Вице-король и донья Леонора были очарованы такой роскошью и радушием. Вице-королева поспешила обнять донью Марину, вице-король протянул руку дону Диего, а затем девушке.
- Сеньор, - заговорила донья Марина, - сердце мое стремилось оказать тебе достойный прием и ради тебя самого, и ради величия, которое ты представляешь в этих владениях, - ведь в тебе я вижу особу нашего повелителя. Прости, сеньор, я сделала все, что могла, чтобы дом мой был тебе приятен, но знаю, что этого слишком мало.
Маркиз де Мансера, искушенный в придворном языке европейских столиц, был несколько смущен наивным красноречием патриархальных времен; вице-королева тоже испытывала замешательство. Однако проницательный ум маркиза подсказал ему, что он должен отвечать в тех же выражениях.
- Дитя мое, - произнес он, - монарх видит твои добрые намерения и благодарит тебя за старания. Твой дом великолепен, а праздник достоин короля.
- Сеньора, - обратилась Марина к вице-королеве, - человек, которого ты здесь видишь, - она указала на дона Диего, - станет моим супругом перед лицом господа, потому что оба мы христиане, и он и я. Окажи мне милость, сеньора, попроси своего благородного супруга, чтобы вы вместе были посажеными родителями на нашей свадьбе.
Эта чистосердечная просьба тронула донью Леонору, она взглянула на маркиза и прочла в его глазах согласие.
- Дитя мое, - ответил вице-король, - моя супруга и я будем посажеными родителями на твоей свадьбе, и в подтверждение я хочу сообщить тебе, что его величество король (да хранит его бог!) дал мне разрешение нанести от его имени визит двум особам, которых сочту я достойными столь высокой милости. И вот я объявляю, что первое из этих посещений произошло сегодня, и ты можешь считать, что его величество король Испании сам своей священной особой присутствовал в твоем доме.
- Да здравствует его величество! - воскликнули гости, услыхавшие слова вице-короля, и клич этот подхватили во всех покоях дворца и даже на улице.
Вице-король предложил руку Марине, а дон Диего вице-королеве, и, поднявшись по лестнице, обе пары, как говорилось в те времена, открыли бал.
Прошло около часу, и слуги доложили о появлении дона Энрике Руиса де Мендилуэта.
Дон Энрике вошел в залу, где находились вице-король с супругой, и приветствовал их почтительным поклоном.
- Это и есть тот юноша, о котором ты говорил мне? - спросила донья Леонора.
- Он самый, и это очень жаль. Так хорош собой, так статен… - ответил вице-король.
- Но, может быть, на него клевещут?
- Дай-то бог. На первый взгляд он мне понравился, и, право, я рад был бы не отдавать распоряжения, которого требуют матери монахини. Постараюсь понаблюдать за ним сегодня.
- Возможно, он не так уж плох, как о нем говорят.
Если бы дон Энрике не был так поглощен стремлением увидеть донью Марину, он обратил бы внимание на то, что вице-король с супругой о чем-то переговариваются, не сводя с него глаз. Но он ничего не заметил.
Долгое время дон Энрике не отрывал взгляда от доньи Марины, которая, казалось, и не смотрела в его сторону, окруженная сонмом дам и молодых людей, очарованных ее простодушной и живописной речью. Но вот танцы увлекли всех, и донья Марина осталась одна. Дон Энрике решил, что настал подходящий момент, и, подойдя к девушке, сел рядом с ней.
- Доволен ли ты, сеньор? - спросила донья Марина.
Дон Энрике не привык к такому обращению и, не зная, что, по обычаю своей страны, донья Марина так говорила со всеми, принял ее слова как выражение особого доверия. В восторге он ответил:
- Как могу я не быть довольным рядом с тобой, сеньора, когда единственное стремление моей души - говорить с тобой, слушать тебя, рассказывать тебе о своей любви!
В это время дон Диего как бы случайно вошел в залу вместе с компанией дам и кабальеро. Дон Энрике в увлечении никого не заметил.
- Ты меня любишь? Но ведь ты едва знаешь меня? - спросила донья Марина.
- О сеньора, достаточно хоть раз увидеть тебя, чтобы полюбить. Я верю, что и ты полюбишь меня! Ведь ты будешь моей?
- Твоей? Но как?
- Полюби меня так, как я люблю тебя! Живи рядом со мной, живи только для меня и ради меня!
- Но почему ты думаешь, что я могу решиться на это?
- Я думаю так из-за двух твоих писем, я думаю так из-за розового бутона, который ты бросила мне в день святого Ипполита!
- Я?
- Да ты. Не отрицай, я люблю тебя!
В это мгновение к ним подошел Индиано. Донья Марина встала, словно в испуге, и дон Энрике увидел перед собой своего врага.
- Кабальеро! - произнес Индиано громким голосом, чтобы все могли его слышать. - Что говорили вы этой даме?
- Вас это не касается, - высокомерно ответил дон Энрике.
- Донья Марина, что говорил тебе этот человек?
