И Хоуп удалось выжить. Она села на место, а другие «полевые жаворонки» принялись говорить ей положенные слова утешения.
– Ты вовсе не такая уж толстая, – начала Дженна.
– С ней все в порядке, – поддержала Бонни. – По правде говоря, мы уже все это обсудили, когда ты ходила на прогулку. Ты просто еще не сформировалась, вот и все!
Значит, все судачили обо мне, когда меня не было!
– Как только ты решишь по-настоящему покончить с этим, ты легко справишься, – продолжала утешать Дженна.
Хоуп показалось, будто тело ее налилось свинцом; она чувствовала себя невообразимо огромной и неуклюжей.
– Я, собственно, не понимаю, почему ты решила худеть, – приняла эстафету Триш. – Твоя комплекция вовсе не помешает тебе играть в спортивные игры и иметь в них успех. К тому же ты еще не интересуешься мальчиками, драгоценная и невинная Хоуп; так не все ли равно, как ты выглядишь…
– Согласна, – сказала Робин, – если это не причиняет тебе неприятностей, то и не имеет ни малейшего значения.
Вот как?
Хоуп не помнила таких моментов, когда это не причиняло бы ей неудобств.
Сабрина, как видно, не ожидала столкнуться с полной неосведомленностью Хоуп по поводу включения в программу «Победа», и это ее обеспокоило.
– По-видимому, произошла ошибка, – сказала она. – Понятия не имею, как это могло случиться…
– Нет, – ответила Хоуп. – Здесь нет никакой ошибки.
Френсис Тесье ни о чем ее не предупредила. Но ведь на то она и была автором бестселлеров, чтобы придумывать сюжеты, плести интриги…
Все это продолжалось долгие годы.
Хоуп вспомнила теперь, как ее мать недовольно хмурилась, глядя на ее пухлых сверстниц, какие замечания она при этом отпускала.
Мать всегда заказывала фруктовые блюда для них обеих, называя их салатами. А с какой радостью она отправила ее на ранчо «Ивы»!
– Я хочу быть здесь, – неожиданно для себя самой произнесла Хоуп.
Она хотела пробыть здесь как можно дольше, участвовать в прогулках, жарить на костре зефир и плавать под парусом. Ей хотелось быть принятой, и не важно, какой она им казалась.
Николаса Вулфа она увидела в окно во время обеда. Он был на пастбище, позади кораля, и, как ей показалось, разговаривал с лошадью.
Глава 12
Ранчо «Ивы», озеро Дикое, Монтана Тринадцать лет назад
Ник встретился с ней лицом к лицу неделей позже в укромном месте, которое она облюбовала на сеновале, за денниками, – он знал, что там она скрывается все последние шесть дней, часами сидя неподвижно.
«Спасибо, что побеспокоились обо мне», – сказала она тогда, под ивой, и голосок у нее был таким нежным…
А потом он увидел ее полные недоумения и отчаяния глаза в столовой.
С того момента он и вправду стал беспокоиться о Хоуп. Такой молодой, необузданной и отчаявшейся.
Когда Ник наконец «нашел» Хоуп, она весь день просидела в своем гнездышке из сена, склонившись над записной книжкой в красно-коричневом переплете, украшенном символическим изображением ивы. Ее пальчики крепко, почти с яростью сжимали перо; она была так погружена в свое занятие, что не слышала его приближения.
– Привет!
Она подняла голову, взволнованная, настороженная, недоверчивая и столь непохожая сейчас на бесстрашного сорванца, откровенно лазавшего по деревьям: напротив, теперь она казалась робкой и испуганной.
– Плохо, что я здесь прячусь?
– Плохо? Ничуть.
В тебе ничто не может быть плохо.
– Могу я присесть?
– О да. Конечно.
– Благодарю.
Гнездо Хоуп для себя соорудила небольшое, и там было достаточно места для подростка, не более. Ник примостился на тюке напротив нее.
