— Мей Ли — плохое… совсем плохое!
— Как ты можешь говорить такие вещи?
— Она не китаянка и не Божье дитя. Она японское дитя.
Лин Вей потому и умерла, что родила японского младенца.
— Кто тебе сказал?
Одри была потрясена ее рассуждениями. Откуда Синь Ю это взяла? Казалось бы, рядом нет никого, кто мог бы внушить ей подобные мысли. Но Синь Ю просто указала на свои глаза.
— Я вижу. Мей Ли — японка. И я помню того японского парня, который нравился Лин Вей… — Она сокрушалась при мысли о сестринском позоре. — Лин Вей меня обманула, Это не Божье дитя.
— Все дети — Божьи дети. Твоя сестра тебя очень любила, Синь Ю.
Больно думать, что малышка, которую Одри так полюбила, будет отвергнута своим народом. Не прерывая сборов в дорогу, Одри все чаще и чаще задумывалась. А после обеда сходила на почту и отправила две телеграммы. Одну — Чарльзу, с известием о том, что она наконец свободна и скоро вернется домой. И почти такую же — деду, она лишь обещала позднее уточнить дату приезда.
Каково же было ее удивление, когда два дня спустя с почты примчался мальчишка с ответной телеграммой в кулаке. С замиранием сердца развернула Одри тонкую бумажку. Неужели что-то с дедом? Она прочитала текст и, пряча вдруг навернувшиеся слезы, повернулась спиной к столпившимся у крыльца обитателям приюта. Монахини тактично увели детей, а потом одна из них возвратилась и спросила у Одри:
— Вы получили дурные вести, мадемуазель?
Одри покачала головой и улыбнулась сквозь слезы.
— Нет-нет… просто я… я боялась, что случилась беда с моим дедушкой, но телеграмма не о нем… Это совсем, совсем про другое, она меня удивила и… — она снова сглотнула слезы, — и растрогала.
Телеграмма была от Чарльза:
"Слава Богу. Поезжай через Лондон. Есть серьезное дело.
Прошу тебя быть моей женой. Люблю. Чарльз".
Здесь было сказано все, о чем Одри могла только мечтать.
И тем не менее принять его предложение для нее было невозможно. Во всяком случае, сейчас. В письмах от деда она читала между строк, что он тоскует, что он слаб и уже теряет надежду когда-нибудь свидеться с ней. И именно это она попыталась объяснить Чарльзу во взволнованной ответной телеграмме, которую отправила ему на следующее утро:
"Любимый, рада бы ехать через Лондон, но не могу. Я очень нужна дедушке, и как можно скорее. Спешу вернуться в Сан-Франциско. Простишь ли меня? Из дому сразу же позвоню. Обсудим твое предложение. По-моему, оно замечательное.
А может быть, ты приедешь в Сан-Франциско? От всего сердца — Одри".
Получилось, на ее собственный взгляд, как-то не слишком убедительно. Поймет ли Чарльз, не обидится ли? Однако другого решения она принять не могла. И это был не единственный выбор, который ей предстояло сделать, были и другие, не менее — если не более — мучительные.
В памяти у нее неотступно звучали слова генерала Чанга, сказанные о новорожденной девочке: «Возьмите ее с собой, мадемуазель…» Но как это осуществить? Кроме того, Одри подумывала и о том, чтобы увезти с собой Синь Ю, однако, когда она об этом заговорила, Синь Ю страшно испугалась. Девочка знала только Харбин и его окрестности и ни за что не хотела уезжать из Китая, расставаться со своими соплеменниками. Как и другие дети, она была очень привязана к приюту. Им жилось здесь неплохо. Единственное, чего не хватало, это матери с отцом, но мать и отца не смогла бы заменить и Одри, как бы самоотверженно она ни заботилась о сиротах все эти долгие месяцы. Святые сестры заверили ее, что за все ее добрые дела ей уготовано место на небесах.
Одри по телеграфу заказала номер в отеле «Шанхай» и зарезервировала каюту на лайнере «Президент Кулидж», отплывающем из Иокогамы. Теперь надо было собираться не теряя времени. Через две недели после прибытия бельгийских монахинь все сборы были закончены. Оставалось провести в приюте с детьми последнюю ночь.
Был устроен прощальный ужин, дети хором пели ей песни.
.Они уже успели полюбить и привязаться к младшей из монахинь, более настороженно относились к старшей, которая была к ним более строга. А Одри малыши просто обожали. Завтра на вокзале предстояло слезное прощание, потому что все дети собирались во что бы то ни стало поехать проводить ее.
