- воскликнула перепуганная настоятельница. - Что случилось, братец? Уж не грозит ли беда нашей бедной обители?
- Пока еще нет, матушка. Но все может случиться.
- Пресвятая дева заступница! Неужто мы, смиренные служанки Иисуса, Марии и Иосифа, могли дать к тому повод? Или, может быть, мы, избави бог, послужили причиной какого-нибудь происшествия в миру?
- Прошу прощения у вашего преподобия за то, что из любви к вашей почтенной общине и из уважения к ее достойной матери настоятельнице я осмеливаюсь огорчить вас. Да простит меня господь бог и да зачтет мне это во искупление моих грехов, ибо я сам страдаю.
- Аминь.
- Но я почел своим долгом сообщить вашему преподобию о том, что может бросить тень на вашу почтенную обитель, вызвать величайший шум в обществе и явиться, как сказано в Священном писании, семенем раздора.
- Говорите же, братец. Такое вступление меня пугает, я молю бога дать мне силы выслушать весть, столь печальную для его смиренной служанки. Deus in adjutorium meum intende!
- Domine, ad adjuvandum me festina.
- Так говорите же, ради бога, братец.
- Сейчас скажу, матушка, хотя и не знаю, с чего начать. В вашей священной обители есть сестра монахиня, которая является дочерью графа де Торре-Леаль.
- Да, да, добродетельная, примерная, святой жизни монахиня.
- Тем хуже.
- Почему же тем хуже, брат мой?
- Говорю тем хуже, матушка, а почему - это ваше преподобие услышит далее. Как известно вашему преподобию, сеньор граф женат вторым браком на моей сестре донье Гуадалупе.
- Да, на одной из святых наших благодетельниц, да пошлет ей бог здоровье и благо на многие лета.
- Вот почему меня должно интересовать дело, имеющее отношение к этому семейству.
- Истинно, истинно.
- У сеньора графа есть сын, который наследует его титул и богатства, на горе отцу, моей семье, а также и вашей обители.
- Как же так?
- Именно так, ибо да будет известно вашему преподобию, что юноша этот, от которого отвернулся сам господь бог, оскорбляет человечество своей распутной жизнью и порочными нравами. Вместо того чтобы быть честью своего рода и опорой старости сеньора графа, он только и занят что любовными похождениями да пирушками, не думая ни о боге, ни о добром имени своего дома. Вот как ведет он себя во вред своей семье и к позору для вашей обители, где, как всем известно, живет монахиня, одной с ним крови и одного рода.
- Пресвятая дева Мария, что я слышу!
- Зло это страшнее, чем кажется. Ведь никто не упоминает о брате без того, чтобы не заговорить о сестре, а как заговорят о ней, тут уж вспомнят и о святых монахинях этой общины. Дня не проходит без какого-нибудь скандала или бесчинства, и вот каждый божий день нечестивые языки треплют имя святой обители, а ведь те, кто не уважает ни святынь, ни всеми признанных добродетелей, не слишком осмотрительны в выборе слов.
- Иисусе, не остави нас! Ну и дела, ну и дела! Как же бороться с таким злом?
- Прежде всего я почел нужным прийти к вам, а затем, побеседовав с кем должно, хорошо бы прибегнуть к помощи его светлости вице-короля, представляющего здесь величие и могущество нашего католического монарха (да хранит его бог), дабы соизволил он, как покровитель и защитник церкви и чести ее, принять решение, ибо указывать ему не в нашей власти.
- Совет мне кажется разумным, братец, и я глубоко вам признательна. Немедля побеседую обо всем с отцами капелланами, а они уж, если сочтут то подобающим, доложат сеньору архиепископу.
- Так и следует поступить вашему преподобию. А я и далее буду делать все, что в моих силах, дабы спасти честь вашего монастыря.
- Благодарствуйте, братец.
- Все мы должны благодарить господа!
