Остальные партнеры вовсе утрачивают в этих связях человечность и превращаются в сверхчеловеческих и нечеловеческих существ. Совершенным спартанцем является уэллсовский марсианин, совершенным янычаром – монах, совершенным номадом – кентавр, совершенным эскимосом – тритон.
Плутарх рассказывает, как однажды в ответ на упрек в малочисленности спартанцев Агесилай См.: Плутарх. Агесилай, XXVI. Агесилай II правил Спартой в 401-360 гг. до н.э.

устроил смотр, в котором спартанцы были выстроены отдельно от союзников. Затем он стал вызывать по очереди представителей различных ремесел. Сначала попросил выйти из строя всех гончаров, затем всех кузнецов, затем плотников и строителей. Короче говоря, войска союзников сильно поредели, а из спартанских рядов не вышел никто, потому что в Спарте запрещалось заниматься простонародными ремеслами. Агесилай рассмеялся и сказал: «Ну что, видите теперь, сколько Спарта посылает солдат и как мало их у вас?»
Этот исторический анекдот на первый взгляд свидетельствует в пользу спартиатов, но при более близком рассмотрении обнаруживается, что преимущество Спарты мнимое. История сыграла злую шутку, и военное превосходство спартиатов обернулось для них поражением в других, невоенных сферах, где профессионалами показали себя неспартиаты, а спартиаты оказались беспомощными дилетантами. Тем более примечательно, что союзники спартанцев, будучи ремесленниками и считаясь профанами в военном деле, воевали достаточно хорошо, несмотря на более слабую воинскую подготовку и меньшую тренированность. Это нашло отражение в речи Перикла, посвященной памяти афинян, павших в Пелопоннесской войне 431-404 гг. до н.э., дошедшей до нас в изложении Фукидида. «Мы отличаемся от наших соперников тем, что не изнуряем себя постоянными военными упражнениями, предпочитаем в нашей привольной жизни заниматься каждый своим делом, оставаясь готовыми бесстрашно встретить любую опасность, если таковая возникнет. Тот факт, что мы сохраняем нашу боеготовность не перенапряжением, а живя свободно и раскованно, дает нам двойное преимущество. Нас не понуждают готовиться к ужасам войны, но мы встречаем их столь же мужественно, как и те, кто постоянно поддерживают в себе эту готовность. Кроме того, мы наслаждаемся искусствами и развиваем свой разум, не поощряя изнеженности. Наши политики не чураются домашних радостей, а те, кто посвятил себя делу, не утрачивают интереса к политике. Одним словом, я считаю Афинскую республику школой Эллады» (Фукидид. История).
Человеческий разум отличает редкостная многогранность. Неисчерпаемы его возможности анализа, синтеза, отражения, способности хранить информацию, перерабатывать и воплощать посредством воли и рук человека в дела. Насильственно сковывая человеческий разум, низводя функции человека к искусственно выработанной сумме навыков и умений, эскимосы, кочевники, османы и спартанцы предали свою человеческую сущность. Они встали на порочный путь, ведущий от гуманизма к анимализму, – путь, обратный тому, что проделало Человечество, стимулируемое величайшими творческими актами живой истории Вселенной. Подобно жене Лота, они совершили непростительный грех и этим навлекли на себя библейское наказание. Соляными столпами стоят они, заколдованные, задержанные в своем развитии навсегда, остановленные на самой заре своего странствия по жизни, как страшное предупреждение другим цивилизациям. Необходимость наращивать усилия в борьбе за существование век от века возрастала, поднимаясь выше среднего уровня индивидуальных возможностей человека. Несмотря на общий подъем, никогда не прекращался и процесс выпадания, деградации некоторых видов. Процесс проявлялся не только как структурный распад, но и как противоположность распада – жесткая структурная специализация. В основе этих явлений лежит общая причина – необходимость приспособления к узким, ограниченным условиям.
«Самоочевидно, что все организмы должны более или менее адаптироваться к своему окружению; другими словами, они должны более или менее зависеть от среды. Неумение существовать в любой замкнутой, ограниченной среде, очевидно, является слабостью, недостатком независимости и представляется фактом, согласно которому приспособление к определенной замкнутой среде делает невозможным или очень трудным для животного существование в любом другом окружении. Сам успех адаптации уменьшает адаптационные возможности организма» [прим52] [прим52]
Huxley J.S. The Individual in the Animal Kingdom. Cambridge, 1912, pp. 131-132.

.

