Вообще говоря, особых дел у нее не было – дом, большой, светлый, обставленный современной мебелью, и без того сиял чистотой. Двери из легкого светлого дерева казались невесомыми, а огромные, от пола до потолка, окна открывали великолепный вид на океан. Вдоль дома тянулась узкая веранда, уставленная плетеной мебелью. Дом оказался как раз таким, как она хотела, – мирным, красивым и к тому же не требовавшим особых забот.
– Привет, Эми. А где Пип? – спросила Офелия.
Глаза у нее были усталые. В произношении почти совсем не замечался французский акцент, разве что говорила она медленно и слегка нараспев. Только когда она была измотана до смерти или чем-то подавлена, случайно вырвавшееся слово или интонация выдавали ее происхождение.
– Понятия не имею, – с озадаченным видом бросила девушка, смешавшись.
Такое повторялось почти каждый раз. Эми никогда не, знала, где Пип. В голове Офелии вновь мелькнуло подозрение, что Эми весь день напролет проболтала по телефону со своим приятелем. Офелия почувствовала, что начинает злиться. В конце концов, нельзя же оставлять такую малышку одну, особенно когда океан в двух шагах от дома. Ее всегда терзали страхи, что с девочкой может случиться беда.
– Скорее всего у себя в комнате, читает. Во всяком случае, в последний раз я ее видела там, – дернув плечиком, предположила Эми.
Сказать по правде, Пип улизнула из комнаты еще утром. Офелия заглянула туда, но комната оказалась пустой. Как раз в это время Пип сломя голову неслась к дому, а за ней огромными прыжками мчался Мусс.
– Она что – снова бегала по берегу? – спросила Офелия, вернувшись на кухню.
Лицо у нее исказилось тревогой. Впрочем, нервы у нее вообще были на пределе еще с октября. Пожав плечами, Эми включила посудомоечную машину и собралась уходить. Судя по всему, ее нисколько не волновало, где сейчас ее подопечная. Эми просто обладала беспечностью, свойственной молодости. Но Офелия уже получила жестокий урок и хорошо усвоила, что жизнь порой бывает беспощадна.
– Нет, не думаю. А если и так, она мне ничего не сказала.
Лицо Эми оставалось безмятежно-спокойным. А вот Офелия буквально места себе не находила от тревоги, хотя и знала, что за высоким забором им нечего бояться. В общем-то так оно и было, но Офелия все равно беспокоилась, что Эми позволяет Пип без присмотра бродить где придется. И если девочка упадет и расшибется, если угодит под машину, она, ее мать, даже не сразу узнает о происшествии. Она сто раз просила Пип предупреждать Эми о том, что уходит, но и та и другая упорно пропускали ее слова мимо ушей.
– Так до вторника! – беззаботно бросила Эми, прежде чем выпорхнуть за дверь.
Офелия, сбросив сандалии, вышла на веранду и с встревоженным видом принялась оглядывать берег. Картины одна другой страшнее, сменяя друг друга, вставали у нее перед глазами. Как ни странно, более простые объяснения почему-то не приходили ей в голову. Время уже близилось к шести, и к тому же заметно похолодало. Не прошло и минуты, как она увидела дочь. Пип стремглав неслась к дому, держа в руках нечто, напоминающее белый флаг. Только поднявшись на дюну, Офелия сообразила, что у нее в руках лист бумаги. Чувствуя неимоверное облегчение, она бросилась навстречу дочери и помахала ей рукой. Запыхавшись от быстрого бега, Пип только молча улыбалась ей, а довольный Мусс кружил вокруг них, заливаясь громким лаем. По лицу матери Пип догадалась, что та вне себя от беспокойства.
– Где ты была? – нахмурившись, торопливо спросила Офелия.
Она бы с радостью придушила Эми. Просто хоть кол на голове теши, сердито подумала она. Увы, она не знала здесь никого, кем бы можно было заменить Эми. А оставить Пип совсем одну она не могла.
– Ходила гулять с Муссом. Мы с ним дошли вон дотуда, – девочка указала в сторону общественного пляжа, – но обратно оказалось куда дальше, чем я думала. Мусс к тому же все время гонялся за чайками.
Немного успокоившись, Офелия улыбнулась дочери. Пип была такая милая – сердиться на нее просто невозможно. Глядя на нее, Офелия вспоминала собственную юность в Париже. Лето она часто проводила в Бретани. Климат в тех местах очень напоминал здешний. Офелии там нравилось, именно поэтому она и привезла сюда Пип совсем маленькой – пусть она увидит все собственными глазами.
– А это что? – полюбопытствовала Офелия, бросив взгляд на листок бумаги с каким-то рисунком.
– Я нарисовала портрет Мусса. Теперь я знаю, как правильно рисовать ему задние лапы.