Хоуп повернула к нему свою стриженую голову, покрытую, как мягкой шапочкой, волосами цвета корицы. Он был причиной того, что она пришла искать спасения сюда. Она отважилась на этот отчаянный поступок потому, что почувствовала потребность убежать, скрыться; потому, что не знала другого укромного местечка. Но, добежав до конюшни, она увидела, что человек, который, как ей показалось, был способен ей посочувствовать, разговаривал с Триш. Поэтому она тихонько забралась по приставной лестнице на сеновал и обрела здесь убежище, единственное безопасное место возле него.
Ник вел себя так, будто давно знал ее.
– Ты Хоуп, которая лазает по ивам, а родилась в Напа. Ты получаешь наивысшие оценки, где бы ни появилась, отлично ходишь на дальние расстояния и потрясающе играешь в соккер. Интересно, что ты делаешь теперь?
– Работаю над домашним заданием на завтра.
– Заданием? Я думал, что на ранчо «Ивы» задания даются просто шутки ради.
– Меня включили в программу «Победа».
– Знаю.
Ник смотрел на эту малышку, пухлость которой, скорее, была признаком хорошего здоровья, роскошным прикрытием ее цветущей юности.
– Не понимаю почему.
– Почему что?
– Почему тебя включили в эту программу.
Вопрос, казалось, озадачил ее.
– Скажи по крайней мере, что ты сейчас делаешь?
– Я должна изложить причины своей полноты, но пока не достигла больших успехов.
– А чувство голода учитывается?
– Надеюсь, – пробормотала Хоуп и улыбнулась бледным отражением той ослепительной улыбки, того сияния, что он увидел впервые, стоя тогда под ивой.
– Ты тоже должна есть, когда голодна. Такое ведь бывает после игры в соккер?
– Да, – призналась Хоуп, хмурясь. Она не могла представить себя вновь играющей в соккер, не могла даже вообразить, что снова когда-нибудь наденет шорты и будет носиться по полю.
– Но… я ем и в другое время, и по другим причинам. Одну я уже нашла. – Она глубоко вздохнула, потом, собравшись с силами, выпалила: – Я ем, когда чувствую себя одинокой.
В этот момент Ник испытал удивившее его самого желание обнять, укачать ее в объятиях, утешить. А ведь его трудно было растрогать, и такое случалось с ним крайне редко.
Но Хоуп не нуждалась в том, чтобы ее укачивали или утешали. Эта серьезная школьница, получавшая только высшие оценки «А», должна была добиться успеха.
Взглянув на часы, Хоуп встревожилась и будто погасла. Нику показалось, что она уже жалеет о своей откровенности.
– Мне пора идти. Лекция о правильном питании начинается через десять минут.
– Ладно. Приходи сюда когда захочешь.
И она продолжала приходить каждый день в течение трех недель. Они разговаривали на сеновале, а однажды она нашла его чистящим кобылу.
– Я принесла яблоко для лошадей, – сказала Хоуп, – то есть для одной из них.
– Ты хочешь отдать лошади свое яблоко?
– Что-то сегодня мне есть не хотелось.
Ник внимательно посмотрел на Хоуп:
– Но ты ешь хоть что-нибудь?
– Да!
– О’кей, почему бы тебе не дать яблоко прямо сейчас?
– Дай его сам. Так будет лучше.
– Ты боишься? – удивился Ник. – Тебя когда-нибудь сбрасывала лошадь?
– Нет. Я вообще никогда не ездила на лошади. Но одна из подруг моей матери… С ней не случилось ничего страшного, но с тех пор моя мама никогда больше не садилась на лошадь, и она не хочет, чтобы я училась верховой езде.
– А ты сама хотела бы?
Хоуп пожала плечами. Ей никогда не приходило в голову, что и она могла бы ездить верхом. Она не раз любовалась Ником – его езда была похожа на танец. Человек и лошадь словно парили в воздухе, совершая прыжки неимоверной красоты.