- Он говорил мне какие-то непонятные слова, - простодушно ответила девушка. - Он говорил, что любит меня, а я люблю его, что получал от меня письма, и будто я должна принадлежать ему, оттого что он поднял розу, которую я бросила тебе в день святого Ипполита.
Страшное подозрение промелькнуло в душе дона Энрике. Не стал ли он жертвой коварства? Музыка умолкла, из всех залов сбегались привлеченные любопытством гости.
- Вы слышите, господа? - спросил Индиано. - Вы осмелились преследовать своими ухаживаниями даму, которая гостеприимно открыла вам двери своего дома. И эта дама - моя будущая супруга, которой сеньор вице-король обещал высокую честь быть посаженым отцом на ее свадьбе.
Дон Энрике словно окаменел; молния, упавшая у его ног, не могла бы поразить его более. Он понял, что за всем этим кроются низкие козни, но не мог проникнуть мыслью сквозь плотную завесу лжи.
- Надеюсь, вы согласитесь, кабальеро, - продолжал Индиано, - что я имею право просить вас покинуть дом, где вы совершили такой недопустимый поступок.
Дон Энрике побледнел, на лбу у него выступила испарина.
- О! - воскликнул он. - Вы должны объяснить мне, кабальеро…
- Вы должны удалиться, дон Энрике Руис де Мендилуэта, - произнес властный голос за спиной у дона Энрике.
Он обернулся и увидел суровое лицо маркиза де Мансеры.
- Повинуюсь вашей светлости, - сказал дон Энрике. - Мы поговорим обо всем завтра, сеньор дон Диего.
- Как вам будет угодно.
Дон Энрике вышел из залы среди гробового молчания.
- Теперь ты видишь? - спросил вице-король у супруги.
- Он неисправим, - ответила донья Леонора.
Все успокоились, и веселый бал продолжался, словно ничего не произошло.
XII. ПОВЕЛЕНИЕ ВИЦЕ-КОРОЛЯ
Скандал, вызванный ни в чем не повинным доном Энрике, лишь ненадолго прервал общее веселье. Даже самые близкие друзья молодого кабальеро решили отложить на завтра разгадку таинственной интриги и отдались наслаждениям бала, сдержав на время свое негодование, огорчение и дружеские чувства. Вице-король казался глубоко озабоченным. Решение было принято, и никакая сила не могла заставить его отступить. Он искал лишь способа выполнить свою волю без лишнего шума и преждевременной огласки, не напрасно опасаясь, что мольбы и слезы семьи вынудят его смягчить приговор. Вице-королева, донья Леонора, хорошо знала характер своего супруга. По его упрямо сдвинутым бровям она поняла, что решение принято окончательно и говорить с ним об этом деле бесполезно.
Настал час разъезда гостей. Вице-король с супругой поднялись первыми. Повторив провожавшим их Индиано и донье Марине свое обещание, они направились к выходу, следуя между двумя рядами слуг, освещавших путь свечами и факелами. Вице-королевская чета уселась в карету, лошади тронулись, и все гости стали расходиться.
Первые лучи солнца осветили улицы города, ласточки весело щебетали на крышах. Дон Диего и донья Марина остались одни в опустевших покоях.
- Сеньор, - спросила донья Марина, - я во всем тебе повиновалась. Ты доволен?
- Да, Марина.
- Тогда я хочу просить тебя о милости.
- Говори, моя красавица. Твои желания - закон для меня. Душа моя склоняется перед твоей волей, как листья пальмы перед дыханием ветра.
- Сеньор, скажи своей Марине, что хочешь ты сделать с этим человеком? Для чего все это было нужно?
- Донья Марина, - ответил с безмятежным спокойствием Индиано, - я хочу убить этого человека ударом шпаги.
- Бедняжка! Ведь я знаю, если ты говоришь: этот человек должен умереть, то он умрет. Никто еще не мог похвалиться тем, что отразил удар твоей шпаги. Но не сердись, душа души моей, если я спрошу тебя: зачем ты проделал все это сегодня ночью?
- Марина, ты не знаешь, что такое общество. Если бы я убил этого человека раньше, чем опозорил его перед всеми, люди стали бы жалеть его. Если бы он убил меня, - его стали бы превозносить. Теперь же, когда он заслужил насмешки и презрения, показав себя недостойным звания кабальеро, если я убью его, все скажут: «Дон Диего прав», - если же он убьет меня, победа не принесет ему славы, моя месть будет преследовать его даже из могилы, и все отвернутся от него, как от злодея.
- Боже! И ты думаешь, он способен убить тебя?
- Это возможно. Я верю своей руке, но как знать, не пришел ли и мой час. Только богу известны тайны грядущего.
- Я готова раскаиваться в том, что помогала тебе против этого человека!
- Не раскаивайся, моя Марина. Эта дуэль все равно неизбежна, а благодаря тебе люди оправдают меня, если я его убью, и осудят его, если умру я.
Марина опустила голову, и слезы, скользнув по ее щекам, сверкнули среди брильянтов ожерелья.
- Марина! - воскликнул дон Диего, поцеловав ее в лоб. - Женщины твоей расы не плачут, когда мужчина идет в бой. Неужто воздух Мехико лишил силы твое сердце?
