Теперь уже неподалеку сплошной стеной чернел сосняк, так что на фоне его они стали неразличимы со стороны дороги. В то время как ограда вокруг дома Вики и сам дом просматривались отсюда как на ладони.
– Когда мы рванем к садам, ты тоже потихонечку двигай! Осторожненько так… – шепнул Костя, засовывая глубже в карман перчатки, чтоб не мешались. – Вон, видишь, где у них пониже забор. С угла!.. Там я, Павка, и полезу. – На прощание Костя похлопал его по плечу и легонько подтолкнул в сторону соснового бора, где его стало бы вовсе не видно. Сам, пригибаясь, двинулся в обратном направлении, к дороге, чтобы вдоль оград, как они шли сюда, вернуться к дому Вики.
Павлик сделал несколько машинальных шагов к сосняку. Но в груди похолодело вдруг от нахлынувшего одиночества. Он глянул туда, где исчез Костя, и вздрогнул при виде собственной тени. Живая, четкая на заледеневшем вдоль тропинки снегу, она существовала как бы независимо от него и, подвижная среди общего оцепенения, казалось, была видимой отовсюду.
Павлик метнулся в сторону, под одинокий тополь на чьем-то огороде, бессознательно прижался к нему. Тень Павлика исчезла под укрытием дерева. Но спокойствия он не почувствовал. За спиной чернел сосняк. А впереди, неживые под матовым сиянием, стыли в клетках оград чужие дома… От деревьев, от мерзлых комьев земли корежились на огородах ломкие тени. И, позабыв Костины указания – смотреть кругом, он все внимание сосредоточил на ограде дома Вики, из-за которой виднелись наглухо закрытые окна, покатый навес со стороны крыльца, черепичная крыша…
И, как ни готов он был к этому, невольно подобрался в комок от неожиданности, когда разглядел человеческую фигуру возле дома.
Но вот Костя – если, конечно, это был он – ухватился руками за верхушку забора, легко подтянулся и в одно мгновение исчез. Павлик впился напряженными пальцами в кору тополя.
Неизвестность и ожидание достигли предела, когда на заборе опять возникла чья-то расплывчатая фигура. Несколько приглушенных слов, разобрать которые Павлик не мог, воспринялись в мертвой тишине предательски громкими… Позже, дома, Павлик узнает, что, когда Вика с помощью Кости взобралась на ограду, прыгать вдруг испугалась. Косте пришлось вскарабкаться рядом, чтобы и тут немножко помочь ей…
А тогда все для Павлика смешалось воедино и уместилось по времени как бы в одно крохотное мгновение. При звуке голоса он оторвался от дерева и бессознательно попятился к соснам… И если теперь, уже спокойно, попытаться установить, что происходило чуточку раньше, а что потом, сначала все-таки, наверное, ворвался в тишину едва уловимый треск не выдержавшего двойной тяжести забора, потом, уже почти одновременно, чей-то сдавленный вскрик, будто совсем рядом, то ли за спиной у Павлика, то ли сбоку от него (он тогда потерял ориентацию), и еще один звук, похожий на удар палкой по дереву… Где-то за Жужлицей взвыла собака.
Но Павлик уже ничего не воспринимал, потому что бросился бежать. И не куда-нибудь, в случайном направлении, как рекомендовал Костя, а прямиком в сторону дороги: через огороды, по тропинке между заборами, домой… Две темные фигуры метнулись от дома Вики в том же направлении одновременно с ним.
В неведении
Домой вбежали почти разом.
На полу возле ширмочки и на противоположной стене вздрагивали смутные отблески угля из открытого в кухне поддувала.
И Павликом, и Костей, и Викой руководило в эту минуту лишь инстинктивное желание оставить подальше за спиной залитую лунным светом дорогу, и едва Костя захлопнул сенную дверь, они отступили в угол, к окну, где темнела кушетка. Довольно бесцеремонно усадив на нее сначала Вику, затем Павлика, Костя предупредил без надобности: «Молчим! Тихо!» – и тоже сел. Все трое замерли лицом к двери.
Обеими руками придерживая воротник и зарывшись в него носом, Вика от страха и напряжения вздрагивала, прижавшись к Павлику. Говорить она, скорее всего, не могла. Но вдруг сбросила туфли и, торопливо поджав ноги, забилась в угол кушетки.
Несколько минут прошло в абсолютной тишине, которую время от времени нарушало лишь слабое потрескивание в печи.
Свет по молчаливому согласию не решились включить. Но мало-помалу отдышались и от незыблемости тишины за дверью, от ощущения крепких стен, что, казалось, надежно укрыли их от любой опасности, понемножку расслабились… Однако безмолвие само по себе настораживало. И Костя спросил вполголоса, негромко:
– Ты что крикнул?
– Я? – переспросил Павлик. – Я ничего не кричал…
– Да вот, когда мы спрыгнули!.. – тем же тревожным голосом напомнил Костя. И Вика быстро подтвердила в воротник:
– Я тоже слышала.
Никакой вины за Павликом не было. И он упрекнул со своей стороны:
– А что вы шумели?..
