Павлик тронулся было за ней, потому что от реки взошла на берег бабка Васильевна. Но та заметила Викиного постояльца и – мимо своего дома – направилась к нему.
– Чтоб я больше ни одного не видел! Нужен ты ей, как собаке телега! У нее таких тысячу! Сто тысяч, как ты! – наставлял баптист красного, как его галстук, парня. Тот пятился задом от него и безрезультатно пытался застегнуть на все пуговицы пальто, чтобы скрыть теперь уже бесполезное украшение.
– Вот так и знай. Она к такому же охламону, как ты, рванула, – заключил баптист, собираясь накрепко запереть калитку.
– Андрей Петрович! – позвала Васильевна. Баптист молча приостановился. – Вы Николая Романовича не видели?
– Что я, бегаю за ним? – холодно отозвался Викин постоялец.
– Да нет… Но у матери его нету, ушел кудай-то… Встренете случаем, так передайте: Матвеич мой днями дома будет. Чевой-то он обещал ему. А я его, сговорилась, под расписку заберу.
Павлик удивился: Татьяна Владимировна забирала его из больницы без всяких расписок.
– Ладно. Увижу, так передам…
– Спасибечко вам. Чегой-то вы не в духах вроде?..
– Будешь тут в духах, когда тебе на мозги… Из-за соплюхи этой…
Павлик шагнул ближе.
– Бабушка Васильевна! Я к вам… – показал ей бидон.
– А! Идем, детка! Замоталась я! Сейчас мы это парного сообразим!
Скрипнула калитка за спиной. И тяжело загремели засовы. Баптист не собирался больше никого впускать.
Бабка Васильевна действительно замоталась и дышала часто, тяжело, как после стометровки. Но быстрым шагом, так что Павлик едва успевал за ней, просеменила к дому, захватила в сенцах подойник, полулитровую баночку воды и открыла сарай. Павлик остановился в дверях, наблюдая, как она моет вымя пестрой, в белых пятнах корове. Потом присела на корточки и ловко заработала обеими руками. Молоко тугими струйками забило в ведро: чвирк, чвирк… Смотреть на это оказалось так же необъяснимо притягательно, как смотреть в огонь… Словно не бывает конца этим коротким, быстрым и сильным струйкам.
– Бабушка… – осторожно позвал Павлик.
– Что, детка? – не оглядываясь, переспросила она.
– Вы позавчера ничего не слышали ночью?.. Ну, вечером…
Бабка Васильевна перестала доить, оглянулась. Ее голубые, светлые-пресветлые, немножко беспомощные глаза уставились куда-то сквозь Павлика. И сеточка морщин сбежалась вокруг губ.
– А чего такое было вечером?..
Павлик уже раскаялся, что задал этот глупый, заведомо пустой вопрос.
– Да я так. Ничего… Аня в тот вечер была в лесу…
– И-эх! – вздохнула Васильевна. – Ежели б я что слышала! Да я сплю, как девка, – оглоблей не разбудишь!..
«…Нет, я другой не буду»
Материны вещи были убраны. А Вика, опять в голубом спортивном костюме Павлика, поджав ноги, сидела на кушетке, немножко по-боевому взъерошенная и, опустив кулак на толстый фолиант репродукций картин Дрезденской галереи, глядела победительницей. Про банду Гурзика, про ночное убийство она, похоже, давно забыла…
Костя орудовал на кухне.
– Павлик! Если за тобой котенок или какая собачонка увяжется, ты виноват будешь?! – быстро спросила Вика.
Но Павлик не знал, к чему она клонит, а потому, выигрывая время, сначала пристроил на табурет бидончик с молоком, потом снял и повесил на гвоздь пальто, шапку…
– Я ему говорю: скучно сидеть! Пойдем, говорю, в город! – объяснила Вика. А он говорит: опять с суворовцем лаяться?.. А что я, виновата, что он привязался вчера в кино?!
– Так если тебе не нравится, если тебе скучно здесь, – подал голос Костя, – иди домой! Насильно ведь тебя никто не держит! – Костя, видимо, был здорово сердит и потому задернул ширмочку.