Перед сном Одри рассказала монахиням о генерале Чанге, чтобы они не пугались, если он появится опять. И впервые поставила корзинку с двухмесячной Мей Ли в спальню к остальным детям. Если она проснется ночью, ее услышит одна из монахинь и сможет подойти и накормить ее любимым козьим молочком. А для Одри настало время отлучения от ребенка. Всю ночь она боролась с собой, заставляя себя не бежать на младенческий плач. Она знала, что Мей Ли зовет ее. Два месяца Одри дни и ночи напролет держала малютку на руках, была ей заботливой матерью, и вот теперь должна с ней расстаться. Одри лежала без сна, и сердце ее разрывалось. Она словно воочию видела перед собой черные шелковистые волосики, черненькие глазки и радостную беззубую улыбку, всякий раз появлявшуюся на нежном младенческом личике при ее приближении. На рассвете Одри, собравшись с духом, вошла на цыпочках в детскую спальню, чтобы в последний раз взглянуть на Мей Ли. Но малышка в корзине проснулась и вопросительно смотрела на нее во все глаза. Это было уже выше ее сил! Обливаясь слезами, Одри выхватила девочку из корзины и крепко прижала к груди. Она думала про славную, добрую Лин Вей, отдавшую жизнь за это крохотное существо, которое Одри было сейчас дороже всех на свете. Она не слышала, как открылась дверь и вошла монахиня.
Увидев заливающуюся слезами Одри, она приблизилась и ласково обняла ее за плечи.
— Возьмите ее с собой, мадемуазель, возьмите… вы не сможете ее оставить.
— Да. Не смогу, — мучительно переживая, повторила Одри, обернувшись, посмотрела в глаза старшей монахини. Они были влажными.
— Нельзя покидать ту, которая тебе так дорога. Да и ей здесь жизни не будет. Подрастет, и все станут от нее шарахаться. Ведь она наполовину японка. Она — ваша, и только ваша, и это единственное, что имеет значение.
— А в Сан-Франциско? — Одри спросила больше себя самое, чем святую сестру. В памяти у нее неотступно звучали слова генерала Чанга: «Возьмите ее с собой, когда будете уезжать… Возьмите ее с собой…» — Как к ней там будут относиться?
— Там с ней будете вы и не дадите ее в обиду.
А дедушка? Аннабел?.. А Харкорт… А как ее воспримет Чарльз?.. Сумеет ли понять? Но все отступало на задний план перед ее любовью к этому маленькому существу. Правы и генерал, и монахиня. Одри не может оставить девочку. Просто не может, и все. Прижимая к груди малютку, она спросила:
— Что я должна для этого сделать? Как мне ее увезти?
Святая сестра улыбнулась, тоже смахивая слезы. Вот уж воистину необыкновенная женщина эта мадемуазель Одри.
— Мы упакуем вещички и положим дитя в корзинку, у вас будет запас козьего молока на дорогу и ваша любовь.
— А разве не понадобятся никакие бумаги? Паспорт на ребенка?
Монахиня объяснила:
— Мы дадим вам справку, что она сирота из приюта, вы предъявите ее, когда будете выезжать из Шанхая. Вас не задержат, малютка никому тут не нужна. И у себя на родине, если она будет под вашим покровительством и вы обязуетесь удочерить ее, вы не встретите препятствий. Через Иокогаму вам возвращаться будет гораздо проще, не то что через Европу, где Пришлось бы пересечь много границ.
Действительно, как все просто. Одри вдруг воодушевилась, заспешила, принялась быстро укладывать вещи для девочки. Час спустя они все прибыли на железнодорожную станцию. Одри со слезами на глазах перецеловала всех приютских ребятишек, напоследок поцеловалась и с Синь Ю. Поезд тронулся, а Одри стояла у окна с малюткой на руках, и ее еще долго душили рыдания.
Она знала, что никогда не вернется в эти места, во всяком случае, едва ли, но здесь оставались эти дети, о которых она заботилась на протяжении восьми месяцев и которые были ей так дороги, память о Лин Вей… и о генерале Чанге… Начиная долгий путь домой, Одри думала о тех, кого оставила, и о тех, к кому возвращалась. На руках у нее мирно спала Мей Ли.
Глава 19
Перед тем как сесть на пароход «Президент Кулидж», Одри провела одну ночь в Шанхае в отеле «Шанхай». Теперь все ее мысли были о Чарльзе. Здесь она была с ним вместе, здесь все говорило ей о нем. Однако с облегчением Одри вздохнула только тогда, когда очутилась наконец на борту «Президента Кулиджа».
Первый раз они бросили якорь в Кобе, потом была Иокогама, а оттуда через океан направились в Гонолулу. Одри чувствовала себя на пароходе почти как дома. Она редко выходила из каюты, почти не оставляя Мей Ли одну, без присмотра. Она лишь наведывалась в корабельную библиотеку и успела прочитать несколько книг, появившихся за последний год: «Божий уголок» Эрскина Колдуэлла, «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтопа и «Ночь нежна» Скотта Фицджеральда. Ровно через двенадцать суток прибыли в Гонолулу, простояли одну ночь, и снова в путь, а еще через неделю вошли в бухту Сан-Франциско и пришвартовались у пристани Эмбаркадеро. Для Одри это было как сон наяву. С замирающим сердцем она оглядывала причал: не встречает ли ее кто-нибудь? Она отправила деду из Гонолулу телеграмму с извещением о своем приезде. И вот теперь сквозь туман неожиданных для нее самой слез вдруг разглядела в стороне от толпы высокого, худощавого, седовласого старика, опирающегося на трость с серебряным набалдашником. Окажись Одри в эту минуту поближе, она бы увидела, что по старческому лицу струятся слезы. Но к тому времени, когда она наконец с ним встретилась, глаза его были сухи.
