OCR Roland
«Тихая гавань»: АСТ; Москва; 2006
ISBN 5-17-024996-9
Аннотация
История об утрате и надежде…
История о великой силе великой любви…
Поначалу внимание художника Мэтта Боулза привлекла маленькая одинокая девочка, гулявшая по берегу моря, – и лишь потом он заметил ее мать, красавицу Офелию, тоскующую о погибшем муже.
Мэтт намерен во что бы то ни стало развеять печаль этой женщины, подарить ей новую любовь. Это становится для него не просто целью, но – смыслом жизни.
Даниэла Стил
Тихая гавань
Тому,
который стал для меня и тихой гаванью, и бурными штормами,
с любовью и надеждой на то, что хорошие времена настанут
и ветер стихнет хотя бы ненадолго.
А также в благодарность за то, что он всегда с таким пониманием относился к моему творчеству.
А также ангелам
Рэнди, Бобу, Джил, Коди, Полу,
Тони, Юнис, Джейн и Джону.
С любовью, Даниэла Стил
Десница Божья
С неизменным трепетом,
благоговением,
страхом
мы встречаемся
с заблудшими душами,
забытыми и заледеневшими,
изломанными и презренными, и только случайно,
очень редко, чистыми.
Они высыпают на улицы,
у них все еще чистые волосы
и свежевыбритые лица,
но не проходит и месяца,
как мы становимся свидетелями разрушительного
действия времени, те же самые лица уже не узнать:
одежда их превратилась в лохмотья, и души их изорваны в клочья,
как их рубашки, как ботинки. Как их глаза…
И тогда я иду к мессе помолиться за них, прежде чем мы уйдем,
как матадоры, что выходят на арену,
никогда не зная, что сулит этот вечер:
восторженный прием или отчаяние, опасность или смерть, им или нам?
Моя безмолвная молитва
идет от самого сердца,
а затем мы уходим,
и смех звенит вокруг нас,
словно колокола,
а мы смотрим на лица,
на тела,
на глаза, которые разглядывают пас,
теперь они знают нас
они бегут,
и мы выскакиваем снова и снова,
волоча за собой тяжелые чемоданы,
чтобы купить им еще один день,
еще одну ночь под дождем,
еще один час… в холоде.
Я молилась за вас…
Где же вы были?
Я знала, что вы придете,
до нитки промокшие под дождем,
в рубашке, которая прилипла к телу,
их боль, их радость
смешаются с моими.
Мы – кибитки, переполненные надеждой так сильно что мы и сами не в состоянии этого понять, наши руки сплетаются, наши взгляды встречаются, Боже, благослови их, тихо поют голоса, пока сами они уходят, одна рука, одна нога,
один глаз,
один миг,
одна жизнь, которую они только на мгновение
разделяют
с нами
на этих улицах, а потом мы уходим, а они остаются,
навсегда остаются в нашей памяти:
девушка с лицом, сплошь покрытым струпьями,
одноногий юноша под моросящим дождем –
«то мать рыдала бы, увидев его, –
мужчина, низко опустивший голову, чтобы скрыть
слезы,
он слишком слаб, чтобы взять сумку
из наших рук,
а вслед за ним и другие,
напугавшие нас,
они следят,
пытаясь решить, что лучше: наброситься или остаться с другими, напасть или сказать спасибо, их глаза встречаются с моими, их руки касаются моей руки, их жизни сплетаются с нашими навечно, неизмеримо,
и вот наконец доверие становится нашей
связующей нитью,
их единственной надеждой,
единственным нашим укрытием,
и пока мы снова и снова
бросаем на них взгляд,
на землю опускается ночь,
их лицам нет конца,
кажущаяся безнадежность
прерывается лишь краткими мгновениями,
когда в них вспыхивает надежда
при виде сумки, полной теплой одежды,
продуктов,
где есть фонарик
или спальный мешок, колода карт или бинты,
тогда к ним ненадолго возвращаются достоинство
и человечность, которая сродни нашей,
и вот наконец появляется лицо, на котором глаза
выворачивают вам душу наизнанку,
при виде которых сердце ваше перестает биться,
они останавливают время,
раскалывая его вдребезги,
и вот уже мы разбиты так же, как и они,
и как все вокруг,
и теперь между нами больше нет разницы, мы едины,
и пока чьи-то глаза ищут моего взгляда,
я не знаю, позволит ли он
назвать его одним из нас
или сделает шаг вперед
и прикончит меня,
потому что надежда уже ушла
и ее не вернуть.
Зачем ты делаешь это?
Потому что люблю вас, хочу я сказать,
но не нахожу слов,
ведь я спрятала их в сумку
вместе с сердцем,
единственной своей надеждой и верой,
затолкав их среди всего остального,
и, конечно, самое ужасное лицо
ждет нас в конце,
после немногих радостных
и тех, что похожи на мертвецов,
что не в состоянии говорить,
но это последнее,
оно всегда мое,
то, что я принесу домой,
с собой в сердце,
на голове у него
терновый венец,
его лицо искажено,
он самый мерзкий
и самый испуганный из всех,
он стоит и смотрит на меня
неотступно,
его взгляд жжет меня,
но порой он становится пустым
и в то же время зловещим,
в нем вспыхивает отчаяние.