Природа роста цивилизаций

Установив, что рост цивилизаций представляет собой проблему, и поставив перед собой цель исследования этой проблемы через изучение природы роста, обратимся, как мы уже делали не раз, к мифологии.
Мифы об Иове и о Фаусте освещают нам основные черты генезиса цивилизаций. Некоторый свет на проблему проливает и миф о Прометее.
Этот подход к проблеме выглядит многообещающе, так как просматривается общая структура мифов. Их объединяет тема: конфликт между двумя сверхъестественными силами – Зевсом и Прометеем в одном случае и Богом и Сатаной, или Мефистофелем, в другом. В каждом случае этот надчеловеческий конфликт разворачивается вокруг человека или человеческого общества, которое и является в конечном счете не только центром, но и целью борьбы. Роль Фауста или Иова в Эсхиловом мифе о Прометее представлена эллинским обществом, которое в воображении поэта есть все человечество. И, наконец, в обоих мифах относительная значимость человеческого и сверхчеловеческого, как это представляется в мифологической фантазии, обретает обратный знак при психологическом анализе.
Мифы в известной степени аналогичны. Различие лишь в отношениях двух сверхчеловеческих соперников – или двух конфликтующих человеческих импульсов – между собой. В мифе о Фаусте и об Иове Бог принимает вызов как удобный случай одержать победу над Сатаной, или Мефистофелем, как импульс к новому акту творения, ибо Бог отстранен благодаря собственному совершенству.
В этом мифе бросающий вызов – Мефистофель, или Сатана, – получает разрешение от Бога преследовать жертву, с тем, чтобы преследователь в итоге понес ущерб или поражение. С другой стороны, в Эсхиловом мифе Зевс, получив вызов, терпит поражение. Зевс далек от свершения акта творения и обеспокоен лишь тем, чтобы оставить все как есть. Вселенная, по Зевсу, должна пребывать в неподвижности. Вызов, брошенный Зевсу Прометеем, поставившим под сомнение и власть, и поступки Зевса, заставляет Зевса наказать возмутителя спокойствия. Этим актом Зевс сам нарушает благословенное равновесие, в результате чего терпит поражение, тогда как Прометей через страдания идет к победе Данная интерпретация мифа о Прометее принадлежит А. Тойнби. Насколько можно судить, Прометей и Зевс в конце концов примиряются.

.
Зевс Эсхила – первобытный Зевс – аналог ахейского варварского вождя. Историческая победа ахейцев в завоевании земель увядшей минойской цивилизации находит мифическое отражение в легендарной победе Зевса над своим божественным предшественником Кроносом. Совершив этот рывок и завладев троном, Зевс не помышлял больше ни о чем, кроме сохранения своей власти, единоличной, косной, тираничной, подобно тем варварам, что, поработив минойцев, обосновались на Крите в результате дорического движения племен. Зевс, однако, не смог победить Кроноса единоличными усилиями. Вынужденный прибегнуть к помощи Прометея, он и после победы должен был считаться с этим союзником. Но Прометей – созидатель, творец, тогда как Зевс желает только управлять. Прометей – мифическая персонификация непрерывности роста, бергсонианского «жизненного порыва» Жизненный порыв (elan vital) – в философии А. Бергсона есть некая космичеcкая сила, сущность которой в непрерывном самовоспроизводстве, творчестве новых форм жизни, не обязательно биологической.

. Он знает, что, пока Зевс активен, всякий претендент на власть потерпит крах, и поэтому он не дает Зевсу покоя.
Прометей всегда предпочитает силе разум, а застою – движение вперед. Таким образом, Прометей противопоставляется Зевсу и ведет человечество вперед и вверх из тьмы постминойского междуцарствия к свету эллинской цивилизации, озарявшему Афины в дни Эсхила.
Искусства, что теперь у Человека, дал Прометей. И он дал их, вдохновляя человека Прометеевым духом. За это нарушение своей воли Зевс мстит Прометею, направляя против него всю мощь своей сверхъестественной силы. Этим самым Зевс раскрывается как тиран и душитель: и космические силы – Ио, Океан и Хор Океанид, – которые сочувственно относились к Зевсу в его борьбе с Титанами, теперь оборачиваются против него. Но их сочувствие не может помочь Прометею в поединке с олимпийским противником.
В этой борьбе Прометей скован физически, но никакая пытка не в состоянии сломить волю его. И нет у Зевса средства вырвать у противника его тайну. Тайна же заключена в том, что Зевс, сохраняя свое застывшее тираническое правление, как и его предшественники, обречен на падение. Этот секрет есть ключ к судьбе Зевса. В «Прикованном Прометее» Эсхила – первой и единственной дошедшей до нас части его трилогии – Зевс предстает в своих неудачных попытках вызнать секрет Прометея. Сначала он прибегает к психическому давлению, угрожая Прометею через Гермеса, а в конце пьесы применяет и силу молнии. Две другие пьесы трилогии – «Прометей Освобожденный» и «Прометей Огненосец» – до нас не дошли, но существует много свидетельств, показывающих, что в конце произошло примирение. Во имя Человека и попранных Старых Богов Прометей выдержал все муки, которые только Зевс мог наслать; и сам Зевс, «наученный страданием», дает пример прошения; он освобождает своих старых врагов Титанов Восставшие против Зевса титаны были низвергнуты в Тартар, и об освобождении их Зевсом из греческой мифологии ничего не известно.

