- А на словах твоя сеньора ничего не велела передать? - спросил Энрике, прочитав письмо до конца.
- Сеньор, молодая госпожа говорит, что целует руки сеньору и что вы ее господин; и еще говорит, завтра молодой госпоже нельзя выйти, нельзя видеть сеньора. А в полночь она будет ждать у решетки внизу, у окна, что выходит на улицу, в такое время, когда старая госпожа ляжет спать.
- Отлично. И ты думаешь, ей удастся прийти туда?
- Да, мой сеньор. Это комната Фасикии, кормилицы молодой госпожи. Она знает все дела сеньоры так же хорошо, как я. Фасикия постережет, чтобы не пришла старая госпожа.
- Тогда скажи молодой госпоже, что я не пишу ей, потому что ты вручил мне письмо на улице. Но скорее солнце завтра не встанет, чем я не приду на свидание.
Дон Энрике достал из роскошного кошелька золотую монету и, протянув ее негритенку, ласково добавил:
- Беги и не забудь, что я сказал тебе.
- Нет, мой сеньор, - ответил негр и, поцеловав монету, выбежал на улицу.
Дон Энрике бережно спрятал записку и вышел. Друзья последовали за ним.
Эта сцена не обошлась без свидетеля, который хотя ничего не слышал, но легко обо всем догадался. По воле случая у окна дома напротив стоял Индиано. Увидев с высоты второго этажа, как дон Энрике вместе с негритенком вошел под навес, он стал наблюдать за их беседой. Дон Диего сразу узнал своего соперника, и волнение, охватившее его душу, подсказало ему, что дело касается доньи Аны. Это письмо; негритенок, так таинственно беседовавший с доном Энрике; радость, озарившая лицо будущего графа де Торре-Леаль; осторожность, с какой он прятал письмо; золотой, подаренный мальчугану, - все наводило дона Диего на подозрения. Едва негритенок вышел из дома, он взял шляпу и, взглянув, в каком направлении зашагал слуга доньи Аны, бросился в погоню.
Негритенок шел очень быстро. Однако ненависть и ревность воодушевляли Индиано, и неподалеку от главной площади он нагнал мальчишку. Почувствовав, что кто-то взял его за плечо, негритенок обернулся и замер в изумлении перед столь роскошно одетым кабальеро.
- Ты раб сеньоры доньи Аны?..
- Да, сеньор мой, - прервал его негритенок, - я раб моей сеньоры доньи Аны и к услугам вашей милости.
- Хочешь, я сделаю тебя самым богатым негром на свете?
- Как вам будет угодно, сеньор мой, - отвечал негритенок, все больше удивляясь.
- Но для этого ты должен кое-что рассказать мне.
- Да, сеньор мой.
- Что ты делал и о чем говорил только что с этим кабальеро?
- Сеньор мой, ни с каким кабальеро я не говорил, - притворно захныкал негритенок.
- Ладно, не притворяйся. Как тебя зовут?
- Хуаникильо. Так зовет меня молодая госпожа.
- Хорошо, Хуаникильо. Так что же ты сказал тому кабальеро, с которым говорил на улице Такуба?
- Ай, сеньор мой, я не могу. Госпожа будет меня бить.
- Но если она ничего не узнает, а я тебе подарю одну вещицу…
- Нет, нет, она узнает, узнает и побьет меня.
- Ну что ты, не будь дурачком. Скажи мне все и посмотри-ка, что я тебе подарю. - Тут Индиано показал негритенку чудесную золотую цепь, висевшую у него на шее.
Хуаникильо бросил жадный взгляд на цепь и невольно протянул к ней руку.
- Она станет твоей, - сказал Индиано, отступив, - но прежде ответь на вопрос.
Негритенок подумал и наконец решился.
- Хорошо, я все скажу сеньору. Только бедному Хуаникильо придется потом уйти к беглым рабам.
- Нет, нет, не сразу. Я хочу, чтобы ты остался в доме и рассказывал обо всем, о чем я буду тебя спрашивать.
