Он мог, совершенствуясь, освободиться от нужд и слабостей, унаследованных от более низких организмов; мог, видоизменяясь, научиться поглощать порами кожи энергию, рассеянную в пространстве. Он мог посредством духовного и умственного углубления познать вещи, какие не снились нашим ученым. Но этого не случилось. То ли человек ошибся, то ли природа была слишком сурова и не дала ему времени для выбора.
Тогда он стал защищаться от нее. Он придумал первобытное оружие и орудия, научился добывать огонь, возделывать землю, убивать и строить. Потом изобрел колесо, порох, машины и, наконец, все то, чему мы еще вчера были свидетелями. И каждый раз, изобретая или открывая, он все более отклонялся от пути, ведущего к совершенству…
Мне все еще не удается побороть в себе лицемерие, и я прерываю Кестлера:
– А разве то, что он создал, разве расщепление атома и полеты в космос не привели его к вершинам?
– Нет, все это сделало его еще более зависимым и уязвимым. Он поработил природу, но при этом исковеркал ее, использовал ее законы, но взамен передал свой гений машинам и компьютерам, а сам не изменился ни на йоту. Пойми, Алекс, наша цивилизация – инструментальная, а не человеческая; она предусматривает эволюцию машин, но не человека… Ты слушаешь?
Конечно, я слушаю, хотя надобности в этом нет, потому что с каждым словом я все более убеждаюсь, что говорит не Кестлер, а говорю я. Я смеюсь, а затем хитро подмигиваю моему другу и уж собираюсь выложить все начистоту, когда слышу у себя за спиной движение. Оборачиваюсь и вижу в дверях странную фигуру. Это небольшого роста человек, одетый в шубу. Он стоит в тени, отчего я не могу распознать его, но по тому, как он топчется на месте, видно, что он рассержен. Вот он делает два шага вперед и говорит, обращаясь к Кестлеру:
– Почему не готова моя корона?
Теперь я его узнаю: ведь это тот самый бродяга, который… Мне становится не по себе, потому что странным образом пришелец – единственно реальный участник происходящего; все остальное я сам выдумал или сказал. В недоумении я оборачиваюсь к Кестлеру: он стоит, согнувшись в поклоне, и незаметно делает мне какие-то знаки:
– Поклонись, Алекс, ведь это король!
Но у меня нет ни малейшего желания кланяться: этот человек не внушает мне доверия.
– Хорош король, – смеюсь я, – когда у него не хватает шнурка на туфле!
Дальше – уже какой-то бред; Кестлер бросается к ногам пришельца, а я, не будучи в силах вынести всего этого вздора, кидаюсь к дверям, где сталкиваюсь с самозванцем. Короткая борьба… В руке у него появляется колокольчик… Знакомый дребезжащий звук, – это он зовет стражу!…
Я вскочил с дивана, хлопнул по будильнику и принялся хохотать и хохотал до тех пор, пока в Стенку слева не постучали соседи. Это – славные, добрые старички. Я часто сталкиваюсь с ними в коридоре, и они всегда дарят меня улыбкой. Одна с ними беда: они забывают, что Земля шарообразна и что жизнь и сон – то же самое. И потому, когда мой веселый смех будит их в половине восьмого утра, они основательно шокированы.
Подумав об этом, я подбежал к стенке и, приставив ладони рупором, громко прокричал:
– Спите с миром! Я кончил смеяться! Но если когда-нибудь Земля начнет замерзать, постучите опять, и я постараюсь что-нибудь придумать!
По-видимому, мое великодушие было оценено: стук не возобновлялся, а я надел пиджак и, захватив зонт, вышел на улицу.


***

Первым, кого я встретил на службе, был Майк – мы с ним столкнулись в коридоре. Кисть его левой руки была забинтована, на лбу и правой щеке красовалось по ссадине. Но вид у него был бодрый.
– Что с тобой стряслось? – спросил я, остановившись.
– Сущие пустяки, хотя никогда не угадаешь, что именно.
Я улыбнулся:
– Что ж, попытаюсь: ты забыл закрыть окно, въезжая в львиный заповедник?
– Промахнулся!
– Что-нибудь с автомобилем?
– Опять мимо.
– Любовные дела?
Я вижу по выражению его лица, что это его как раз бы и устроило, но он честен, катастрофически честен, и потому сокрушенно мотает головой.
– Тогда остается одно, – продолжаю я, – тебе на голову свалилась бешеная кошка?
Майк кивает:
– Вот это ближе. Только не кошка, а котенок. Он забрался на дерево…
– И ты полез его спасать?
– Совершенно верно, и тогда я…
Но мне достаточно и того, что я услышал; зная неповоротливость моего друга, я отлично представляю себе – каким образом разыгралась драма. Я говорю:
– Когда ты залез на дерево, то схватился за ближайший сук…
– Именно так…
– Но ты не подумал о том, что не всякий ближайший сук – надежный сук. – Я укоризненно качаю головой и закругляюсь: – Итак, сук ломается, и ты летишь по направлению к центру Земли, но по дороге сталкиваешься с ее поверхностью.