- Мое сердце стонет и жалуется лишь из страха потерять тебя. Где возьму я силы, если ты покинешь меня?
- Твоя любовь будет мне защитой. Прощай!
Девушка снова заплакала. Но Индиано запечатлел два жарких поцелуя на ее прекрасных глазах и, взяв шляпу и плащ, стремительно вышел из дома.
Дон Энрике бежал с бала словно безумный. Стыд, гнев, отчаяние бушевали в его груди. Он понял, что стал жертвой интриги, задуманной Индиано, и жажда мести кипела в его сердце. Он бродил по темным пустынным улицам со шляпой в руке, подставляя пылающую голову холодному ночному ветру. Он мечтал встретить кого-нибудь, затеять драку и либо умереть, либо утолить снедавшую его жажду крови. Но улицы были пусты, и он шагал и шагал всю ночь, пока первый луч зари не застиг его уже за пределами города. Тогда, сломленный усталостью, сжигаемый лихорадкой, юноша вернулся домой и бросился в постель. Решение было принято: убить Индиано или умереть, отомстить или погибнуть. Он закрыл глаза и забылся тяжелым сном.
Весь день дон Энрике не мог поднять головы, не мог открыть глаз. Он испытывал мучительную боль в затылке, неутолимую жажду, какое-то странное изнеможение. Мысли его путались, он видел себя то на балу, то на празднике святого Ипполита, то у решетки доньи Аны; люди, с которыми он сталкивался в последние дни, кружили перед ним вереницей, и на всех лицах он читал презрение.
Дон Энрике жил в том же доме, что и его отец, старый граф де Торре-Леаль. Но молодому человеку были отведены особые покои с отдельным выходом на улицу, чтобы он мог в любое время дня и ночи выезжать верхом или в карете, не нарушая покоя остальной семьи. Наступил вечер, дон Энрике продолжал бредить. Однако он решительно запретил беспокоить отца сообщением о своей болезни, надеясь, что утром ему станет полегче.
Пробило два часа ночи, когда в вице-королевском дворце распахнулись тяжелые ворота и со двора выехала дорожная карета, запряженная шестью мулами, в сопровождении нескольких всадников. Среди них, при свете факелов, пылавших в руках у слуг, можно было узнать офицера алебардистов. Карета выехала на площадь и свернула в улицу Икстапалапа.
Офицер поскакал вперед и остановился перед домом графа де Торре-Леаль. Очевидно, он был хорошо осведомлен, так как направился не к главным воротам, а постучался у входа в покои дона Энрике. Кучер остановил карету, четверо всадников спешились и встали рядом с офицером, который тоже сошел с коня. Слуги не спали, встревоженные болезнью своего сеньора, и отозвались на стук, не заставляя себя ждать.
- Кто здесь? - спросил один из них.
- Офицер его величества с приказом от его светлости сеньора вице-короля к дону Энрике Руису де Мендилуэта. Откройте.
Привратник, напуганный таким вступлением, открыл без промедления. Офицер в сопровождении своих людей вошел в дом.
- Зажги огонь и проводи меня, - сказал он слуге, - где твой сеньор?
- Болен, лежит в постели.
- Отведи меня к нему и доложи.
Офицер распоряжался так властно, что слуга не посмел возражать и, взяв в руки светильник, повел его к спальне дона Энрике.
- Обождите, ваша милость, я сейчас доложу, - сказал он.
- Поторапливайся.
Дон Энрике дремал.
- Сеньор, - окликнул его слуга.
- Что тебе? - спросил юноша, с трудом открыв глаза.
- Какой-то офицер хочет видеть вашу милость от имени сеньора вице-короля.
- Скажи ему, что я болен.
- Я говорил, он стоит на своем.
Дон Энрике с досадой пожал плечами и сказал:
- Пусть войдет.
Слуга вышел и вскоре вернулся вместе с офицером, который с любопытством оглядел спальню, озаренную слабым, мерцающим светом ночника.
- Вы дон Энрике Руис де Мендилуэта?
- Да.
- По приказу его светлости сеньора вице-короля следуйте за мной.
- Это невозможно, я болен.
- Таково повеление его светлости. Мне дан приказ, и я должен выполнять его неукоснительно.
- Но его светлости не было известно, что я болен.
- Все предусмотрено. Таково повеление его светлости.
- Но это бесчеловечно, я не пойду.
- Вы ставите меня в чрезвычайно трудное положение. Такова воля вице-короля, и мне дан приказ выполнять ее либо с вашего согласия, либо силой.
- В таком случае применяйте силу! - воскликнул взбешенный дон Энрике.
- Будьте благоразумны. Со мной люди, и я не думаю, что вы захотите опозорить дом вашего старого отца, подняв оружие против короля и правосудия.
Слуги в страхе молчали. Дон Энрике вскочил и схватился было за шпагу, но сдержал себя и после размышления сказал, покорившись судьбе:
- Хорошо, я последую за вами. Разрешите мне одеться.
- Это в вашей воле.
- Известить мне сеньора графа? - спросил слуга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51