- И всякий раз сеньор будет давать мне золотые цепи? - обрадовался негритенок.
- И цепи и кое-что получше.
- Вот хорошо, сеньор мой.
- Это тебе подходит?
- Да, Хуаникильо очень нравятся всякие хорошие и дорогие вещи.
- Скажи же, о чем вы говорили?
- Мы говорили, что молодая госпожа послала письмо дону Энрике и будет ждать его завтра в полночь.
- Где?
- Дома, у оконной решетки в комнате Фасикии - это черная кормилица молодой госпожи.
- А он что ответил?
- Что придет, сеньор мой.
- Отлично. Получай цепь и послезавтра днем приходи сюда же. Только внимательно следи за всем, что творится в доме.
- Хорошо, господин.
- Ты можешь подслушать, о чем они говорят?
- Старая и молодая госпожа?
- Да.
- Ну еще бы!
- Послезавтра мне нужно знать каждое слово.
- Сеньор все узнает.
- А теперь отправляйся.
Индиано снял свою великолепную цепь и опустил ее в руку негритенка. Хуаникильо посмотрел на цепь, сунул ее за пазуху и бегом бросился домой.
Индиано постоял, пока негритенок не исчез за углом улицы Икстапалапа, а затем, пройдя по улице Такуба, вернулся в тот же дом, из которого вышел.
IV. МАРИНА
Дом на улице Такуба был велик и роскошен. Слуги и рабы, собравшиеся в патио, при виде Индиано склонились в почтительном поклоне. Дон Диего поднялся по лестнице и через анфиладу богатых покоев прошел в прекрасную залу. Мебель, ковры, украшения - все в ней было подобрано с изысканным вкусом. Но сразу бросалось в глаза, что в убранстве испанские обычаи боролись с обычаями коренных обитателей страны.
Комнату украшали пышные султаны из разноцветных перьев, ковры были расшиты золотом, у подножия кресел и диванов лежали огромные шкуры львов, ягуаров и медведей с искусно сохраненными головами и золотыми или серебряными когтями. Столы были заставлены фигурками из золота и серебра, японскими вазами, прекрасными благоухающими цветами.
Когда дон Диего вошел, зала была пуста, но почти в тот же миг отворилась другая дверь и на пороге появилась женщина. Она была молода, и никто бы не усомнился, что в ее жилах течет чистая индейская кровь. Черные глаза сверкали; волосы отливали синевой, словно вороново крыло; между тонкими пунцовыми губами блистали ровные, белые, как слоновая кость, зубы. Цвет лица у этой женщины отливал не бронзой, как у дона Диего, а золотом. Одета она была в голубую, шитую черным шелком тунику без рукавов и корсажа, стянутую вокруг талии золотой цепью с двумя свободно падающими концами. На обнаженных руках сверкали золотые запястья, узкий золотой обруч поддерживал черные волосы.
Увидев ее, Индиано встал и пошел к ней навстречу.
- Дон Диего! - воскликнула девушка. - Мне было так грустно, я думала, ты не вернешься.
- Тебе было грустно, Марина?
- Разве могут быть веселы цветы, когда скрывается солнце?
- Но ведь солнце всегда возвращается; оно знает, что его ждут цветы, и светит только для них.
- Это правда?
- Сеньора, зимой, когда нет цветов, печальное солнце скрывается в тучах.
- Нет, нет, дон Диего, это розы умирают, оттого что прячется солнце.
- Марина, а почему сегодня так медлило мое счастье, почему я не видел тебя раньше?
- Когда я вышла, тебя уже не было. Тебе надоело ждать меня?
- Я уходил, но тут же вернулся, чтобы сказать тебе о своей любви.
Донья Марина ласковым движением взяла дона Диего за руку и усадила рядом с собой.