– Ишь ты! – возмутилась Вика. – А я теперь не могу вернуться! Я написала: ухожу навсегда! Написала, что сама буду жить! А?!
Не дождавшись ответа, Вика нервно листнула альбом, отбросила его в угол кушетки и показала в сторону этажерки:
– Павлик, дай мне другие картинки!
Павлик взял и протянул ей альбом Айвазовского.
– Ведь ты сам сказал, чтобы я написала так! А теперь гонишь!
– Никто тебя не гонит… – сдержанно заметил Костя. – Сама начала жаловаться…
– А если мне скучно?
– Надо чем-нибудь заниматься, чтобы не было скучно!
– Чем?
– Да вот взяла бы и готовила тут! – Костя в сердцах громыхнул сковородой о плиту.
– А я не умею, – сказала Вика. – Ты же говорил, умеешь?
– Умею! Умею! – дважды яростно повторил Костя.
Вика обиделась, глядя исподлобья на занавеску. И когда у нее задрожали приспущенные уголки губ, в лице появилось что-то совершенно беспомощное, отчего Павлику захотелось утешить ее… Но вспомнился почему-то ее настырный кавалер с галстуком до колен. А Вика тут же овладела собой. Ткнула всеми пятью пальцами в альбом.
– Ты что мне одно море дал?! Дай что-нибудь интересное!
Павлик разыскал на этажерке альбом Врубеля.
– Подумаешь, труд большой – приготовить… – заметила Вика.
Царевна-лебедь ей понравилась.
– А в школу ты теперь как?.. – осторожно спросил Павлик.
– А я не пойду в школу. Костя же не ходит? – Павлик хотел возразить, что без учебы нельзя, что ему, например, хочется учиться… Вика неожиданно просияла: – У тебя, Павлик, потрясающие глаза! За тобой, знаешь, как девчонки будут бегать!.. Куда ты?! – воскликнула она, увидев, что Павлик взял бидон.
– Вскипятить надо… – пробормотал Павлик, скрываясь за ширмочкой.
Но Костя почти тут же выпроводил его:
– Побудь там с ней! Расскажи что-нибудь.
И Павлик вынужден был развлекать гостью. Молчали. Иногда говорили о том о сем.
Обед лишь усугубил натянутость в отношениях. У Кости и Вики аппетит пропал. Один Павлик съел немного манной каши и, убежденный, что в их отношениях ему не разобраться, молча удалился в мансарду.
Прикрыл дверь за собой. Некоторое время посидел на топчане, прислушиваясь. Потом достал из кармана Анину записную книжку.
«Когда я вырасту, я пойду, как мама, на стройку, потому что там трудно».
Павлик услышал шаги на лестнице и прикрыл книжку. Это был Костя.
– Чего ты, Павка?.. – Он говорил вполголоса, чтобы его не слышно было снизу. И Павлик тоже ответил тихо:
– Ничего… Просто так. Чего я там?
– Ты узнал что-нибудь новое?
Павлик отрицательно покачал головой.
– А что ты планируешь?
– Ничего, Костя… Пока ничего.
– Обманываешь.
– Правда, Костя. Правда ничего.
– Эх-х!.. – Костя взлохматил волосы.
– Что там у вас случилось? – спросил Павлик.
– Да так… – У Кости дернулось веко под глазом. Никогда раньше Павлик не замечал такого за ним.
– Поссорились?
– Связан я, Павка! Как на зло, связан!
– А чего тебе? – спросил Павлик, отводя глаза в сторону.
– А то, что эти дела ведь так не останутся, не должны остаться! А я – как в кутузке! Хуже! Из-за нее…
– Раз так получилось… – неуверенно проговорил Павлик.
– Получилось, – согласился Костя. – Но ты, Павка, чтобы без меня – ничего! Слышишь?!