Собеседники расстались, дон Хусто - вполне довольный оборотом дела, монахиня - пораженная полученным известием и обеспокоенная, как бы не пострадало доброе имя ее монастыря.
«А теперь, - думал дон Хусто, - поскольку здесь, благодаря простодушию матери настоятельницы, семя упало на добрую почву, следует тотчас же отправиться к дону Диего. Коли он такой уж враг дону Энрике, я найду в нем могучую опору. А тогда, если даже и не удастся столкнуть их лицом к лицу и навеки убрать дона Энрике с моего пути, я, по крайней мере, добьюсь того, что бесчинства молодого сеньора будут повторяться все чаще и с еще большим шумом… Это дело решенное».
К двум часам дня торжества закончились, знамя Кортеса было водворено в здание муниципалитета, и все разошлись по домам для положенной в это время трапезы.
Дон Хусто почел за благо последовать общему примеру, ибо, не говоря уж о том, что сам он был человеком, не лишенным человеческих потребностей, в те блаженные времена обеденный час означал прекращение всех дел.
В два часа дня все двери запирались на ключ, и во время обеда и сиесты, которую соблюдали семьи, пользующиеся известным достатком, их дома не открывались ни перед кем и ни для чего. Считалось непростительным нарушением приличий стучаться в эти часы даже к близкому другу, и привратник, подчиняясь обычаю и полученному приказу, не задумываясь, оставлял непрошенного гостя на улице.
Все это было отлично известно дону Хусто, а посему он, последовав обычаю, пообедал, замкнувшись на ключ, и расположился поспать, отложив на вечер задуманное посещение дона Диего Индиано.
VII. НОЧНОЙ ПЕРЕПОЛОХ
Донья Ана де Кастрехон неукоснительно выполняла все советы своей матери и, пользуясь любыми средствами, доводила до отчаяния дона Энрике. Той же цели служило и письмо, врученное ему накануне дня святого Ипполита с ведома доньи Фернанды, которая направляла все эти хитрости и уловки.
Донья Ана отнюдь не собиралась лишать себя удовольствия посмотреть на процессию в день праздника, она лишь позаботилась, чтобы дон Энрике не узнал, откуда она будет наблюдать за торжествами, и поспешила спрятаться при его приближении. Однако никто не остался в обиде, потому что в этот момент влюбленный кабальеро больше, нежели о донье Ане, думал о даме, пославшей ему таинственную записку. А после того, как он узнал ее или возомнил, будто узнает, его заботило не столько назначенное на вечер свидание, сколько стремление разведать, кто эта загадочная и прекрасная незнакомка.
Когда шествие закончилось, донья Ана в закрытой карете отправилась домой готовиться к комедии, которую собиралась разыграть ночью, а дон Энрике вернулся на улицу Такуба в поисках доньи Марины. Но увы, окна ее дома были плотно закрыты, и за ними никто не показывался. Он приготовился ждать, уверенный, что если уж эта женщина решилась написать ему, то, без сомнения, она найдет или придумает способ получить ответ.
Ночь приближалась, и донья Ана, пожертвовавшая ради коварных замыслов своими желаниями и развлечениями, надела вместо сверкающих драгоценностей и соблазнительного бального наряда скромное темное платье. Ей предстояло изображать жертву, и начинать надо было с одежды.
- Надеюсь, - говорила донья Фернанда, - сегодня ты добьешься успеха и заставишь его просить твоей руки.
- Он так пылко любит меня, что я не сомневаюсь в победе, ведь теперь единственная оставшаяся ему надежда - это брак, - ответила донья Ана.
- Постарайся также, чтобы он не только из любви, но и из самолюбия и из гордости сдержал свое слово.
- А вдруг он предложит мне сегодня ночью бежать?
Донья Фернанда ответила не сразу.
- Пожалуй, - подумав, сказала она, - лучше будет согласиться. Тогда скандал неизбежен, и замять его можно только свадьбой.
- А если после всего он откажется?
- Нетрудно будет заставить его судом.
