Западные моряки того времени не представлялись китайцам потенциальными завоевателями, хотя, возможно, они и вызывали раздражение в определенных кругах общества. Китайское имперское правительство того времени куда серьезнее относилось к угрозе местных народных восстаний и вторжений обитателей Евразийской степи и маньчжурских лесов. Когда в XVII в. на смену ослабленной династии Мин пришла полуварварская могущественная маньчжурская династия, боязнь восстания и вторжений отступила и не появлялась на китайском политическом горизонте в течение последующих двух столетий.
Различие в геополитической ситуации Китая и Японии в самом начале западной заокеанской экспансии хорошо объясняет, почему в Китае не наблюдалось преследований римско-католической церкви вплоть до XVII–XVIII вв. И наоборот, в Японии христианство последовательно и жестоко подавлялось. Были обрезаны все нити, связывающие Японию с западным миром, кроме единственной уцелевшей – голландской. Вновь созданное японское имперское правительство распоряжением о запрете деятельности в Японии западнохристианских миссий от 1587 г. открыло серию ударов, кульминировавших в законах 1636 и 1639 гг. Эти законы запрещали японским подданным путешествовать за границу, а португальцам – оставаться в Японии.
Как в Японии, так и в Китае победа прозападных настроений исподволь подготавливалась инициативами, идущими снизу. Эти инициативы вдохновлялись чисто интеллектуальным интересом к современной западной науке, позволившей Западу обрести беспрецедентную экономическую и военную мощь. Подобно первым японцам, принятым в лоно римско-католической церкви в XVII в., страстные и бескорыстные адепты западной светской науки XIX в. демонстрировали свою приверженность ей зачастую с риском для жизни.
Режим Токугавы в последние годы своего существования прославился запретом всех исследований, проводимых голландцами, исключая область медицины. Официально это мотивировалось непрактичностью подобных изысканий. Однако эта политика была лишь косвенным результатом общей культурной стратегии. Стремясь законсервировать общественную жизнь страны в традиционных формах, сёгуны нащупали альтернативные сферы приложения энергии японцев. Поощряемая им дисциплина ума способствовала возрождению неоконфуцианства, представлявшего собой культурное наследие эпох Сун и Мин.
Если вестернизующее движение в Японии XIX в., шедшее снизу вверх, питалось западной секулярной научной мыслью, аналогичный процесс в Китае опирался на западную протестантскую идею, поскольку именно протестантские миссионеры сопровождали британских и американских торговцев, наводнивших к тому времени китайские порты. Тайпинское восстание 1850-1864 гг. Тайпины – участники крестьянского восстания 1850-1854 гг. (отдельные отряды повстанцев действовали до 1868 г.) в Китае. Создали теократическое «Небесное государство великого благоденствия» («Тайпин тяньго») со столицей в Нанкине. Восстание подавлено правительственными войсками с помощью англичан. Тайпины выступали против маньчжурской династии и начинавшегося засилья англичан. В их идеологии сочетались как национальные традиции, так и западные веяния. Ряд реформ (уравнительное землепользование, изъятие товарных излишков, даже упразднение рабства) уходит корнями не только в социалистически-утопические идеи Запада, но и в исконно китайские установления, другие (равноправие женщин, развитие просвещения) заимствованы у Запада.

, чуть было не свергнувшее маньчжурский режим, представляло собой не просто местный зилотский протест против усиливающегося влияния Запада: это был своеобразный перевод протестантизма на местные китайские понятия. В последние десятилетия XIX в. китайские зачинатели движения за секулярную политическую реформу также подпали под влияние западных протестантских миссий. Сунь Ятсен, основатель Гоминьдана, был сыном протестантского священника, из протестантской семьи была и его жена.
Таким образом, китайское движение вестернизации с самого начала отличалось от аналогичного движения в Японии. В Китае оно базировалось на протестантской идейной основе, тогда как в Японии – на секулярно-научной. Кроме того, наблюдались существенные различия и в политическом плане. Оба движения столкнулись с задачей ликвидации местного ойкуменического режима, который доказал свою несостоятельность в условиях растущей необходимости достойно ответить на давление со стороны Запада. В столь непростых политических обстоятельствах японские вестернизаторы проявили себя как более гибкие, дальновидные и деятельные – по сравнению с китайскими – политики. Китайцам потребовалось 118 лет, чтобы получить хотя бы негативный политический результат, тогда как японцам для этого потребовалось всего 15 лет Имеется в виду период более или менее пассивного приятия чуждых традиционному обществу экономических отношений, начинающийся с насильственно навязанных западными державами неравноправных торговых договоров и заканчивающийся провозглашением курса на создание собственной сильной экономики. Для Японии этот период определен здесь в 15 лет от открытия под угрозой оружия японским правительством портов для торговли с американцами (чуть позднее – с англичанами и русскими) в 1854 г. до революции Мэйдзи в 1868 г. Для Китая – в 118 лет от начала Первой опиумной войны в 1840 г. до начала «большого скачка» (попытка резко увеличить объем производства без использования иностранной техники: чугун варился в маленьких домнах в каждой крестьянской семье, гидростанции строились вручную) в 1958 г.

