А потом домой. Клянусь!
У него на глаза навернулись слезы.
— Проклятие! Ты — как твой отец! Ни капли здравого смысла! Китай — не место для женщины! Никому там сейчас не место, кроме самих китайцев. Как ты доберешься?
«Что она делает? — думал он. — Это же безумие! Вот Роланд, черт его подери, вытворял такие же штучки!»
— Мы едем поездам.
— Из Стамбула в Китай? Ты хоть представляешь, какой это путь?
— Да! Все будет хорошо!
— Что там у тебя за компания? Хотя бы приличные люди?
На них можно положиться?
— О да, вполне, уверяю тебя.
— Брось ты эти свои дурацкие уверения!
Он вне себя от гнева. Одри это понимала. Но попробуй тут что-нибудь объяснить — такое расстояние и сплошные помехи!
У нее ушло восемь часов, чтобы дождаться разговора.
— Как ты, дедушка, здоров ли?
— Здоров… Разве тебе есть дело до моего здоровья?
— Как Анни?
— Ждет ребенка. В марте.
— Знаю. Я буду дома гораздо раньше.
— Надеюсь. В противном случае можешь вообще не трудиться.
— Дедушка… Мне так жаль…
— Нет, никого тебе не жаль. Ты — как твой отец. Уж если делаешь глупости, то хоть не лги, пожалуйста. Никого тебе не жаль!
— Дедушка, голубчик, я люблю тебя…
Она заплакала. Он не мог говорить, он тоже плакал. Беззвучно.
— Что?
— Я люблю тебя!
— Не слышу!
Она слишком хорошо знала его уловки.
— Слышишь! Я говорю, я люблю тебя! И скоро буду дома…
Мне уже пора идти, дедушка. Я сообщу тебе мой адрес в Китае.
— Писать не буду, не жди.
— Просто хочу, чтобы ты знал, где я.
Он буркнул в ответ что-то неразборчивое, потом она услышала:
— Ладно.
— Передай поклон Анни.
— Будь осторожна, Одри! И друзьям своим скажи.
— Хорошо. Береги себя, дедушка.
— Придется. Кто еще обо мне позаботится?
Улыбнувшись сквозь слезы при этих словах, она простилась с ним. Чарльз, который все время, пока она говорила, стоял рядом, обнял ее. А она плакала, чувствуя себя бесконечно виноватой перед дедом за те страдания, которые ему причиняла. Хорошо, что она не видела его лица, после того как он повесил трубку. Он посидел, уставившись в стенку, потом с усилием поднялся на ноги. Казалось, он постарел лет на двадцать.
Только он снова уселся в своем кресле в библиотеке, стараясь унять дрожь во всем теле, зазвонили у парадной двери.
Мгновенно выйдя из себя, он крикнул горничной:
— Кого там черт принес?
Вид у него был ужасный, лицо совсем побелело. Дворецкий поспешил к двери. Пришли Аннабел с Харкортом. Они были приглашены к обеду.
— Какая нелегкая вас принесла? — гаркнул мистер Рисколл.
Аннабел съежилась. Она и так себя ужасно чувствует, а тут еще дед ни с того ни с сего набросился на них.
— Дедушка, пожалуйста, не кричи. Ты ведь пригласил нас к обеду. Ты что, не помнишь?
— Не помню! По-моему, вы это сами сочинили, чтобы пообедать у меня на дармовщину! — бросил он язвительно, глядя на внучку.
Аннабел вспыхнула, казалось, сейчас она хлопнет дверью и уйдет. Харкорт поспешил успокоить ее и зашептал:
— Не обращай внимания… Ты ведь его знаешь… В его возрасте…
— Что вы там бормочете у меня за спиной! Что за невоспитанность, черт побери! — рявкнул мистер Рисколл. — Звонила твоя сестра. Вернется к Рождеству.
Пока они не вошли в столовую и не заняли свои места, он не проронил больше ни слова.