Пип благоразумно умолчала, каким образом она этому научилась. Ей прекрасно известно, что сказала бы Офелия. Вряд ли матери понравится, что она бродила по берегу одна и вдобавок еще заговорила с незнакомцем, пусть даже он и оказался столь любезен, что не причинил ей никакого вреда, да к тому же исправил ее рисунок. Офелия раз и навсегда запретила Пип разговаривать с незнакомыми. Она вполне отдавала себе отчет, насколько очаровательной растет ее дочь, и для нее не имело ни малейшего значения, что сама Пип даже не подозревает об этом.
– А он тебе позировал? Вот чудеса! – На губах Офелии появилась слабая улыбка.
Лицо ее сразу осветилось. Теперь, когда она улыбалась, стало заметно, что прежде она слыла настоящей красавицей – прекрасно вылепленное, с правильными чертами лицо, ровные зубы, сверкавшие белизной, чудесная улыбка и глаза, в которых прыгали чертики, когда она смеялась. Но с октября она смеялась редко. Вернее, почти не смеялась. А по вечерам, замкнувшись каждая в собственном мирке, мать и дочь почти не разговаривали. Офелия по-прежнему безумно любила Пип, но абсолютно не знала, о чем с ней говорить. И потом для общения с дочерью требовалось слишком много сил, а у нее их не было. Теперь ей требовалось делать усилия над собой, чтобы просто жить, а на то, чтобы разговаривать, их уже не оставалось. Поэтому каждый вечер она поднималась к себе в спальню и часами лежала в темноте, уставившись в потолок. А Пип уходила в свою комнату, и если ей делалось слишком одиноко, она звала к себе Мусса.
– Я отыскала для тебя пару раковин, – пробормотала Пип, вытащив ракушки из кармана, и робко протянула их матери. – А еще мне попался морской еж, но он оказался дохлый.
– Так почти всегда и бывает, – кивнула Офелия. Взяв раковины, она повернула к дому. Пип шла рядом с ней. Офелия даже не поцеловала дочь, она забыла об этом. Но Пип уже ничего и не ждала от матери. Мать жила будто в своей собственной раковине. Мать, которую она знала и любила одиннадцать лет, исчезла, а женщина, занявшая ее место, хоть и походила на нее как две капли воды, слишком мало напоминала живого человека. Такое впечатление, что злой волшебник, похитив Офелию, заменил ее роботом. Она ходила и разговаривала, как человек, но глаза ее оставались пустыми, как у робота. И хотя внешне мать оставалась такой, как всегда, но Пип чувствовала, что все в ней изменилось. Обе они понимали, что выхода не было. Пип примирилась с этим, ведь надо как-то жить дальше. Она делала вид, что ничего не замечает.
Для ребенка ее возраста за последние девять месяцев Пип очень повзрослела. В свои одиннадцать лет она стала намного умнее и проницательнее, чем ее сверстницы. К тому же она интуитивно верно судила о людях, в особенности когда речь шла о ее матери.
– Ты проголодалась? – спросила Офелия, и в глазах ее снова мелькнуло беспокойство.
Приготовление ужина превратилось для нее в пытку; при одной только мысли об этом ей казалось, что она умирает. Мучительнее, чем стоять у плиты, оставалась только необходимость есть. Есть ей не хотелось вообще – Офелия практически забыла, что такое голод. За девять месяцев мать с дочерью сильно похудели; совместные ужины, когда ни та ни другая не могли заставить себя проглотить хотя бы кусок, сводили с ума обеих.
– Пока нет. Хочешь, я сделаю на вечер пиццу? – предложила Пип.
Когда-то они обе обожали пиццу. Но теперь Офелия, казалось, даже не замечала, что пиццу почти целиком съедает Пип.
– Может быть, – рассеянно ответила Офелия. – Если хочешь, я могу приготовить что-нибудь еще…
Все последние дни они каждый вечер ели на ужин пиццу. Морозилка была завалена ею. Но ради чего возиться с готовкой, если есть все равно не хочется? Так уж лучше пусть будет пицца – ее по крайней мере готовить несложно.
– Я еще не хочу есть, – равнодушно отозвалась Пип.
Разговор такого типа с завидной регулярностью происходил каждый вечер. Иной раз Офелия все-таки жарила цыпленка или делала салат, но еда оставалась почти нетронутой, ведь им обеим приходилось заставлять себя есть. В результате Пип питалась бутербродами с арахисовым маслом да еще пиццей. А сама Офелия почти ничего не ела.
Поднявшись в спальню, Офелия прилегла. Пип тоже отправилась к себе. Поставив портрет Мусса на столик у постели, она прислонила плотный картон к ночнику и снова залюбовалась рисунком. И тут же вспомнила о Мэтью. Скорее бы наступил вторник – тогда бы она снова увидела его! Мэтью ей понравился. А уж после того как он поправил ее рисунок, Пип просто влюбилась в него. Да и рисунок теперь совсем не узнать – на нем Мусс выглядел в точности как настоящий пес, а не какая-то чудовищная помесь собаки и кролика, как было до сих пор. Да, наверное, Мэтью – настоящий художник.