Костя в задумчивости не ответил.
– Это доска заскрипела, это не мы, – возразила вместо него Вика.
– А потом ударили чем-то… – сказал Павлик.
Едва различимая в темноте, она зябко повела плечами и ответила уже неуверенно, глухо, как бы утверждая и вместе с тем надеясь, что все не так:
– Это дядька Андрей, наверно, выбежал…
Костя напрасно долго медлил после этого. Потому что когда наконец он тихо спросил:
– А ружье у него есть?.. – Павлик почувствовал, как Вика сжалась в углу от страха. А у него самого пробежали мурашки по спине. Хотел возразить, что звук удара послышался откуда-то с другой стороны. И потом – это не могло быть выстрелом: если обыкновенной палкой стукнуть по тому же забору, впечатление будет совершенно похожим… Но сказать Павлик ничего не сказал. А вместо того лишь опять неуютно поежился, ощутив зябкий холодок на спине. Он вспомнил, что, когда раздался этот звук, и он бросился бежать, матовый лунный свет на земле как бы мигнул… И может быть, эта едва уловимая вспышка вовсе не померещилась ему…
Занятые каждый своими мыслями, они надолго замолчали снова…
Чьи-то шаги на крыльце в этой опять установившейся тишине прозвучали грохотом.
Тревога
При стуке в дверь Вика вся невольно подалась к Павлику. А когда стук повторился, более настойчивый и громкий, она прижалась к нему, выдохнула: «Ой…» – и ухватилась обеими руками за его локоть, так что Павлику не удалось отодвинуться.
Неизвестный, или неизвестная – кто там был на крыльце, – после непродолжительной паузы, во время которой Вика тревожно дышала в ухо Павлику, начал бухать в дверь кулаком, так что позвякивала посуда в цинковом ведре, куда ее определил Костя, и от каждого удара, казалось, вздрагивали стены.
Чуть слышно скрипнув пружинами, Костя поднялся и прошагал к выходу. Открывая внутреннюю дверь, бесшумно снял тяжелый крючок, нырнул в сенцы и припал ухом к наружной двери.
Методические удары бухали теперь словно бы посреди комнаты.
– Ужас!.. – возбужденно сказала Вика и крепко уцепилась за локоть Павлика. Стук оборвался. В напряженной тишине опять слышалось потрескивание углей в печи, а на полу, возле ширмочки, по-прежнему весело мельтешили золотистые блики… Раздались удаляющиеся шаги.
Но и Вика, и Павлик как будто знали, что это еще не конец, а всего лишь маленькая отсрочка. И когда, взорвав тишину, уже не где-нибудь, а буквально рядом с ними загрохотал ставень, Вика шарахнулась от Павлика назад, в угол кушетки, забилась там.
– Что делать?!
Павлик этого не знал. Прикрыв за собой дверь, Костя вбежал в комнату и, не присаживаясь, остановился возле кушетки.
– Ти-хо!.. – опять без нужды предупредил он зловещим шепотом.
– Никому не открывайте! – потребовала Вика.
После новой паузы размеренно («Как обухом по голове», – сказала бы Татьяна Владимировна) загрохотало другое окно, что было в стороне от кушетки. Мужской голос откуда-то с улицы уловили все трое, но за грохотом нельзя было понять что-нибудь.
Стук оборвался. И отчетливо послышалось:
– Кто тарабанит?! Слышь? Эй! Нет ее!.. – Павлик узнал этот раздраженный, с простудной хрипотцой голос. Впрочем, Татьяна Владимировна говорила однажды, что хрипит Алексей Кузьмич не от простуды, а от водки: Павлик в этом пока не разбирался. Алексей Кузьмич, или просто Кузьмич, жил в первом, ближнем от них доме и по какому-то договору охранял коллективные сады, так что Павлик и Татьяна Владимировна познакомились с ним в день приезда. Вика тоже узнала сторожа. Впервые оставила свой воротник и выпрямилась на кушетке.
Но тот, кто стучал, не сразу отозвался Кузьмичу. Сначала обогнул дом и вышел за калитку. Поэтому слов его разобрать не удалось. Но голос оказался женским, с непонятно жалобными интонациями.
Вика даже подпрыгнула от испуга.
– Мама?! – шепотом воскликнула она, не утверждая, а спрашивая почему-то, словно бы Павлик или Костя могли знать это лучше ее.
– Да уехала! Видел я! С вечёр еще!.. – раздраженно сказал Кузьмич.
Опять что-то неуверенно проговорила женщина.
– С ей небось! – ответил, будто ругнулся, сторож. – Куда она его?
Речь, видимо, шла о Павлике.
Теперь, когда снова заговорила женщина, в голосе ее определенно звучали слезы.
– А! Ерунда это все! – отозвался Кузьмич. – Держать надо лучше! Не баловать! Я вскинулся, думал, война, никак! Объявится!
Голос Кузьмича постепенно удалялся. И когда затихло его ворчливое бормотание, все трое облегченно вздохнули. После такого долгого напряжения просто не могла не наступить какая-то разрядка.
– Ну вот… – подытожил Костя, – теперь все в ажуре!
