Мы можем удерживать равновесие. Я не думаю, что кто-нибудь был бы счастлив, если бы мы перевернулись вверх дном, когда вы зашвырнёте ваш метеорит внутрь.
Бриттон передвинулась к дальней части оборудования за контролем балласта.
— Кстати, раз уж речь зашла о компьютерах, у вас есть идея, что это может быть? — Она указала на высокую, стоящую отдельно башню из чёрной стали, без каких-либо отличительных знаков, за исключением замочной скважины и небольшого логотипа с надписью «Датаметрика безопасности». Она заметно отличалась от прочей электроники корабля. — Люди Глинна установили её ещё в Элизабет. Есть и другая, поменьше, на капитанском мостике. Ни один из моих офицеров не может понять, зачем она нужна.
МакФарлэйн с любопытством провёл рукой по её скошенной передней части.
— Ни малейшей идеи. Может быть, это имеет отношение к люку экстренного сброса?
— Именно так я поначалу и подумала, — она вывела его из комнаты, и они вместе направились по коридору с металлическим полом, по направлению к лифту. — Но она, похоже, связана со многими ключевыми системами корабля.
— Хотите, я спрошу у Глинна?
— Нет, не стоит беспокойства. Как-нибудь я сама его спрошу. Но вот я, болтаю без умолку о «Рольвааге», — сказала она, нажимая на кнопку лифта. — Мне интересно, как люди становятся охотниками за метеоритами.
МакФарлэйн смотрел на неё, когда лифт начал спускаться. Она оказалась очень уравновешенной женщиной; она держала плечи ровными, а подбородок высоко. Но это не был военный тип жёсткости; скорее, подумал он, нечто вроде некрикливого чувства собственного достоинства. Она знала, что Сэм — охотник за метеоритами; он размышлял, знает ли она о Масангкэе и фиаско, связанным с метеоритом Торнарссук. «У нас с тобой много общего», — подумал МакФарлэйн. Можно только догадываться, как сложно оказалось для неё снова надеть форму и пройтись по мостику, думая о том, что говорят люди за её спиной.
— Я попал под метеоритный дождь в Мексике.
— Не может быть! И вы выжили.
— Лишь однажды был зарегистрирован случай, когда метеорит попал в человека, — сказал МакФарлэйн. — В женщину, которая лежала в постели и страдала от ипохондрии. Камень замедлился, когда пролетел сквозь верхние этажи её дома, поэтому она отделалась крупным синяком. И, конечно, ей пришлось выскочить из постели.
Бриттон засмеялась; чудесный звук.
— Так что я вернулся к учёбе и стал планетарным геологом. Но я никогда не был особенно хорош, разыгрывая из себя чистого учёного.
— А что изучают планетарные геологи?
— Длинный список скучных предметов, прежде чем приступать к по-настоящему интересным. Геология, химия, астрономия, физика, математика.
— Звучит заманчивее, чем обучение на капитана. А интересные предметы?
— Самое яркое воспоминание — в выпускном классе мне довелось исследовать марсианский метеорит. Я изучал влияние космических лучей на его химический состав — пытался найти способ, чтобы узнать его возраст, в общем.
Дверь лифта открылась, и они вышли наружу.
— Настоящий марсианский камень, — сказала Бриттон, открывая дверь и делая шаг в ещё один бесконечный коридор.
МакФарлэйн пожал плечами.
— Мне нравилось искать метеориты. Это было чем-то вроде поисков сокровищ. И мне нравилось изучать метеориты. Но я не любил протирать локти на факультетской вечеринке или ездить на конференции и болтать со знатоками камней о выбросах от столкновений или о механизме образования кратеров. Полагаю, чувство было взаимным. В любом случае, моя академическая карьера длилась пять лет. Мне отказали в должности. И с тех пор я всегда работал сам по себе.
Он задержал дыхание, думая о бывшем партнёре, и понимая, что неправильно выбрал последние слова. Но капитан ничего не сказала, и момент ускользнул.
— Всё, что я знаю о метеоритах — это камни, которые падают с неба, — сказала Бриттон. — Откуда они берутся? Кроме как с Марса, конечно.