– Слышу, Костя…
– А то мне хоть разорвись! Надо же…
– Ты иди к ней, – сказал Павлик. – Еще больше расстроится…
И словно в подтверждение его слов – внизу нарочито громко загудела кушетка. Костя дернул себя за волосы.
– Ладно… А ты?
– Я посижу… – сказал Павлик.
Костя вздохнул, глядя на него. Посмотрел вниз, на лестницу, вздохнул опять. И начал медленно, будто через силу, спускаться.
Павлик снова закрыл дверь. Опять некоторое время сидел, прислушиваясь. Но в доме царила тишина.
«А когда душа красивая – никто не видит», – словно бы ползаписи…
В пятницу она уходила от него поздно… Значит, могла в темноте что-то заметить. А на следующий день хотела проверить… И заметила она что-то не где-нибудь, а близ тополя-секвойи. Лишь в этом случае можно объяснить выстрел, если тот предназначался ей, а не Павлику: что совпадали у них не только шапки, рост, но совпадало и место, где могла оказаться Аня…
«Когда люди взрослеют, они меняются, сказала мама. Нет, я другой не буду».
Может, Аня хотела посвятить его в свою тайну. А из-за отъезда Татьяны Владимировны не стала его тревожить. Она всегда была внимательной… А Павлик даже не всякий вечер провожал ее…
«Все слабые люди – мужественные…»
А может, она все-таки решила покататься на горке, дожидалась темноты, безлюдья… И действительно сама ударилась?..
Павлик вздрогнул, когда едва уловимо звякнуло оконное стекло. И больше он вроде ничего не услышал. Но каким-то особым, неведомым чувством уже воспринял и догадался, что? это. Бледный как полотно слетел по лестнице. Рванул с гвоздя пальто, шапку…
– Куда?! Павка! Что с тобой?! – всполошился Костя, вылетая за ним в сени. Павлик не мог говорить.
А Костя тут же вернулся. И на недоуменный вопрос Вики: «Что с ним?» – ответил спокойно: «Так, ничего… Все в порядке. Скоро вернется», – потому что в сенях он тоже услышал звуки траурного марша из-за Жужлицы.
Конец
До реки Павлик бежал. Потом опомнился и через Жужлицу пошел медленно, потому что там, у дома Ани, все было недвижно.
Чуть в стороне играл оркестр. А прямо против калитки, опустив головы, полукругом стояли женщины. И хотя Павлик впервые видел все это, он знал, куда направлены их взгляды. Знал.
Когда в морозном воздухе оборвался последний, какой-то изматывающе низкий звук и оркестранты опустили трубы, от соседнего дома к калитке придвинулся темный, с распахнутой задней дверцей автобус.
Павлик опоздал. И хотя он снова бросился бежать, едва умолкли медные трубы, ЕЕ уже внесли в автобус, и какой-то мужчина перед самым его носом закрыл дверцу. Автобус тронулся вверх по Буерачной.
Павлика лихорадило, и он плохо соображал, когда, забыв про транспорт, сначала долго бежал по улицам в сторону кладбища.
Он попал сюда впервые и запутался среди памятников…
Снова отвздыхали трубы, и он увидел только холмик, на который женщины возлагали скрежещущий металлом венок. И тяжесть, и боль вдруг отступили от Павлика. Будто схлынуло все, что недавно еще наполняло его, – и ничего не осталось.
С каким-то недобрым спокойствием почувствовал на себе взгляд со стороны. Обернулся. И сразу узнал в одиноком мужчине среди берез милиционера, что приезжал накануне к полынье и не захотел слушать Павлика. Он и теперь был в штатском. Только сменил пальто на плащ да обнажил голову, держа в обеих руках перед собой шляпу. Павлик выдержал его взгляд и упрямо отошел дальше, за группу женщин.
Анину мать с трудом вывели за ограду и усадили в машину.
Павлик еще раз оглянулся от выхода, чтобы не встретиться с милиционером, и шагнул в сторону ото всех, за контору. Один.
Улица Буерачная находилась почти в противоположном конце города. Но неблизкая дорога эта была ему сейчас необходима.