.
Потрясение, которое обрушилось на восточноазиатские народы в XIX в., было вызвано появлением нового высокоэффективного западного оружия. Успешный рывок Японии в ее состязании с Китаем за экономическую и политическую вестернизацию обеспечил военное превосходство Японии над Китаем. Начиная с китайско-японской войны 1894-1895 гг. и вплоть до второй мировой войны Китай был зависим в военном отношении от Японии. Хотя захват всего Китая в конце концов оказался не по зубам японской военщине, совершенно очевидно, что, если бы японская военная машина во время второй мировой войны не рухнула под воздействием Соединенных Штатов, китайцы без сторонней помощи никогда не смогли бы вернуть себе захваченные Японией порты, промышленные районы и железные дороги, игравшие ключевую роль в промышленном развитии Китая.
Казавшиеся поначалу легкими победы японцев над Китаем лишь поощряли милитаризм Японии, который уже через полвека привел страну к полной военной и политической катастрофе. Поначалу Япония извлекала военные дивиденды из процесса технологической вестернизации с виртуозностью, затмившей, даже успехи петровской России, которых та достигла после победы в Северной войне 1700-1721 гг. Победоносно завершив русско-японскую войну 1904-1905 гг., Япония заявила о себе как о великой державе и была признана таковой в западном содружестве государств, как два столетия тому назад была признана Россия, победившая Швецию.
Япония совершила рывок, став одной из трех ведущих морских держав XX в. Последний всплеск ее мощи проявился в попытке уничтожить флот Соединенных Штатов в Пёрл-Харборе и захватить все колониальные владения западных держав в Юго-Восточной Азии. Однако все это закончилось для Японии катастрофой.
Прострация охватила и Китай и Японию после второй мировой войны, однако проявлялась она в каждой стране по-своему. Япония приняла западный образ жизни столь основательно и глубоко, что вскоре вновь стала состязаться с западными державами в сфере как экономики, так и политики. Китай же стал выступать против западной политической модели. С 1945 г. китайское общество начало вырабатывать новые подходы к проблеме отношений с Западом.
Катастрофа, постигшая Японию в ее войне с Западом, увенчалась превращением этого региона в испытательный полигон новейших западных военных технологий. В дальнейшем это привело Японию к отказу от своего собственного наследия. Все силы нации были сосредоточены на достижении экономического превосходства над Западом. Крайнее напряжение внутренней жизни всего японского общества можно проследить по политическим выступлениям японских лидеров начала 60-х годов. Все это нашло отражение в целом спектре экологических и психологических проблем, возникших в ходе форсированного роста промышленного производства. Возможно, кто-нибудь возьмется утверждать, что так называемое японское чудо – это не более чем результат растерянности западного общества, обнаружившего, что его культурная экспансия обернулась непредсказуемыми результатами. Покоренная и, казалось бы, обезоруженная Япония в свою очередь обезоружила своего обидчика. Суждено ли современной японской культуре развиваться в направлении слияния западных и местных традиций? На этот вопрос трудно ответить определенно, ибо давление Японии на мировое сообщество еще только набирает силу.
Китай предстал перед еще более сложным вызовом, чем Япония. Коммунистическому Китаю приходится учитывать «западный вопрос» в его русском обличье, а кроме того – «западный вопрос», который ставит собственно Запад. Мы еще коснемся возможного пути развития Китая, а пока отметим лишь то, что в настоящее время Япония и Китай отстаивают альтернативные общественные формы-капитализм и коммунизм, – причем обе эти формы можно рассматривать как заимствования у Запада.