– Это означает «да»? – спросил Ник. – Если так, я научу тебя.
– Но это невозможно. Моя мать никогда не дала бы письменного согласия, а без него у тебя будут неприятности.
Улыбка Ника была неотразимой.
– Мне и раньше случалось попадать в переплет.
– О нет, лучше не надо.
Я никогда не сумею ездить, как ты.
– Мама была бы очень недовольна. Она бы огорчилась, если бы я это сделала. И все же благодарю тебя.
Он снова улыбнулся:
– Пусть будет по-твоему.
За эти недели Ник многое узнал о семье Хоуп – о ее брате Чейзе, который был приблизительно его возраста, которым она безмерно восхищалась, и о Френсис.
– О, Френсис неподражаема, – восторженно говорила Хоуп. – Она замечательная – очень красивая, умная, веселая, любит шутить. В комнате становится светлее, когда входит моя мать.
И ты такая же, как она.
Ник не сказал этого вслух – сейчас Хоуп ни за что не поверила бы ему.
– Значит, мать решила отправить тебя в лагерь?
– Да.
– Не предупредив о программе «Победа»?
– По правде сказать, нет.
Мне следовало самой догадаться.
– Но она поступила правильно. А как насчет твоей семьи, Ник?
Ник глубоко втянул сигаретный дым.
– У меня нет семьи.
– Нет семьи?
Ник медленно выдохнул.
Он ей не скажет, никогда не скажет.
– Да, в сущности, нечего рассказывать. Право, нечего. – Он снова затянулся. – Лучше расскажи о своем отце.
– О Викторе? Собственно, он мне не отец.
– А кто?
– Не знаю и никогда не знала толком. Моя мать и Виктор поженились задолго до моего рождения.
– Какой он, можешь описать?
Вопросы Ника не были настойчивыми, и он не ожидал немедленного ответа: все приходилось из нее вытягивать, как она вытягивала золотистый стебель из тюка с соломой.
– Ты его не любишь?
Хоуп еще немного помедлила.
– Ну нет. Он мне нравится. – Она смотрела в темно-синие глаза Ника сквозь завесу дыма. – Я не очень много времени провожу в его обществе, но он был всегда добр ко мне.
Она вспоминала, как совсем недавно вся семья собралась в Париже во время весенних каникул. Первыми приехали Чейз и Френсис, потом Хоуп и, наконец, Виктор, который специально составил расписание своих концертов так, чтобы провести с ними три свободных дня между европейскими гастролями.
Френсис летела в Париж из Лос-Анджелеса, аэропорт закрыли из-за тумана, и метеорологи опасались, что такая погода может продлиться несколько дней. Френсис предупредила об этом дочь, и теперь Хоуп предстояло ждать в Валь-д’Изере, пока Френсис и Чейз прибудут в Париж.
– Несколькими часами позже, – продолжила Хоуп, перестав тянуть не поддающуюся ее усилиям соломинку, – позвонил Виктор. Он был в Вене и, узнав, что мне придется пробыть одной несколько дней в пустом дортуаре, пригласил меня побыть эти дни с ним.
– А потом?
Хоуп помолчала, не зная, как облечь свои мысли в слова:
– Виктор был очень мил со мной. Мы ходили по музеям, и он рассказывал мне о Моцарте и о Вене, о музыке, которую сочиняет и исполняет. А еще я ходила на его концерты. Он действительно талантлив.
То, как Хоуп пыталась убедить Ника в достоинствах приемного отца, несколько насторожило его.
– Но, – постарался он помочь ей, – в Викторе есть что-то, чего ты не одобряешь?
– Не в этом дело. Сам он мне действительно нравится, но он сделал несчастной мою мать. Он слишком занят своей музыкой, она чувствует себя отодвинутой на второй план, ей приходится тратить свою жизнь на постоянное ожидание.