Медленно, кажется, вот-вот подкосятся ноги, спускалась Одри по сходням. К груди она прижимала продолговатый сверток — запеленутую Мей Ли. Дед выглядел более немощным, чем год назад, и все-таки он был тот же, ее дедушка, которого она любила с детства — важный, прямой, недоступный. Ей так хотелось побежать, броситься с плачем ему на шею. Но она не решалась. Она понимала, какую боль причинила ему своим долгим отсутствием. Простит ли он ее? Ведь она все-таки вернулась, в отличие от своего отца, вернулась, чувствуя себя обязанной ему, и пожертвовала ради этого тем, что было ей дорого безмерно. Нетрудно вообразить, как отнесся Чарльз к ее телеграмме с отказом приехать в Лондон. Однако теперь, глядя на деда, Одри удостоверилась, что поступила правильно. Он не произнес ни слова, когда она подошла, взгляд его был суров. Дед и внучка постояли минуту молча лицом к лицу, но потом Одри не выдержала, губы ее дрогнули, и, обвив руками его шею, она беспомощно разрыдалась, а он медленно поднял руку и обнял ее, и глаза его, когда она наконец отстранилась, были влажны. Дед, с усилием овладев собой и сохраняя достоинство, проговорил:
— Я думал, что уже не увижу тебя, Одри.
— Мне очень жаль, что пришлось так задержаться, дедушка, голубчик.
Он кивнул и постарался принять прежний недоступный, величественный вид, но Одри заметила, как он тяжело опирается на трость. Взгляд его упал на сверток у нее в руках.
— А это что?
Одри робко улыбнулась и повернулась так, чтобы ему было видно младенческое личико в шелковых лентах.
— Это Мей Ли, дедушка.
Он с ужасом отшатнулся.
— Вот почему ты не приезжала домой! — еле слышно прохрипел он, и Одри стало страшно, как бы его прямо на месте не хватил удар. — Ты опозорила нашу семью. Мюриел Браун была права… а я ей не верил… Какой-то вздор про зарезанных монахинь и брошенных сирот…
Дед был вне себя от ярости, Одри никогда не видела его таким, ей и в голову не приходило, что он может счесть Мей Ли ее ребенком. Кроме того, она услышала имя Мюриел Браун и тоже обозлилась.
— И что же тебе сообщила миссис Браун?
— Что ты путешествуешь с мужчиной! — возмущенно ответил он. — Я ей сказал, что она ошиблась. У тебя нет ни стыда ни совести, Одри… Привезти домой прижитого с кем-то ребенка… — Он брызгал слюной. — Как ты смеешь?!
— Смею — что, дедушка? Любить это дитя? Разве это грех?
Нет, она мне не родная. Она сиротка из приюта. Если бы я ее оставила в Китае, ее бы, вернее всего, убили, или бы дали ей умереть от болезни и голода, или продали бы ее какому-нибудь мужчине, доживи она до подходящего возраста. Она — полуяпонка, полукитаянка, и я привезла ее к себе домой, потому что люблю ee! — Одри говорила и плакала, пятясь от злых слов деда.
— Извини, я не знал… Я подумал, что… — Его глаза тоже наполнились слезами. С души у него упала огромная тяжесть.
Как хорошо, что Одри возвратилась!.. Он взглянул на нее совсем другими глазами. Молодая и гордая, она стояла перед ним с ребенком на руках, и в его сердце вспыхнула и разлилась, как и раньше бывало, любовь к ней.
— — Я рад, что ты вернулась домой, Одри. В Она улыбнулась сквозь слезы и снова шагнула к нему.
— И я тоже, дедушка… я тоже бесконечно рада…
Обняв ее за плечи, он повел ее к своей машине. Со вздохом облегчения Одри откинулась на мягкую кожаную спинку и оглянулась на деда.
— Как она? — спросил дед, кивнув на спящую малютку.
— Она в полном порядке, — растроганно отозвалась Одри и, наклонившись, поцеловала старческую щеку, от которой так знакомо пахло дорогим лосьоном. Он ощутил прикосновение ее молодой шелковистой кожи и умиротворенно на мгновение закрыл глаза.
— Ты уверена, что это не твой ребенок, Одри? — растерянно переспросил он, присматриваясь к личику Мей Ли. Одри отсутствовала целый год, а Мюриел Браун рассказывала, что…
— Уверена, дед, — с улыбкой ответила Одри. — И очень жаль.
И, забавляясь его смущением, весело пояснила:
— Чтобы миссис Браун было о чем сплетничать.
— Я уже готов был ей поверить. Она говорила, известный писатель.
Он вопросительно заглянул ей а глаза, и что-то в них его слегка насторожило.
— Это она видела друга моих английских знакомых Чарльза Паркера-Скотта.
У Одри захолонуло сердце, когда она произносила это имя, но она ничем не выдала своего волнения. Еще не время. А дед снова стал разглядывать спящую девочку.
— Как, ты сказала, ее зовут?
Она нравилась ему гораздо больше, чем дочка Аннабел — ее ровесница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45