— Но ведь она хотела вернуться через несколько недель…
Что случилось?
Аннабел, разумеется, сразу переполошилась. Что, если Одри влюбилась там в кого-нибудь и вышла замуж? Аннабел рассчитывала, что сестра скоро вернется. Дома ужас что творится, а они с Харкортом хотели бы поехать отдохнуть. Нет, Од должна вернуться и пожить у них с Уинстоном… Не говоря уже о том, что надо нанять новую няню, и кухарку, и шофера. Анни сама никогда не могла с этим справиться, а если даже ей удавалось найти приличную прислугу, то она у нее в доме долго не задерживалась. Нет, решительно Од должна вернуться.
— Что она там делает? И вообще, где она? В Париже? В Лондоне?
Мистер Рисколл придал своему лицу осуждающее выражение, хотя на самом деле был очень доволен, что может досадить Аннабел.
— Нет, она в Турции.
— Ради всего святого, каким ветром ее туда занесло? — удивился Харкорт.
— Села с друзьями на «Восточный экспресс» и махнула в Стамбул. А теперь едет в Китай.
— Что-что? — взвизгнула Аннабел, а Харкорт только что рот не разинул от изумления и тотчас принялся осыпать Одри упреками:
— Слишком уж она у вас независима. Следовало бы ограничить ее свободу, в ее же интересах. Что подумают люди? Молодая девушка едет в Китай одна! Это же просто неприлично!
«Ишь разошелся, — думал мистер Рисколл. — Сейчас я тебе покажу!»
Его сжатая в кулак рука тяжело опустилась на стол.
— Гораздо более неприлично говорить в таком тоне о моей внучке в моем доме! И вообще, я был бы вам весьма признателен, если бы в дальнейшем вы потрудились держать свое мнение при себе. У Одри столько силы духа, воли и мужества, что вам и не снилось. По сравнению с ней Аннабел просто мокрая курица, хоть она мне и внучка. Поэтому вам лучше просто помолчать. И не обременяйте себя этими семейными обедами в моем доме. Ваши постные лица и ее хныканье, — он пренебрежительно ткнул пальцем в сторону Аннабел, которая открыла рот и во все глаза глядела на деда, — вызывают у меня несварение желудка.
Он тяжело поднялся на ноги, нашел свою палку и прошествовал в библиотеку, с размаху хлопнув дверью. Аннабел, вся в слезах, выскочила из-за стола, схватила сумочку и бросилась вон. Харкорт едва успел ее догнать. Пока они ехали домой, в Берлингем, она все время плакала, обвиняя мужа, который по своей слабохарактерности не мог защитить ее от нападок деда, и бранила Одри.
Харкорт счел за лучшее не возражать ей и, как только они вернулись домой, под благовидным предлогом улизнул. Втайне от всех он навещал некую хорошенькую и весьма темпераментную молодую особу. Аннабел, естественно, и понятия об этом не имела. Как и Эдвард Рисколл. Впрочем, старику все это было глубоко безразлично. С тех пор как ушли Аннабел с Харкортом, прошло уже несколько часов, а он все сидел в библиотеке, думая об Одри. И в его сознании образ внучки соединялся с образом Роланда, ее отца. Она сейчас в Китае… Он помнит… Да, Китай.
Одна ли она там или с Роландом?.. Запамятовал… Как ему ее не хватает!
Глава 12
От Стамбула до Шанхая более пяти тысяч миль, и при благоприятных обстоятельствах это путешествие могло занять около двух недель. Публикации, которые Чарльз собирается подготовить для «Таймс», касаются в основном правительства Чан Кайши, находящегося в Нанкине. Кроме того, он хотел бы написать о Шанхае, о демилитаризованной зоне и о Пекине. Может быть, удастся разузнать что-то новое о революционерах-коммунистах, которых в тысяча девятьсот двадцать восьмом году загнали в сопки. У Чарльза уже был накоплен обширный материал, он предусмотрительно запасся документами, необходимыми для аккредитации, и рекомендательными письмами. Тем не менее он отлично понимал, как трудно будет собрать необходимую информацию. До этих головорезов-коммунистов, конечно, не доберешься, нечего и надеяться взять у них интервью, но Чан Кайши, вероятно, не откажет ему во встрече.