- И далеко я должна бежать с ним?
- Нет. Тут же уведомишь меня, я брошусь в погоню и верну тебя домой, а сопровождающие меня люди будут свидетелями похищения.
- Что ж, придумано неплохо…
- Главное, чтобы тебе удалось любыми средствами распалить его любовь, не бойся, это дело свято, ведь твоя цель - законный брак.
Мать и дочь беседовали до позднего вечера, и, так как эта любовь по расчету ничуть не волновала их сердца, обе устали и почувствовали скуку.
- Который час? - лениво спросила донья Ана.
Донья Фернанда взглянула на роскошные настольные часы.
- Едва лишь половина одиннадцатого, - зевая, ответила она.
- Еще целых полтора часа!
- Да и потом пройдет немало времени.
- А все веселятся на балу… Вот счастливцы!
- Да, говорят, бал великолепный.
- Я почти жалею, что не поехала, а осталась ждать своего беднягу жениха. Сейчас бы я танцевала, вместо того чтобы помирать со скуки… Никогда больше не сделаю такой глупости!
- Всегда ты рассуждаешь, как ребенок, Ана. Вот беда - одним балом больше или меньше, когда речь идет о твоем будущем! Балов много, а таких мужей, как дон Энрике, раз, два - и обчелся. Погоди, сама скажешь, стоило ли жалеть о балах в тот день, когда тебя назовут сеньорой графиней и ты сможешь развлекаться, сколько душе угодно.
Донья Ана улыбнулась, и обе умолкли. Время от времени тишина нарушалась веселым пением, доносившимся с улицы, и тогда донья Ана спрашивала:
- Который час?
Донья Фернанда поднимала посоловевшие, то ли от дремоты, то ли от яркого света, глаза и отвечала:
- Одиннадцать.
- Что за бесконечный вечер! - восклицала донья Ана, и снова дочь погружалась в мечты, а мать - в дремоту.
Наконец на вопрос Аны донья Фернанда ответила:
- Вот-вот пробьет двенадцать.
- Слава тебе, господи! Бегу к Фасикии в каморку поджидать дона Энрике.
- Накинь шаль, - посоветовала мать. - Ночь сегодня холодная, а тебе придется пройти через патио.
Донья Ана встала и принялась рассматривать себя в маленьком зеркале, висевшем в углу покоя. Она, очевидно, выбирала нужные к случаю взгляды и улыбки и могла бы еще долгое время провести за этим занятием, если бы донья Фернанда не напомнила:
- Двенадцать.
- Иду! - воскликнула донья Ана и поспешно вышла, накинув черный шерстяной плащ.
Донья Ана легко сбежала по лестнице и вошла в комнату на нижнем этаже.
Там сидела и шила при свете свечи старая негритянка, повязанная платком в алую и желтую полосу.
- Фасикия! - позвала донья Ана.
- Девочка моя! - подняв голову, откликнулась негритянка.
- Погаси свечу, няня, и уходи. Уже пора.
Негритянка встала и собралась задуть свечу.
- Погоди, погоди! - крикнула девушка. - Я хочу открыть окно, а в темноте я до него не доберусь.
Старуха подождала, пока Ана подошла к окну, задула свечу и вышла, закрыв за собой дверь.
Тогда донья Ана осторожно приоткрыла створки окна, забранного толстой решеткой, и с любопытством выглянула на улицу. Неподалеку стоял человек, до самых глаз закутанный в черный плащ. Кругом было пусто, всю улицу заливал сияющий лунный свет.
Дом доньи Фернанды стоял на углу, передним фасадом на главную улицу Икстапалапа, а торцом - в узкий переулок. В этот переулок выходило и окно, у которого уже не раз встречалась Ана с доном Энрике.
Едва человек в плаще заметил, что окно приоткрылось, он приблизился бесшумными, медленными шагами.
- Дон Энрике, - шепнула донья Ана.
- Ангел мой, - ответил юноша.