Вика
– Может, они еще не видели, что я написала ей? – спросила Вика.
– А что ты написала там? – уже в полный голос, как бы освобождая всех от необходимости сдерживаться, спросил Костя.
– Что велел! – Нашарив ногами башмаки на полу, Вика притопнула, надергивая их, поднялась. – Что еду к тебе и чтоб не искали! Что дядьки Андрея видеть не хочу. На стол положила. На самом виду.
– Ну, тогда они… – Костя в задумчивости потер лоб, виски. – Тогда они должны в Вологде нас искать… А ведь я там совсем уволился, – неожиданно признался он. – И выписался. Сказал, в Мурманск еду. А мать в деревне знать ничего не знает. Пусть немножко поколесят!..
Павлик из этого разговора понял, что вся сегодняшняя операция была давно и до мелочей продумана. Тем загадочнее то, что они, можно сказать, провалились… И наверное, Костя думал о том же. Спросил:
– Тебя она не видела, как переехали? – Имелась в виду мать Вики.
– Нет… Н-не знаю, – поправился Павлик. – Я ее не встречал.
– Ну, ладно… Потом разберемся! Что, где… – Костя проверил маскировку на окнах и включил свет. Вика тем временем сняла и бросила на кушетку пальто, шарфик, оправила на себе кофточку.
И первое, что пришло в голову Павлику, когда ярко вспыхнула люстра, это коротенькая запись из Аниного блокнота: «Все красивые – глупые…» Потому что Вика была красивой.
Глаза и брови ее были темными, а волосы оказались чуточку желтоватыми, светлые-светлые, и пушились, как невесомые. На белой шерстяной кофточке разноцветными стеклышками вспыхивал какой-то цветок. Она надела дома все белое, даже туфли, и потому выглядела особенно праздничной. Неожиданно аккуратной и слишком нарядной после ошеломляющего бегства через огороды, после тревожного ожидания в безвестности, среди темноты.
Аня еще никогда не ошибалась в своих заключениях. И, оправдывая Костину подружку, Павлик подумал, что даже в правилах грамматики бывают исключения. Значит, есть они и среди людей. Костя, например: и красивый и умный… Даже мать говорила, что он красивый…
– Ой! – обрадовалась Вика, увидев рисунки на обоях. – Что это?!
– Питекантроп, – машинально ответил Павлик, потому что глядел в это время на нее. И хотел пояснить, что это иллюстрация к тому, как человек стал человеком. Но Вика была уже у стены, довольная своим первым открытием на новом месте жительства.
– Это которые еще до революции жили? – Она тронула дубинку в руке человекообразного, потом ткнула ему в ухо. – Страшный какой! – И присела на корточки. – Ух ты! Хорошенький! – Это адресовалось уже поросенку.
– Ты рисовал? – спросила Вика у Павлика.
– Нет… Костя…
– Ой! Нарисуешь мне что-нибудь?
Костя пробормотал что-то утвердительное. Она распрямилась и быстро обежала всю комнату: заглянула в кухню, потрогала альбомы на этажерке, открыла и понюхала серебряную пудреницу на столике, мимоходом распушила перед зеркалом и без того пышные волосы.
Костя внушительно кашлянул, надеясь перехватить у нее инициативу.
– Ну, ладно! Давайте ужинать. Утро вечера мудренее…
– А я ужинать не хочу, я уже поужинала, – скороговоркой отозвалась Вика, раскрыв Брема на фотографии страусов. Костя вопросительно глянул на Павлика. Но и у Павлика аппетита не было.
– А где я спать лягу? – неожиданно спросила Вика.
Присутствие хозяйки в доме становится ощутимым
Мансарда, куда ее привели, очаровала Вику.
Она потребовала принести ей сюда альбомы репродукций, причем Павлик не решился даже сказать, что мать наказывала обращаться с ними осторожно. Затем велела перетащить наверх ее пальто, шарфик, отчего мансарда сразу приобрела жилой вид, и заключила:
– Теперь тут хоть сколько жить можно!
Занимаясь уборкой после отъезда Татьяны Владимировны, Костя верно говорил, что пока они с Павликом наводят порядок сами – на свой страх и риск, а потом у них появится хозяйка в доме. Павлик это уже почувствовал. Избытком энергии Вика могла бы, наверное, поделиться даже с Костей. Правда, Павлик не очень задумывался надо всем этим. Его беспокоила мысль, как воспримет живую, веселую, а к тому же еще и красивую Костину подружку Аня… Надо объяснить ей, что бывают исключения…
Когда все приготовления ко сну были закончены, Вика сбросила туфли и, поджав под себя ноги, забралась на топчан. Движением указательного пальца велела Косте и Павлику не шевелиться и, полузакрыв глаза, сосредоточилась, представляя, какие ощущения возникнут у нее, когда она останется здесь одна. Губы ее при этом сложились в колечко, как для произношения долгого «о». Минуту-другую прислушивалась к чему-то, обернувшись сначала в сторону двери, потом к занавешенному окну…
– Нет! Выйдите! – Павлик и Костя прошли на лестницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24