Разумеется, все сведения, которые ему удастся получить дорогой, тоже потом войдут в его статьи.
Портфель с записными книжками и бумагой всегда был у него под рукой. Когда они вечером ехали в Анкару, он объяснил Одри, как ведет свои записи. Она почувствовала, что вступает в новую, доселе неведомую ей жизнь. И окончательно в этом уверилась, когда в Анкаре они пересели в другой поезд. Вспомнив «Восточный экспресс», она рассмеялась — до того здесь все было иначе. Впереди нее в вагон садились две турчанки с курами и козленком.
Этим поездом они доехали до Анкары, минуя озера Ван и Урмия, добрались до границы с Ираном, пересекли горный массив и достигли Тегерана. На вокзале кишмя кишел народ, было необычайно оживленно, повсюду слышался громкий говор. Одри зачарованно смотрела вокруг, то и дело щелкая «лейкой», пока Чарльз покупал билеты на ночной почтовый поезд в Мешхед, находящийся на самой северной границе с Афганистаном.
Мешхед считается святым городом, и почти все пассажиры в поезде стояли на коленях в молитвенной позе.
Женщины на вокзале в Тегеране выглядели весьма живописно, некоторые из них поразительно хороши собой. Одри в своем простеньком платье вызывала у них восхищение. Они, не скрывая любопытства, разглядывали ее, а две юные девушки даже подошли, потрогали ее медно-золотистые волосы и бросились бежать, хихикая и укрываясь чадрой.
Для Одри все было ново и удивительно в этом мире. И сама она привлекала всеобщее внимание, смешанное, правда, с легким неодобрением — ведь на ней не было обязательной для восточной женщины чадры.
К утру они приехали в Мешхед и вскоре пересекли границу с Афганистаном. Потом прошла, казалось, целая вечность, прежде чем они достигли Кабула. Две тысячи миль остались позади, уже неделю они были в дороге, и Одри казалось, что теперь одно упоминание о поезде будет вызывать у нее отвращение. Но когда она увидела величественную и мирную красоту заката, увидела, как выходят из поезда местные жители, несущие кожаные котомки со своими скромными пожитками, то поймала себя на мысли, что никогда в жизни не была так счастлива.
Она еще помедлила, глядя, как заходит солнце, потом обратила свой взор к Чарльзу и встретила его ласковую улыбку.
Усталость, дорожные неудобства, грязь — четыре дня им негде было помыться — похоже, все это было им нипочем. Он одной рукой обнял ее за плечи, другой — подхватил один из чемоданов и засмеялся, видя, как она размахивает своей изящной сумочкой с косметикой, которую, кажется, ни разу не открыла за последнюю неделю.
— По-моему, ты совсем забросила свою косметику, любовь моя!
Его не покидала тревога, что их путешествие окажется слишком тяжелым для нее, но ничуть не бывало! Все трудности и лишения Одри переносила с завидной легкостью, и, когда в Нангапарбате поезд сошел с рельсов и им пришлось пройти пешком миль десять, он не услышал от нее ни одной жалобы. Разве какая-нибудь другая женщина выдержала бы это?
— Ну что, не жалеешь, что приехала?
— Нисколечко! — отвечала она.
Сбывалось все, о чем она мечтала, — неизведанный и прекрасный мир, лишенный всяких примет цивилизации, такой, каким задумал его Бог: ни небоскребов, застилающих горизонт, ни асфальта под ногами, ни назойливых автомобильных гудков. Однажды ночью они лежали на продавленной узкой кровати в одной из тех гостиниц, где Чарльз обычно останавливался. Одри нежно провела ладонью по его спине, он счастливо вздохнул, повернулся и обнял ее.