Я вижу, как он приближается,
он подходит все ближе и ближе,
я хочу бежать,
но не могу,
у меня нет ни сил, ни смелости сделать это. Я чувствую на своих губах вкус страха, и вот мы уже стоим лицом к лицу, смотрим друг другу в глаза, и каждый из нас видит ужас другого, как слезы, текущие по лицу, и тогда я понимаю, я вспоминаю,
как будто бы это мой последний шанс
коснуться Господа,
протянуть руку и почувствовать,
как Он дотронется до нее
в ответ,
как будто это последняя возможность для меня
доказать мою любовь к Нему,
разве могу я бежать?
Я остаюсь,
я припоминаю,
что Он является
в любом облике,
у Него множество лиц,
от Него может дурно пахнуть,
и в глазах может стоять угроза.
И я протягиваю вперед сумку,
вся моя храбрость куда-то улетучивается
я едва осмеливаюсь дышать,
помню только, зачем
я вышла в эту ночь
и кого хотела отыскать…
Мы стоим друг против друга,
мы одни,
мы равны,
между нами
бесшумной тенью проскользнула смерть, и вот наконец он берет сумку из моих рук, тихо шепчет «Боже, благослови» и уходит,
и когда мы возвращаемся домой,
молчаливые и торжествующие,
я снова понимаю,
что нас опять
коснулась десница Божья.
Пристанище
Некогда прерванная,
снова возродившаяся
мысль
о тебе –
место,
где я ищу пристанища,
твои рубцы, мои шрамы,
наследие тех, кто нас любил,
наши победы и поражения медленно
сливаются воедино,
наши жизни
соединяются,
греются в лучах зимнего
солнца,
я уже больше
не разбита на куски,
я наконец
становлюсь единым целым,
сверкающий сосуд
древней
красоты,
тайна жизни
больше не требует
разгадки,
и ты,
возлюбленный друг,
моя рука в твоей руке и мы сливаемся воедино, и жизнь
начинается снова,
песнь любви
и радости, которой нет
конца.
Глава 1
Стоял один из тех промозглых, туманных дней, которые в Северной Каролине только прикидываются летними. Ветер безжалостно стегал узкую полоску пляжа, словно мутовкой вздымая в воздух тучи песка. Девчушка в красных шортах и белой водолазке брела вдоль берега вместе с псом, который крутился возле самой воды, обнюхивая выброшенные на песок водоросли.
У девчушки были коротко стриженные рыжие волосы и глаза цвета янтаря. Припудренные песком волосы ее кудряшками спадали на лоб. На вид ей можно дать лет десять – двенадцать. Маленькая и грациозная, с длинными худенькими ножками, она смахивала на новорожденного жеребенка. Сновавший по берегу пес был крупным шоколадным Лабрадором. Девочка с собакой неторопливо двигалась к общественному пляжу. Из-за мерзкой погоды на берегу им не встретилось ни одной живой души. Но девочка, похоже, не замечала холода, а ее пес, тявкая время от времени на бурунчики песка, лихо закручиваемые ветром, тут же забывал о них и снова подбегал к воде. Завидев краба, он отскакивал и начинал лаять как бешеный, а малышка весело хохотала. Можно не сомневаться, что эти двое – лучшие друзья. Но в дружбе ребенка и собаки заключалось что-то такое, что невольно наводило на мысль об одиночестве, ставшем уже привычным, – как будто бродить тут вдвоем было им не впервой. Девочка с собакой долго еще брели по пляжу.
Иной раз, как и положено в июле, случались жаркие и погожие дни, однако нечасто. А потом берег снова тонул в тумане, и казалось, промозглые зимние холода вернулись вновь. Приглядевшись, можно было увидеть, как туман, придавив рыхлой массой волны, жадно облизывает арки Золотых Ворот. Иногда с берега виднелся и сам мост. Сейф-Харбор находился всего в тридцати пяти минутах езды к северу от Сан-Франциско. Основную часть его занимала небольшая замкнутая община; огороженные забором домики поселка, цепочкой вытянувшись вдоль берега, прятались за песчаной дюной. Будка сторожа у ворот ясно говорила о том, что посторонним тут вряд ли будут рады. Даже попасть на берег можно только из домиков, преграждавших чужакам дорогу к воде. По другую сторону залива тянулся общественный пляж, а за ним – ряд обшарпанных коттеджей, настоящих хибар, тропинки от которых тоже вели к воде. В жаркие летние дни на общественном пляже яблоку негде было упасть. Однако чаще даже он пустовал, а уж на частных пляжах и вовсе редко кто появлялся.