— Марсианские метеориты очень редки. По большей части, метеориты — ошмётки камней с внутренней части пояса астероидов. Маленькие осколки и кусочки планет, что разорвались после образования Солнечной системы.
— Но та штука, которую вы ищете сейчас, не слишком-то мала.
— Ладно, большинство метеоритов маленькие. Но для сильного удара требуется не очень-то и много. Тунгусский метеорит, который ударил по Сибири в тысяча девятьсот восьмом, имел ударную энергию, равную десятимегатонной водородной бомбе.
— Десять мегатонн?
— И это ещё крошечная картофелина. Некоторые метеориты ударяют о Землю с кинетической энергией, большей, чем сто миллионов мегатонн. Это тот вид взрыва, который ложит конец целой геологической эпохе, убивает динозавров, и вообще — портит день всем и каждому.
— Боже! — Бриттон покачала головой.
Он сухо рассмеялся.
— Не беспокойтесь. Они достаточно редки. Падают раз в сто миллионов лет.
Они прошли сквозь ещё один лабиринт коридоров. МакФарлэйн чувствовал, что безнадёжно заблудился.
— Все метеориты одинаковы?
— Нет, нет. Но большинство из тех, что падают на землю, обычные хондриты.
— Хондриты?
— Проще говоря, старые серые камни. Довольно скучные. — МакФарлэйн помедлил. — Они относятся к железо-никелевому типу — вероятно, наподобие того, за которым мы плывём. Но самый интересный тип метеоритов называется «Си-Ай хондритами».
Он замолчал. Бриттон посмотрела на него.
— Это сложно объяснить. Наверное, навеет на вас скуку.
МакФарлэйн помнил, как затуманивались чьи-нибудь глаза на вечеринках в его юные, невинные годы, полные энтузиазма.
— Я из тех, что изучали астронавигацию. Испытайте меня.
— Ну, «Си-Ай хондриты» слипаются прямо из чистого, настоящего, пылевого облака, из которого образовалась Солнечная система. И это делает их очень интересными. Они содержат ключ к разгадке того, как эта система образовалась. А ещё они очень стары. Старше, чем Земля.
— А каков возраст Земли?
— Четыре с половиной миллиарда лет.
Он отметил неподдельный интерес, светящийся в её глазах.
— Невероятно.
— А ещё были теории, что есть ещё более невероятный тип метеоритов…
МакФарлэйн внезапно замолчал, разбираясь в себе. Он не хотел возвращения старой навязчивой идеи; не сейчас. Они шли в наступившей тишине, и МакФарлэйн чувствовал на себе любопытный взгляд Бриттон.
Коридор закончился задраенным люком. Отцепив крепительные планки, Бриттон потянула люк на себя. Стена звука налетела на них; оглушительный рёв неисчислимых лошадиных сил. МакФарлэйн проследовал за капитаном на узкие помостки. Футах в пятидесяти под ногами можно было различить две огромные турбины, ревущие в унисон. Необъятное пространство казалось совершенно покинутым; очевидно, что и этот отсек тоже управлялся компьютером. Сэм для поддержки схватился за металлический шест. Тот бешено вибрировал в его руке.
Бриттон поглядывала на него со слабой улыбкой, пока они пробирались по помосткам.
— «Рольвааг» черпает энергию в паровых котлах, а не в дизельных моторах, как другие корабли, — сказала она, стараясь перекричать рёв. — Однако, у нас есть и дизельный двигатель — на всякий случай. На современных кораблях вроде этого вы не можете позволить себе потерять мощность. Потому что если вы её потеряете, у вас ничего не останется: ни компьютеров, ни навигации, ни противопожарного оборудования. Вы превратитесь в дрейфующий понтон. Мы называем такое судно МВ: мертвец на воде.
Они прошли сквозь ещё одну тяжёлую дверь у передней переборки двигательного отсека. Бриттон захлопнула её, затем прошла вниз по коридору, который закончился у закрытой двери лифта. МакФарлэйн следовал за ней, благодарный за тишину.
Капитан остановилась у лифта, повернулась и задумчиво посмотрела на него. Внезапно до него дошло, что у неё в мыслях было больше, чем просто тур по старому моряку «Рольваагу».
— Господин Глинн прочёл хорошую лекцию, — наконец, сказала Бриттон.