Контакты эллинистического общества

Время Александра Великого было своего рода рубежом, положившим начало новой эллинистической истории, что почти в точности соответствует, с точки зрения современного историка, периоду перехода от средневековья к Новому времени – периоду, отмеченному серией открытий и изобретений на рубеже XV–XVI вв.
Эти исторические главы объединяет явная недооценка достижений прошлого, подкрепляемая неожиданно мощным ростом успехов в области науки, техники, технологии, что было вызвано не только милитаризацией общества, но и серией географических и естественнонаучных открытий. «Конкистадоры» Александра Македонского, разрушившие империю Ахеменидов, напоминают в чем-то испанских конкистадоров, разрушивших империю инков Войско Александра, с которым он вторгся в империю Ахеменидов, составляло, по не слишком надежным данным, от 30 до 43 тыс. пехоты и от 4 до 5 тыс. конницы. У его противников (данные еще менее достоверны) в сумме могло быть до 500 тыс. воинов, но ни в одном сражении их превосходство над силами македонского царя не было более чем троекратным. Испанский конкистадор Франсиско Писарро в 1531 г. отправился завоевывать царство инков, имея всего 130 человек и 57 лошадей (сохранились счета) и, со всеми подкреплениями, никогда не располагал более чем полутысячей человек. О численности индейского войска нам вообще ничего не известно, но, исходя из весьма ориентировочной численности населения Тауантинсуйу в 6-8 млн., мы можем предположить, что хотя бы несколько десятков тысяч солдат там было.

. Если горстка военных авантюристов может одним ударом подкосить универсальное государство, то общество, давшее миру этих смельчаков, может показаться колыбелью будущего Человечества. А в самом факте разрушения гиганта можно усмотреть проявление закона мирового порядка. Однако если бы эллин III в. до н.э., равно как и житель Запада XVI в. н.э., попытался описать обуревающие его чувства, вернее, предчувствие наступления новой эры, он скорее всего оставил бы без внимания материальную мощь его общества, придав решающее значение расширению своих интеллектуальных интересов и познаний. Чувства, пробужденные в эллинском мире прозрениями Аристотеля и Теофраста, а в западном мире – открытиями Коперника и Галилея, были осознанием силы, рожденной удивительным приращением нового знания.
Сравнение эллинистического мира с современным западным миром справедливо в самых общих понятиях, однако необходимо уточнить частности, указав при этом и на принципиальные различия. Контакт современной западной цивилизации с ее современницами совпал с периодом, когда на Западе господствовало христианское мировоззрение. Культура, излучаемая Западом, включала религиозный элемент, который, собственно, и составлял ее изначальную суть. Однако к концу XVII в. западное общество вступило в процесс самосекуляризации. Таким образом, культура, которую распространял Запад, оказалась секулярной частью прежней интегральной культуры. Эллинистическая история не знала подобной проблематики, ибо эллинистическая цивилизация успела освободиться от религиозного элемента в более ранний период. Эллинское просвещение пришлось на конец V в. до н.э., то есть к эпохе Александра оно уже насчитывало сто лет. Одной из возможных причин столь ранней зрелости эллинистической цивилизации могла быть бедность религиозного наследия Эгейского общества доэллинского периода в сравнении с богатством христианского наследия, переданного западному обществу эллинизмом, который сам обратился к христианству на своем смертном одре. Сравнительная малозначимость религиозного наследия эллинской истории имела двойственный эффект. С одной стороны, это ускорило рост рационализма, но, с другой стороны, интеллектуально просвещенный эллинистический мир никогда не демонстрировал, подобно секуляризованному западному миру, склонность к интеллектуальной гордыне.
Рационалисты западного мира упорствовали в своей долгой и изнурительной борьбе с хорошо вооруженной институционированной церковью. Победа, доставшаяся в результате затяжной и мучительной борьбы, вскормила их гордый и высокомерный дух. Хотя, по иронии судьбы, надменность современного западного просвещенного мира частично восходит к духу иудейской религии, которая столь решительно отвергалась. Во второй фазе своей экспансии западный мир обрел склонность игнорировать любые нехристианские религии, подобно тому, как западные рационалисты игнорировали в свое время учение христианства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167