Ник догадался, что эти слова, как и страсть и негодование, с которыми они были произнесены, исходили от самой «великой романистки», а Хоуп только повторяла их.
– Вероятно, твоя мама занята своими книгами, и это для нее важнее всего?
– Она особенно несчастна оттого, что Виктор не обращал бы на нее внимания, даже если бы она была рядом. Может быть, я не права, возможно, ему не все равно, но когда я была у него в Вене, я видела, как он поглощен музыкой. Любое общение, в том числе со мной, для него было сопряжено с мучительным усилием.
– И все же он это делал.
– Да, делал. – Хоуп помолчала. – Надеюсь, мама и Виктор хорошо проводят лето вместе. Они устроили себе каникулы – мама не пишет, а он не дает концертов. В августе мы все соберемся в имении и проведем там десять дней.
– В имении?
– В имении Тесье в Напа, там, где живет Чейз. Ты знаешь Напа, Ник? Ты бывал там?
Только в своих кошмарах.
– Нет, никогда.
– Если когда-нибудь приедешь и встретишься с Чейзом, вы обязательно должны подняться на самый верх Черной Горы. Оттуда видна вся долина.
– Вся долина? И какая она?
– Довольно большая – около сорока пяти миль. Там рассеяно множество городишек; Напа – самый крупный из них. Дальше расположены города поменьше. – Хоуп улыбнулась светлой, ясной улыбкой. – Право, Ник, ты должен побывать в Напа. Я знаю: тебе там понравится.
Это было удивительное заявление. Она говорила с такой уверенностью! Теперь он угадывал в ней прежнюю Хоуп, походившую на веселого мальчишку-сорванца.
Ник ожидал ее на следующий день, но она не пришла ни тогда, ни потом.
Прошла неделя, десять дней. Хоуп Тесье по-прежнему жила на ранчо «Ивы» и все еще числилась участницей программы «Победа». Иногда Ник видел ее из кораля, сидящую за столом с другими «полевыми жаворонками» и ковырявшую что-то в тарелке. Она ни разу не посмотрела в его сторону.
Нику ее недоставало. Он знал, что это его, а не ее потеря. Хоуп нужно было общаться с другими «жаворонками», смеяться, петь, прыгать от радости, а не делить с ним его грустные воспоминания.
И все же Ник хотел знать, почему Хоуп покинула свое золотое гнездышко. Она где-то скрывалась, но где?
На одиннадцатый день он решил подкараулить Хоуп у ее дома.
– Хоуп!
– Ник! – Она прошептала его имя прежде, чем оглянулась.
– Хоуп, нам надо поговорить.
Они прошли по изумрудной лужайке за ивой и, оказавшись у конюшен, по приставной лестнице забрались на сеновал, в ее излюбленное укрытие. Там они расположились настолько удобно, насколько позволяло небольшое пространство.
Первым заговорил Ник:
– Ты перестала сюда приходить. Почему?
Она ответила честно, и он понимал, что иначе она не смогла бы.
– Все считают, что я веду себя… странно.
– Странно? Почему?
– Они думают, что я твоя… – Хоуп, пожав плечами, покраснела, и это было совсем не похоже на тот румянец, который Ник заметил, когда она спускалась с ивы. Теперь все ее лицо покрылось неровными пятнами, составлявшими странный контраст с бледной кожей.
– Моя кто, Хоуп? – Он почувствовал, как где-то внутри у него запульсировал гнев. Так вот о чем думают эти несносные девчонки! То, чем они тайно тешились, они рассказывали Хоуп, рисовали картины странных сексуальных отношений между ним и ею, а ведь она была столь невинна, что ей и в голову не приходило ничего, кроме дружбы.
– Твоя подружка, – призналась наконец Хоуп. – Именно подружка, а не друг.
Собственно говоря, так оно и было, и Ник очень дорожил этой внезапно обретенной дружбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34