы я предстал перед ней в своем наиболее презентабельном виде!» Громадное зеркало в орихалковой раме занимало значительную часть помещения. Взглянув на себя, я понял, что, с точки зрения благопристойности, в желании Антинеи не было ничего чрезмерного.
Моя спутанная борода; густой слой грязи, нависший над глазами и застывший длинными струйками на моих щеках; мой костюм, измазанный всеми сортами глинистой почвы Сахары и истерзанный всеми терниями Хоггара,превратили меня, в самом деле, в весьма жалкого кавалера.
Я моментально разделся и погрузился в порфировую ванну, занимавшую всю середину туалетной комнаты. Теплая и ароматная вода сковала мои члены тяжелой негой.
Передо мной, на чудном, покрытом резьбой, зеркальном столике, мелькало множество всяких размеров и цветов баночек, высеченных из чрезвычайно прозрачного нефрита.
Приятная влажная атмосфера умиротворила мое нервное возбуждение.
«К черту Атлантиду, подземное кладбище и Ле-Межа», — успел я еще подумать и — заснул в своей купальне.
Когда я открыл глаза, маленькая стрелка на часах была уже почти у Тельца. Передо мной, упираясь своими черными ладонями в края ванны, стоял рослый негр с открытым лицом, голыми руками и головой, повязанной огромным тюрбаном оранжевого цвета. Он смотрел на меня, молча смеясь и показывая все свои зубы.
— Это что еще за фрукт? — подумал я вслух.
Негр засмеялся громче. Не говоря ни слова, он схватил меня и извлек, как перышко, из душистой воды, которая приобрела, после моего пребывания в ней, такой цвет, что лучше об этом и не говорить.
Через секунду я увидел себя лежащим на мраморном, с наклоном вниз, столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28