— И как тебя сюда занесло, сумасшедшая ты девчонка, — сонно пробормотал он.
И мыс Антиб, и Готорны, и их друзья, и аляповатая роскошь отеля «Пара палас» в Стамбуле — все осталось в другой жизни, но Одри ничего и не надо было. Только эта узкая кровать в пустой комнате, этот неизведанный и чудный мир, этот человек, который лежит сейчас рядом с ней и в объятиях которого она засыпает каждую ночь…
— Чарльз?..
Уже засыпая, она снова прижалась к нему привычным движением, будто никогда в жизни иначе и не засыпала.
— Мм?
— Я никогда не была так счастлива.
Она уже тысячу раз говорила ему об этом. Он улыбнулся и, погружаясь в блаженный сон, прошептал:
— Сумасшедшая девчонка… давай спать…
Наутро им предстояло встать в шесть часов. Позавтракав козьим молоком и сыром, они поспешили выйти, чтобы поспеть к поезду.
Миновав Исламабад, они к полудню достигли Кашмира. На этот раз их путешествие было менее тяжелым, хотя поезд выглядел совершенно допотопно. В четыре часа поутру они прибыли в Ладакх. Чарльз взглянул на звездное небо. На душе у него было спокойно, и Одри мирно спала в его объятиях.
Поезд несколько раз останавливался, с великими усилиями преодолевая подъем. Наконец он втащился на высоту около восьми тысяч футов, и теперь начался плавный спуск. Прежде чем они достигнут Лхасы и смогут отдохнуть, им предстоит проехать еще восемьсот миль. Чарльзу этот маршрут был хорошо знаком. По его расчетам, от Ладакха до Лхасы они должны были добраться дня за два, однако на самом деле на это у них ушло трое суток.
В Лхасу они приехали совершенно измученные. Уже было проделано две трети пути до Шанхая, но именно на этом этапе у всякого путешественника возникает чувство, будто он никогда не достигнет цели. Гостиница, где всегда останавливался Чарльз и куда он привез сейчас Одри, прилепилась на вершине горы.
Куда ни кинешь взгляд, везде бродят в оранжевых одеяниях монахи, некоторые из них поют. Здесь чувствуешь себя ближе к Богу, и трудно представить, что где-то бесконечно далеко существует совсем другой мир. Душа невольно обретает здесь некий мистический опыт. Одри долго-долго стояла у окна и думала об отце. Интересно, бывал ли он в этих краях… Потом они с Чарльзом пообедали при свечах рисом и бобовой похлебкой с мясом. Одри вполне утолила голод, однако ее мучило любопытство — и, как оказалось, не напрасно! Чем же их все-таки накормили? Когда выяснилось, что маленькие кусочки, которые плавали в супе, были на самом деле мясом змеи, Одри скорчила гримасу и рухнула на постель, чем ужасно насмешила Чарльза.
— А знаешь, — задумчиво проговорила она немного спустя, — иногда мне кажется, что я видела фотографии этих мест в альбомах моего отца…
Накануне она написала деду н постаралась объяснить, почему пустилась в это путешествие. Но что она могла ему сказать?
Ее прежняя жизнь так далеко ушла в прошлое, что казалась почти нереальной. Конечно, она ни на минуту не забывала о том, что оставила своих близких… впервые в жизни. Но Чарльз прав: они подуются на нее немного, а потом снова привычно сядут ей на шею…
Из Лхасы они сначала ехали па мулах, затем сели на поезд.
Им предстоял теперь долгий путь до Чунцина.
Больше тридцати часов они тряслись в старинном маленьком поезде, затем их ожидало несколько пересадок, причем каждый раз времени было в обрез. Одри неожиданно для себя обнаружила, что погода здесь стоит довольно холодная и люди одеты чуть ли не по-зимнему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45