Майк поражен и разочарован.
– Да, так и было, – соглашается он.
– А котенок, – прибавляю я в припадке ясновидения, – котенок, соскучившись, отлично слез и сам.
Майк стыдливо улыбается в знак согласия.
Я снисходительно смотрю на него: мир его несложен и весь раскрыт наружу; там нет места для тайн, а потому нет надобности в ухищрениях. Ему этот мир кажется тесным, но, думаю, дай ему мир побольше, он потеряется и будет, как слепой щенок, тыкаться носом во все стороны в поисках материнского соска. Правда, он мечтатель и верит, что у него за спиной растут невидимые крылья! Что ж, если и растут, то они не больше, чем у страуса; он может ими похлопать – для куража, – но в воздух они его не поднимут.
– Майк, – говорю я, – плохо ли, хорошо ли, но ты выполнил свою задачу: ваш любимец спасен, и потому жертвы не были напрасны.
– Ты прав, Коротыш, – отвечает он, – я не зря потрудился.
Я морщусь: мое прозвище, в последнее время, действует мне на нервы. Разговор наш закончен. На момент Майк застыл, что-то припоминая.
– Через час начнется передача со стадиона, – говорит он. – Играют «Мете» с «Янки». Хочешь послушать?
Я представляю себе напряженные лица Майка, Пита и Теда, склонившихся над карманным радиоприемником. Я равнодушен к бейсболу, но скрываю это и потому с наигранным оживлением восклицаю:
– Это будет занятный матч!…
Мы расстались. Я прошел к себе и, захватив приготовленные подсчеты, направился к Дорис. Она была не одна: перед ее столом вертелся Фред, что-то без умолку болтая. Взглянув на Дорис, я заметил у нее на лице кислое выражение.
– Вы уже вернулись? – спросила она. – Это хорошо, нас торопят с бюджетом! – И дальше, увидав у меня под мышкой папки с бумагами, добавила: – Вы, кажется, опередили меня; я еще не готова!
– Ничего, – ответил я, – столкуемся!
Фред стоял и, явно раздосадованный, смотрел на нас, затем сказал:
– Коротыш, вы не дали мне закончить одну прелюбопытную историю. – И Фред, путано и длинно, начал рассказывать. Нет, правда, это была плохая история, да и говорит он косноязычно. Через минуту я прервал его:
– Фред, признайтесь, вы это сами выдумали.
– Ничего подобного, я это прочел.
– Где?
– В книге.
– Полноте, вы и отроду не держали в руках книг, окромя учебников.
Фред обиделся.
– Коротыш, это уж чересчур! Представьте себе, я немало читал. Я прочел «Унесенные ветром»… – – Фред запнулся, вспоминая, – и еще – «Старик и море», кажется, Хемингуэя…
Я тут же устыдился своей придирчивости.
– Это неплохо, – сказал я, – и я уверен, что со временем вы вспомните и другие; пока же нам нужно заняться делами! – И я положил папки на стол перед собой.
Фред, довольный, направился к выходу, в две-рях остановился.
– И еще… «На Западном фронте без перемен», – добавил он неуверенно и поспешно вышел.
Дорис подняла голову.
– Какой вы, однако, злюка! И чего вы к нему прицепились? – И, не дожидаясь моего ответа, прибавила: – Вам нужно было бы стать лектором или проповедником!
Ее замечание мне польстило; чтобы скрыть это, я равнодушно обронил:
– Что поделать! Мы все занимаем в жизни не те места, какие следовало бы!
Дорис задумалась.
– Вы сказали это неспроста, – заметила она. – У вас во всем какая-то скрытая мысль.
– Так уж устроена у меня память, – отвечал я. – Я часто вспоминаю вещи, происшедшие со мной Бог знает когда, а то и вовсе не случавшиеся.
– Вот последнего я не понимаю.
– Я и сам не понимаю, только это так. Сегодня утром, например, я остановился у витрины кинематографа. На одной картине собралась группа людей, а среди них какой-то перепуганный человек. Он стоял под деревом со связанными руками, с петлей на шее.
Я засмотрелся и вдруг почувствовал, что я там, вместе с ними. Мне было ясно, что происходит что-то дикое, что нужно что-то сделать, объяснить. Но меня не слушали. Тогда я бросился на негодяев и, скажу без хвастовства, основательно их разделал. А когда закончил, то увидел, что кругом никого нет. Только рядом стоял человек с ведром и метлой…
– Кто же это был?
– Подметальщик. Он сказал: «Простите, вы мне мешаете!» И потом еще спросил – все ли со мной в порядке? Вот какой он был смешной, этот подметальщик.
Дорис расхохоталась.
– Вы уверены, что вам это не приснилось?
– Совершенно уверен.
– Тогда вы просто сумасшедший, – снова засмеялась она, но вдруг запнулась и посмотрела на меня странным, долгим взглядом.

ГЛАВА 12

Весь последующий день я старался не покидать офиса, ожидая вестей от Брута; он обещал сообщить об исходе нашей первой акции, состоявшейся вчера. Признаюсь, я был встревожен, и эта тревога не отпускала меня ни на минуту.