- Дон Диего, - сказала она с нежностью, - почему ты так упорно не хочешь уезжать отсюда? Этот воздух гибелен для нас. Дерево, возросшее в дикой сельве, в городе чахнет; полевой цветок умирает в саду. Уйдем отсюда, сеньор мой, вернемся в наши леса и луга, где ты говорил мне такие прекрасные слова при бледном свете луны, туда, где ветер пел о нашей любви, где каждый ручей повторял наши поцелуи. Здесь все вокруг нас мрачно и печально, нет ни цветов, ни деревьев, ни ручьев. Женщины и мужчины смотрят на нас с любопытством; повсюду я вижу торжествующих завоевателей. Зачем, зачем ты принуждаешь мою любовь жить в темнице?
- Ты права, Марина. Нам надо бежать из этого отравленного мира. Женщины здесь любят не сердцем, а головой. Рука, которая пожимает твою руку, лишь хочет испытать ее силу, прежде чем начать бой. Самый воздух насыщен здесь ядовитым дыханием рабства. Да, мы уйдем. Но только позже, немного позже.
- Почему позже, сеньор мой? Уж не потому ли, что ты не любишь меня, как прежде? И глаза мои теперь уж не так хороши, и голос не звонок, и лицо не прекрасно?
- Донья Марина, не говори таких слов! С каждым днем я люблю тебя все больше. Я сравниваю тебя с другими женщинами, и если одна из них хоть на мгновение смутит мою душу, то при одном воспоминании о тебе красота ее меркнет, как звезда при появлении солнца.
- О! Какое счастье! Я обожаю тебя, дон Диего. Я твоя, я принадлежу тебе еще с дней нашего детства. Ты тоже любил меня, но ты хотел поехать в Мехико, а я молчала и плакала. Я плакала оттого, что боялась потерять тебя. Потом я подумала: что ж, пусть едет, пусть едет. Он убедится, что нет в мире девушки, которая способна любить так, как я его люблю. Пусть уходит, пусть узнает, сколько лжи, сколько лицемерия таится в груди этих женщин, о которых нам рассказывали путешественники. Пусть любит их, они заставят его страдать, и тогда он снова обратит свой взор на меня и увидит, что я достойна его и сохранила свою любовь, как розовый бутон сохраняет свой аромат. Так я сказала себе и утешилась, дон Диего. Цветы закрываются, когда прячется солнце, чтобы с рассветом вновь раскрыть свои лепестки. Настала ночь разлуки, и душа моя закрылась, поджидая рассвета твоей любви. Я ждала, ждала и с ветром, летящим вдаль, посылала тебе мои поцелуи и вздохи, а у встречного ветра спрашивала о тебе и искала твой образ под сенью рощи и на берегу ручья. Но солнце вставало и заходило, луна умирала и возрождалась вновь, а я все ждала. Деревья роняли листву и зеленели снова, и когда я увидела свежие почки, я сказала себе: раньше, чем опадут эти листья, он будет здесь. Холодный ветер развеял сухие листья по лесу, а я все плакала, потому что тебя не было со мной.
Две слезы скользнули по лицу девушки. Дон Диего прижал ее к груди и нежно поцеловал в лоб.
- Наконец я решилась. Я чувствовала, как приближается ко мне смерть, но боялась не смерти, а боялась умереть вдали от тебя, не увидев тебя в последний раз. Я пустилась в путь и после долгих, долгих дней оказалась здесь, с тобой, в этом городе, где все меня поражает, все мне внушает страх. Ах, дон Диего! А каким я нашла тебя? Печальным, мрачным. Померк веселый блеск очей, и тень страдания легла на твое лицо. Ты был несчастен здесь. Вот почему я ненавижу этих женщин. Не потому, что они похитили у меня несколько дней твоей любви, а потому, что не могли понять тебя. Где этим робким и лживым голубкам следовать за мощным полетом лесного орла!
- Донья Марина! Я преступник! Никогда я не должен был глядеть ни на кого, кроме тебя! Ты благородна, ты прекрасна, ты одна достойна любви. Но небо жестоко отомстило мне. Я не понял ни твоей любви, ни величия твоей души, а эти женщины не поняли меня и моих высоких помыслов.