; он обращает заботы свои на Человечество; дарует право просителя. Этого уже достаточно, чтобы сделать возможным примирение.
Что помогло Прометею одержать победу над Зевсом? Произошло ли это благодаря тому, что он похитил божественный огонь и, укрыв его в стебле тростника, принес Человеку? Или благодаря тому, что он поставил Зевса перед необходимостью осознать трагические последствия косности и застоя? Но нравственные победы не заслуга лишь сферы разума; и причина поражения Зевса, бесспорно, лежит глубже. Зевс был «не совсем тем, чем он казался», ибо в Зевсе жил дух «союза с противником». Именно этот слабый отблеск прометеевского света в душе Зевса и заставлял его думать, что Прометей владеет тайной его собственной судьбы. Пытаясь постичь ее, Зевс не придумал ничего лучшего, как прибегнуть к помощи силы, но сам в конце концов обнаружил, что сила здесь бесполезна. Примирение Зевса с Прометеем стало возможным потому, что их конфликт разгорелся в большое пламя благодаря той прометеевской искре, которая тлела в душе Зевса.
Возможно, этот аспект отношений Зевса и Прометея психологически может быть объяснен столкновением двух импульсов в человеческой душе, обретающих в конце концов единение и примирение, сколь бы силен ни был их конфликт, ибо и источник, и вместилище их – одна душа.
Мифу Эсхила можно дать следующую историческую интерпретацию. Если представить, что в Элладе летаргия ахейских или дорийских варваров, рассыпавшихся среди осколков разрушенного минойского мира, не была бы потревожена потоком прометеевской энергии разума, то Эллада так и осталась бы в состоянии летаргии, подобно Криту. Или предположим, что прометеевский вызов, брошенный молодой эллинской душе, породил ответ спартанского характера. Тогда эллинская цивилизация застыла бы, едва начав свое развитие. Если эллинскому обществу удалось избежать судьбы Крита или Спарты, то это произошло потому, что гуманистический, прогрессивный, цивилизующий этос мифического Прометея взял верх над косным и грубым этосом Зевса. «Зевс был не совсем тем, чем он казался». Выглядел он чистым варваром, однако в нем, должно быть, было нечто и помимо этого. В противном случае исторический факт, согласно которому эллинская цивилизация действительно выросла из ахейского варварского корня, станет необъяснимым чудом.
Прометеев порыв в юном эллинском обществе стимулировал бурный рост. Эллинская судьба видится как процесс роста, а не как катастрофа, разразившаяся вследствие того, что силы, мобилизованные задержанной цивилизацией, в конце концов находят выход в разрушении общественной системы, сдерживающей их, с тем чтобы расчистить площадку для нового строительства.
Прометеев порыв человеческого разума, вдохновивший фантазию афинского поэта, иначе интерпретирован современным французским философом. «Изначальная функция интеллекта состояла в осмыслении объектов, непосредственно окружающих человека, однако тот факт, что Вселенная представлена в каждой части ее, доказывает возможности человеческого разума охватить весь материальный мир. С интеллектом происходит то же, что и со зрением. Глаз, созданный лишь для фиксации объектов, представляющих непосредственный интерес для человека, имеет и более широкую, не столь утилитарную функцию (например, мы видим звезды, хотя они не входят в сферу нашего непосредственного действия). Равным образом Природа дала нам вместе со способностью понимать окружающие нас явления и предметы фактическое знание о многом другом, а также умение пользоваться этим знанием на практике» [прим53] [прим53]
Bergson Н. Les Deux Sources de la Morale et de la Religion. Paris. 1932, pp. 180 – 181.

.
Касаясь легенды о Зевсе и Прометее, Бергсон говорит: «Человек, как творение Природы был в равной мере существом и разумным, и общественным, социальным в силу жизни в складывающемся обществе, и интеллектуальным в силу необходимости обеспечивать как индивидуальную, так и групповую жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167