Стало уже совсем темно, когда Пип внезапно проскользнула в спальню к матери. Она пришла, чтобы позвать ее ужинать, но обнаружила, что Офелия уже крепко спит. Она лежала так тихо, что на мгновение Пип не на шутку перепугалась. Она наклонилась над матерью и только тогда услышала ее дыхание. Вздохнув, Пип укрыла ее одеялом, лежавшим в изножье постели. Офелия вечно мерзла – может быть, из-за того, что за последние месяцы совсем исхудала, а может, из-за горя. Теперь она почти постоянно спала.
Пип на цыпочках вернулась на кухню, открыла морозилку и принялась задумчиво разглядывать ее содержимое. Сегодня ей вдруг почему-то не захотелось делать пиццу. Впрочем, в любом случае больше одного куска ей все равно не осилить. Вместо пиццы она сделала себе бутерброд с арахисовым маслом и уселась с ним перед телевизором. Мусс устроился у ее ног. После их долгой прогулки по берегу пес устал. Он мирно похрапывал на ковре и проснулся, только когда Пип, выключив везде свет, поднялась, чтобы отправиться в спальню. Почистив на ночь зубы, девочка влезла в пижаму, забралась в постель и потушила свет. Ей снова вспомнился Мэтью Боулз. Пип старалась не думать о том, насколько изменилась ее жизнь за последнее время. Не прошло и нескольких минут, как девочка провалилась в сон. А Офелия обычно спала мертвым сном до самого утра.
Глава 3
В среду выдался один из тех жарких, солнечных дней, которыми лето нечасто балует Сейф-Харбор и которых все его обитатели ждут, чтобы всласть понежиться на песке. Когда Пип проснулась и прямо в пижаме, босиком прошлепала на кухню, солнце уже припекало вовсю. Офелия сидела за столом, держа в руках чашку кофе, и вид у нее был измученный. Стояло раннее утро, но она все равно чувствовала себя усталой.
Так теперь было всегда – стоило Офелии открыть глаза, как действительность тугой удавкой захлестывала ей горло. Только самое первое мгновение, пока еще не успевали нахлынуть воспоминания, она оставалась безмятежно-счастливой, но такое состояние длилось недолго, и Офелия вновь погружалась в пучину тоски. В измученном мозгу вспыхивало неясное воспоминание о какой-то страшной трагедии… а потом снова все заволакивала пелена. К тому времени как она сползала с постели, Офелия чувствовала себя как выжатый лимон. По утрам, как правило, всегда приходилось особенно тяжело.
– Хорошо спала? – вежливо поинтересовалась Пип, налив себе апельсинового сока и сунув ломтик хлеба в тостер. Сделать еще один тост для матери ей и в голову не пришло. Она отлично знала, что та откажется – мать вообще редко что-то ела, а уж за завтраком тем более.
Офелия не ответила. Говорить было не о чем.
– Прости, что уснула. Ты поужинала? – В глазах ее снова метнулась тревога.
Офелия сознавала, как мало внимания она уделяет дочери, но была бессильна что-либо изменить. Ей на мгновение стало стыдно, но потом Офелия опять впала в привычное оцепенение. Пип молча кивнула. Ей даже нравилось готовить себе ужин. Впрочем, теперь это случалось все чаще и чаще, чуть ли не всегда. Жевать бутерброд перед телевизором предпочтительнее, чем пропихивать в себя кусок за куском в гробовом молчании. Зимой все-таки легче: школа, уроки и все такое – отличный предлог, чтобы поскорее удрать из-за стола.
Ломтик хлеба с громким хлопком выпрыгнул из тостера. Подхватив его; Пип намазала хлеб маслом и поспешно сжевала, решив, что обойдется без тарелки. Да и зачем она, решила Пип, если крошки все равно подберет Мусс? Не пес, а пылесос, хмыкнула она.
Покончив с завтраком, она вышла на веранду и уселась в шезлонг. Через пару минут к ней присоединилась Офелия.
– Андреа предупредила, что приедет вместе с малышом.
Личико Пип просияло от радости. Она души не чаяла в Уилли. Сынишке Андреа было три месяца, и он выглядел живым крохотным символом мужества и независимости своей матери. Андреа было сорок четыре, когда она, придя к мысли, что уже никогда не встретит своего принца, махнула рукой на все мечты о семейной жизни и благодаря искусственному осеменению родила сына – очаровательного темноволосого малыша с голубыми глазами. Его крестной матерью была Офелия, так же как в свое время Андреа – крестной матерью Пип.
Они с Андреа стали подругами еще восемнадцать лет назад, когда Офелия вместе с мужем впервые приехала в Калифорнию из Кеймбриджа, штат Массачусетс. Они прожили там два года, пока Тед учился в Гарварде. Уже тогда никто не сомневался, что его ждет слава. Блестяще одаренный, стеснительный и немного нескладный, неразговорчивый, в глубине души он оставался мягким и очень добрым человеком. Жизнь немало побила его, и со временем Тед ожесточился. Им с Офелией пришлось пережить нелегкие времена, они не раз сидели без денег. Однако в последние пять лет счастье наконец повернулось к ним лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51