- Дон Диего, эти женщины внушают мне ужас. Я знаю твое сердце и понимаю, как ты страдал. Но, любовь моя, вернись ко мне, вернись! Я обожаю тебя, как всегда. Душа моя чиста перед тобою, огонь любви не угасал в моей груди, и я боюсь лишь одного, боюсь, что ты уже не тот, что раньше.
- Марина! Марина! Холод несчастия иссушил мой лоб, погасил жар моего взгляда, но сердце мое осталось девственным. Ведь эти женщины, которые, смеясь надо мной, играли моими чувствами, не способны любить и не могут внушить истинную страсть, ту пылкую чистую страсть, которая всегда жила в моей душе, но скрылась в смущении перед утехами и суетой так называемого общества.
- Тогда почему нам не уехать?
- Донья Марина, мы скоро вернемся на родину, мне нужно всего лишь несколько дней.
- Зачем?
- Чтобы отомстить!
- Отомстить? Кому?
- Мужчине, который смеялся надо мной; женщине, которая меня презирала.
В глазах девушки сверкнула молния ярости.
- Ты любишь эту женщину? - глухо спросила она.
- Я не люблю, я ненавижу ее!
- Значит, любил?
- Тоже нет. Я думал, что полюбил ее, но она отвергла меня.
- А этот мужчина?
- Он ее возлюбленный.
- Ты ревнуешь?
- Я сказал, что не люблю эту женщину.
- Клянешься?
- Клянусь!
- Памятью наших предков?
- Памятью наших предков.
- Твоя месть потребует много времени?
- Надеюсь, немного.
- Я помогу тебе, если хочешь; но потом уедем немедля.
- В тот же день.
- Как зовут эту женщину?
- Донья Ана де Кастрехон.
- А ее возлюбленного?
- Дон Энрике Руис де Мендилуэта.
- Я помогу тебе, если ты веришь в мои силы.
- Как знать, быть может, ты - орудие, посланное мне богом.
Донья Марина бросилась в объятия Индиано и прижалась к его губам жарким поцелуем.
День угасал, в вечернем сумраке, словно звезды, горели глаза Марины.
V. ЗНАМЯ КОРТЕСА
Тринадцатого августа тысяча пятьсот двадцать первого года, после семидесяти пяти дней осады, пала, отдавшись во власть испанцев, столица могущественной мексиканской империи, и Эрнан Кортес завершил завоевание обширной, густо населенной и богатой территории, увенчав последней победой замысел, наиболее дерзкий, быть может, наименее обдуманный, но несомненно требовавший больше искусства и мужества, нежели все деяния, запечатленные историей со времен легендарных подвигов полубогов.
Куатемок, с героическим упорством и мужеством защищавший столицу своей империи, попытался бежать из плена, чтобы продолжать войну. Он отчалил от берега в том месте, где впоследствии был основан монастырь кармелитов, и вышел на каноэ в озеро; за ним последовала его семья, несколько военачальников и вожди Такуба и Акулуакан. Однако посланный в погоню бриг под командой Гарсиа де Олгина нагнал его и захватил в плен. Несчастный вождь не просил у победителей другой милости, кроме смерти.
Ежегодно капитул и все население города Мехико торжественно знаменовали эти события. Об одном из таких празднеств мы поведем речь в своем повествовании.
Меж тем как Индиано беседовал с доньей Мариной, начались церемонии и торжества, приуроченные к кануну праздника, другими словами, наступил вечер двенадцатого августа.
Дон Энрике спрятал письмо, полученное из рук негритенка, и в глубокой задумчивости пошел влево по улице Такуба, направляясь к новому монастырю францисканцев.
Вся улица, от дворца вице-короля до угла улицы святого Франциска и дальше до церкви святого Ипполита, была запружена народом, поджидавшим, пока в церковь внесут знамя Кортеса. Отсюда на следующее утро должна была двинуться торжественная процессия, сопровождающая знамя до здания консистории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51