Как назло, после обеда посыпались звонки. Каждый приводил меня в смятение: я нерешительно поднимал трубку и что-то бестолково отвечал.
Брут позвонил на исходе дня.
– Это вы, Алекс? – Голос его звучал спокойно и уверенно, но какая-то железная нотка свидетельствовала о том, что он сдерживает волнение.
– Да! – ответил я и выжидающе замолк.
– Все в порядке!
– Хорошо… – И опять я не знал, что еще добавить.
Повесив трубку, я долго сидел в неподвижности. Странная глухота овладела мной; звуки жизни – звонки, человеческая речь, шаги в коридоре – все куда-то кануло, и в образовавшемся вакууме слышались лишь глухие равномерные удары: бум-бум, бум-бум! Где-то, осколком сознания, дрожала темная точка, явно пытавшаяся войти в связь со мною. Такое состояние не могло продолжаться долго: я пришел в себя и глянул в окно. Темная точка исчезла, а вместо нее на сером небоскребе присело, отдыхая, пушистое облачко. Должно быть, я слишком пристально на него посмотрел; оно вдруг зашевелилось и, собрав легкое оперение, двинулось дальше.
В дверях лифта я столкнулся с Дорис. Она улыбнулась:
– Славный день, не правда ли?
Вот так она со мной в последнее время; подчас мне даже кажется, что она останавливает на мне взгляд дольше, чем требуют правила вежливости, но я боюсь придать этому значение.
– Да, – ответил я, – в такой день не может случиться ничего плохого.
Я сделал последнее добавление наобум, совсем не думая придать ему особый смысл. В этот момент мы подошли к спуску в сабвей.
– Почему не может? – спросила Дорис, и так как я не отвечал, она продолжала: – Что ж, будем надеяться, что и завтра будет солнце! – И, улыбнувшись, стала спускаться по ступенькам. Я молча проводил ее глазами.
Еще через двадцать минут я сошел с автобуса, не доезжая нескольких кварталов до моего дома. Мне стало грустно, хотелось рассеяться, раствориться в толпе, потому что таким, как я, оставаться с самим собой продолжительное время – опасная штука.
Я шел не торопясь и, наблюдая за толпой и автомобилями, удивлялся способности человека к бессмысленному движению. Мне даже пришла в голову смешная мысль, что в будущем «идеальном» обществе у человека не будет постоянного жилья, Понадобится ему, скажем, куда-нибудь поехать – там и остановится, пока не возникнет другая надобность. Тогда опять тронется и, прибыв на новое место, осядет там, ну и т.д. и т.п. Правда, придется к этому как-то приспособить жилищную систему, по-иному разместить промышленность и прочие виды служб, зато сократится движение, очистится атмосфера, и у человека появится больше свободного времени. Он превратится в новую разновидность кочевника, свободного и беспечного.
Облагодетельствовав таким образом грядущие поколения, я переключился мыслью на другие, не менее важные предметы, и, сам того не заметив, подходил к нашему дому, когда услышал за спиной торопливые шаги, а затем прерывистый возглас:
– Алекс… подождите!
Я обернулся и увидел Поля.
– Здравствуйте, какими судьбами? – начал было я, но тут же замолк, пораженный его видом. В его неровной походке, угловатой жестикуляции и расширенных глазах сквозило странное возбуждение, граничащее с испугом.
– Что с вами, что случилось? – спросил я, чувствуя, что меня самого охватывает непонятная тревога. И так как он не отвечал, я крепко взял его под руку, – Идемте! – Но он упирался и бездумно хлопал глазами. – Идемте же! – повторил я и с силой потянул его за собой.
Вскоре я усаживал его в кресло у меня в гостиной. Поль молчал, а я не расспрашивал, видя, что он невменяем. Только после двух стаканов виски с содовой он успокоился и, беспомощно взглянув на меня, прошептал:
– Алекс, это. ужасно!
– Что ужасно?
– Ведь я участвовал вчера в нашей первой акции.
– Я так и подумал, когда вас увидел. Как же это произошло?
– Не знаю, как и рассказать… Налейте мне еще, пожалуйста!
– Довольно с вас, и так еле сидите!
– Вы правы… Так вот… Но дело, понимаете ли, не в самой акции, а в этом Стэне…
– Каком Стэне?
– О, вы с ним еще познакомитесь! Это – чудовище, настоящее чудовище!
Я видел, что у бедняги в голове полный сумбур.
– Поль, – строго сказал я, – вы мужчина. Возьмите себя в руки и расскажите толком! Кто такой Стэн?
– Так это же наш палач! – воскликнул мой гость. – Его не было на собрании, но Брут упоминал о нем. О, это настоящий зверь!
Теперь я вспомнил: да, конечно, Стэн… Но сейчас мне было не до личных характеристик.
– Что вы свое заладили: «Зверь! Чудовище!» – перебил я Поля. – Бросьте это, и давайте все по порядку!
Мой окрик подействовал, Поль пришел в себя.
– Я сейчас, я все расскажу, – заторопился он, не отрывая от меня глаз, словно страшась остаться наедине с воспоминаниями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28