- Подойди, счастье мое! О, как мне страшно…
- Страшно? Но кто может тебя обидеть, когда я с тобой, радость моей жизни?
- Ах, дон Энрике! Того, кто мешает нашему счастью, не может поразить твоя шпага.
- Твоя мать, Ана? За что она ненавидит меня? Может быть, она не любит тех, кто любит тебя? Но разве я недостаточно знатен, разве я не достоин назвать тебя своей?
- Не говори так, дон Энрике. Ты - настоящий кабальеро. Твой род не ниже королевского, и счастлива женщина, которая будет носить твое имя и называть тебя своим. Но…
- Что? Говори, любовь моя, не бойся…
- Дон Энрике, моя мать слушает твоих врагов, она думает, что ты не любишь меня, что хочешь лишь посмеяться над ее дочерью.
- И ты веришь, что я не люблю тебя? Да ведь я не понимал, что такое любовь, пока не узнал тебя! Какое мне дело до того, что она не верит в мою любовь, если ты мне веришь! Ради тебя одной я хочу быть добрым и благородным. Скажи, Ана, ты веришь, что я люблю тебя?
- Если бы я не верила, я бы умерла!
- А ты любишь меня?
- С каждым днем все больше.
Девушка прижалась лицом к решетке, дон Энрике склонился, и их уста слились в поцелуе, который, казалось, не прервется никогда.
- Ана! - воскликнул юноша, безраздельно отдавшись захватившей его страсти. - Ана! Ты сказала, что любишь меня?
- Больше, чем можешь вообразить.
- И ты способна сделать то, что я скажу тебе?
- Даже если ты мне прикажешь убить себя!
- Свет души моей! Слушай же, Ана! Беги со мной!
- Бежать?! - воскликнула девушка с ужасом, которого отнюдь не испытывала, ибо только и ждала подобного предложения. - Бежать! Но куда?
- Со мной, в моих объятиях, ко мне…
- Дон Энрике! Ты любишь меня и предлагаешь мне побег, огласку, бесчестие?
- Нет, Ана, нет, это не бесчестие. У меня ты найдешь любовь и счастье; твоя мать не будет больше противиться, она на все согласится, и вскоре ты станешь графиней де Торре-Леаль. Ана, ты не хочешь уйти со мной?
- О, ты настоящий кабальеро, я обожаю тебя, Энрике! Я пойду за тобой на край света.
- Какое счастье ты даришь мне!
- Когда мне уйти из дома?
- Сейчас же!
- Как, так скоро?
- Каждое мгновение без тебя кажется мне вечностью, любовь моя. Иди, не медли.
- Хорошо, иду, иду, жди меня, - сказала донья Ана, убегая.
- Встретимся в патио! - крикнул вдогонку дон Энрике, охваченный нервным возбуждением.
- Нет, здесь же.
- Не задерживайся, мой ангел!
- Скоро я буду с тобой. Видишь, как я люблю тебя!
Окошко захлопнулось. Дон Энрике завернулся в плащ и приготовился ждать.
Донья Ана поспешно вышла из комнаты и, взбежав по лестнице, бросилась в спальню доньи Фернанды.
- Что случилось?! - воскликнула мать.
- Час настал, матушка!
- Он предложил тебе бегство или брак?
- И то, и другое.
- Что же раньше?
- Бегство, - улыбнувшись, ответила донья Ана.
Донья Фернанда тоже улыбнулась.
- Он не дурак, да и я не глупа. Теперь мы знаем, что делать.
- Идем, матушка, как бы ему не наскучило ждать.
- Дитя, плохо же ты знаешь мужчин! Самый нетерпеливый рад целый день ждать девушку, которая ему нравится.
- Все же пойдем скорей.
- Похоже, что тебе тоже не терпится, хотя уйдете вы недалеко.
- Как хотите, матушка, но надо торопиться.
- Следует уведомить дона Хусто, сегодня он решил провести здесь ночь, чтобы помочь нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51