Поминки
Уже смеркалось, когда он подошел к дому. Ветер давно улегся. И может быть, поэтому, опередив сумерки, землю, сады, подворья обволокла какая-то гнетущая тишина.
Заходить в дом, который с появлением Вики перестал быть его собственным домом, не хотелось. Тем более, что и намеревался-то он всего лишь предупредить Костю, что живой, что вернулся… Альбомы репродукций Вика без особых усилий могла брать сама.
Но Костя, к счастью, был во дворе. Через открытую дверь сараюшки вылетали наружу березовые поленья. Давая выход вполне объяснимому раздражению, Костя работал зло, если не сказать с остервенением, хотя при виде Павлика и попытался сделать вид, будто настроение у него отличное, и все вообще идет, как надо.
– Вернулся?.. – Павлик опустился на горку поленьев, не ответил. Костя, выйдя наружу и уложив крест-накрест два гладких полена, тоже присел.
– Тебя увидит кто-нибудь… – сказал Павлик.
– Не увидит. Я же осторожно. Мне теперь – только ползать…
Павлик оглядел результаты его труда.
– Ужин будешь готовить?
Костя почесал в затылке, ероша свои многострадальные волосы.
– Заодно – конечно… Протопить надо. Холодно.
Об Ане мудрый Костя не спрашивал. И нельзя пока ни говорить, ни спрашивать о ней… Об Ане надо помнить..
Павлик глядел сквозь штакетник на Буерачную.
– О чем ты, Павка?..
– Ты время ночью не глянул, Костя? Ну, когда бабахнул Кузьмич…
– Не до того, Павка, было. Я как догадался, что ты там где-то…
– Помнишь, я тебе рассказывал – тот говорил курильщику: выйдешь в одиннадцать. Примерно ведь так было? – Костя кивнул. – А баптисту он говорил потом: минута в минуту… А во сколько? Или забыл я или он при мне не сказал.
– Я, Павка, уже думал об этом… Может, они должны были встретиться, баптист и курильщик твой?
– Может, – после короткого раздумья согласился Павлик. – А зачем?
Вечерело прямо на глазах, по минутам. И вместе с тем, как сгущались тени в садах, становилось гуще и непонятней застоявшаяся тишина. Такой она бывает, наверное, перед взрывом.
Павлик заметил обеспокоенный Костин взгляд, каким он посмотрел в сторону дома.
– Сходил бы ты с нею в кино, Костя…
– Нет. – И Костя впервые посмотрел на него строго, как на маленького. – Сегодня я никуда не пойду, Павка. Мы это с тобой еще обговорим.
Павлик посмотрел сквозь штакетник за Жужлицу.
– Будет нервничать…
– Пусть. – Он подумал. – Ты-то на нее не сердишься?.. – Павлик не ответил ему, и Костя вздохнул.
– Какой-то ты, Павка, стал… непонятный немножко. Хотя… Может, это я стал непонятливее? – Вопрос был задан самому себе. И Костя поднялся, оглядел набросанные как попало дрова. – Поможешь мне?
– Ты оставь их, я потом перетащу…
– А почему потом?
Павлик глядел на окна в доме Ани. Будто ждал сигнала оттуда. И когда в них разом вспыхнул свет, мгновенно поднялся.
– Я пойду, Костя, ладно?..
Костя проследил за его взглядом.
– Только ты, Павка, недолго… Хорошо?
Павлик кивнул, направляясь к штакетнику.
– Я недолго, Костя.
Шел и никак не думал, что у Аниной матери могут быть гости. Только уже на крыльце, когда услышал приглушенный говор в комнате, сначала удивился, а потом вспомнил, что где-то читал или слышал от кого-то об этом странном обычае – поминать умерших за обеденным столом…
Павлик шагнул через порог в сени, потом без стука вошел в горницу. И первое, что бросилось ему в глаза, так это многолюдие, водка… Прямо на скатерти лежали надкушенные ломтики пирога, колбасные шкурки, хлеб, насаженные на вилки соленые огурцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24