Девочка дошла до того конца пляжа, где начинался ряд домов победнее, и тут взгляд ее наткнулся на мужчину. Он устроился на складном стульчике, на мольберте перед ним стояла незаконченная акварель. Малышка остановилась и принялась незаметно разглядывать мужчину, пока Лабрадор, взобравшись на дюну, с интересом обнюхивал кучку водорослей. Помявшись немного, девочка уселась на песок в некотором отдалении, робко наблюдая за художником. Он не заметил ее появления. А ей просто нравилось смотреть на него – что-то хорошо знакомое и привычное чувствовалось в том, как океанский ветер ерошит его коротко стриженные темные волосы. Девочка всегда с интересом наблюдала за людьми. Иной раз она часами смотрела на рыбаков, стараясь держаться незаметно, но не упуская ни единой мелочи. Вот и сейчас она сидела тихонько, как мышка, незаметно поглядывая на работу художника. Потом она вдруг увидела, что на холсте появились какие-то лодки, которых на самом деле не было. Вскоре пес, соскучившись, уселся возле нее. Девочка машинально погладила его по голове, переводя взгляд с рисунка на океан и обратно.
Потом она встала и сделала несколько робких, неуверенных шагов, устроившись у художника за спиной. Он по-прежнему не замечал ее присутствия, но зато теперь ей стало гораздо удобнее наблюдать, как он работает. Ей очень понравились цвета, которые он выбрал для своей акварели, а еще больше понравилось то, что он написал заход солнца. Псу между тем надоело сидеть, и он закрутился возле ног хозяйки, нетерпеливо ожидая команды. Девочка, поколебавшись немного, придвинулась ближе и встала так, чтобы художник смог ее увидеть. Тут вдруг собака прыгнула вперед, и мужчина вздрогнул от неожиданности. Только теперь, подняв глаза, он заметил стоявшую возле него девочку. Окинув малышку удивленным взглядом, он молча вернулся к своей акварели. Спустя полчаса, повернувшись, чтобы промыть кисть в стакане с водой, он снова поднял голову и поразился, что она все так же стоит возле него и наблюдает за его работой.
Оба немного растерялись, явно не зная, что сказать. Робко переступив с ноги на ногу, девочка наконец присела на песок и продолжала смотреть. Ветер немного стих, и сразу стало теплее. Как и девочка, мужчина тоже был одет в водолазку. На нем были еще джинсы и башмаки на толстой подошве, изрядно поношенные. Загорелое и обветренное лицо говорило о том, что он много времени проводит на свежем воздухе. Пока он работал, девочка не отрывала глаз от его рук, решив про себя, что они ей нравятся. На первый взгляд мужчине было примерно столько же лет, сколько и ее отцу, – стало быть, чуть больше сорока. Он повернулся посмотреть, тут ли она, и глаза их встретились. Ни он, ни она не улыбнулись. Ему уже много лет не доводилось разговаривать с детьми.
– Любишь рисовать?
Скорее всего это единственная причина, по которой она сидит здесь столько времени, – ничего другого ему и в голову не пришло. Иначе бы ей давно уже надоело. На самом же деле девочке просто нравилось чувствовать чье-то присутствие рядом. А художник к тому же казался достаточно добродушным.
– Иногда, – осторожно ответила она.
Как-никак мужчина был незнакомым, а малышка хорошо помнила, что мать строго-настрого запрещала ей разговаривать с незнакомыми людьми.
– А что ты любишь рисовать? – поинтересовался он, споласкивая кисть и не поднимая на девочку глаз.
У мужчины было приятное, словно вырезанное из дерева лицо и подбородок с ямочкой. От него исходило ощущение спокойной силы – может быть, из-за широких плеч. И хотя он сидел на стульчике, было видно, что у него длинные ноги и он очень высокий.
– Я люблю рисовать свою собаку. А зачем вы нарисовали лодки, ведь их тут нет?
На лице мужчины вспыхнула улыбка. Теперь он повернулся к ней, и глаза их встретились.
– Я их выдумал. Может, тоже хочешь порисовать? – Догадавшись, что девочка не собирается уходить, он протянул ей еще один мольберт, поменьше, и карандаш.
Помявшись в нерешительности, девочка встала, подошла к нему и взяла мольберт.
– Можно, я нарисую собаку? – Ее личико приняло трогательно-серьезное выражение.
Малышка была явно польщена, а предложенные ей карандаш и бумагу скорее всего расценила как огромную честь.
– Конечно. Можешь рисовать все, что тебе хочется. Ни ей, ни ему и в голову не пришло представиться. Усевшись рядышком на песке, оба погрузились в рисование.
– А как зовут твоего пса? – полюбопытствовал художник, когда гонявшийся за чайками Лабрадор пробежал мимо них, в очередной раз осыпав обоих песком.
– Мусс, – коротко бросила девочка, не отрывая глаз от рисунка.
– Да? Почти как мышонка. Но мне нравится, – сказал мужчина. Подправив что-то в своей акварели, он придирчиво оглядел рисунок и недовольно скривился.
– Мусс – это такой французский десерт, – поправила девочка. – Его делают из шоколада.
– Ну, на сегодня все. Думаю, пойдет, – пробормотал мужчина, и насупленное лицо его прояснилось.
Он почти закончил. Было уже около четырех, а он сидел тут чуть ли не с утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51