— Рад, что вы так думаете.
— Знаете, команда корабля может быть очень суеверной. Даже удивительно, насколько быстро слухи и предположения могут обернуться фактами в каютах. Мне кажется, его обращение было достаточно убедительным, чтобы подавить всякие домыслы.
После короткой паузы она заговорила снова.
— У меня такое чувство, что господин Глинн знает больше, чем он сказал. Впрочем, нет, не так. Я думаю, может быть, он знает меньше, чем высказал, — сказала она и искоса глянула на МакФарлэйна. — Не так ли?
МакФарлэйн растерялся. Он не знал, что Ллойд или Глинн рассказали капитану — или, что сейчас более важно, о чём они предпочли умолчать. Тем не менее, он чувствовал, что чем больше она знает, тем лучше для корабля. У него было чувство близости к ней. Они оба допустили крупные промахи. Оба были вышвырнуты на обочину жизни на несколько больший срок, чем средний Джо. В глубине души он доверял Салли Бриттон.
— Вы правы, — сказал он. — Правда заключается в том, что мы почти ничего не знаем об этом метеорите. Мы не знаем, как могло настолько крупное тело пережить столкновение. Мы не знаем, почему оно не проржавело в пыль. Те небольшие электромагнитные и гравитационные данные, которые у нас есть, кажутся противоречивыми и даже невозможными.
— Понимаю, — сказала Бриттон. Она посмотрела МакФарлэйну в глаза. — Он опасен?
— Нет никаких причин, чтобы так думать. — Он помедлил. — Впрочем, нет и причин, чтобы так не думать.
Они помолчали.
— Я имею в виду, может ли он представлять угрозу кораблю или команде?
МакФарлэйн пожевал губу, размышляя, как ответить на этот вопрос.
— Угрозу? Он чертовски тяжёл. С ним будет сложно маневрировать. Но когда он прочно сядет в гнездо, я должен думать, что он будет менее опасен, чем трюм, заполненный горючей нефтью, — ответил он и посмотрел на неё. — А Глинн кажется мне человеком, который не пускает на самотёк ничего.
Несколько мгновений Бриттон размышляла над этим. Затем кивнула.
— Мне тоже так показалось: осторожный донельзя, — сказала она и нажала кнопку лифта. — Он один из тех людей, которым я рада на борту. Потому что в следующий раз, когда я сяду на риф, пойду на дно вместе с кораблём.
«Рольвааг», 3-е июля, 14:15
Когда «Рольвааг» благополучно пересёк экватор, с побережьем Бразилии и устьем Амазонки далеко к западу, проверенный временем ритуал начался на носу судна, точно так же, как происходил в течение сотен лет на всех океанских судах.
В тридцати футах под палубой и почти в девятистах ближе к корме, доктор Патрик Брамбель распаковывал свою последнюю коробку с книгами. Почти каждый год своей взрослой жизни он пересекал эту линию по меньшей мере раз, и находил сопутствующие церемонии — сваренный из носков «чай Нептуна», прохождение сквозь строй палубных матросов, вульгарный хохот опытных моряков — безвкусным до невозможности.
Он продолжал распаковывать и приводить в порядок свою обширную библиотеку всё время с тех пор, как «Рольвааг» покинул порт. Это было действом, которым он наслаждался почти так же сильно, как и, собственно, чтением книг. Он никогда не позволял себе торопиться. Сейчас Брамбель прошёлся скальпелем по последнему шву упаковочной ленты, отогнул края коробки и заглянул внутрь. Любящими пальцами вытащил самую верхнюю книгу, «Анатомию меланхолии» Бёртона, и поласкал её замечательную, наполовину кожаную обложку, прежде чем поместить её на последнюю свободную полку в своей каюте. «Orlando Furioso» была следующей, затем «A rebours» Хэйсмана, Колериджевские лекции по Шекспиру, сборник эссе доктора Джонсона «Бродяга», Ньюмановская «Apologia pro Vita Sua». Ни одна из этих книг не имела отношения к медицине; фактически, из более чем тысячи эклектических книг в путевой библиотеке Брамбеля лишь дюжина или около того могли рассматриваться как профессиональные — и те он отложил в медицинский чемодан, чтобы удалить профессиональное пятно из дорогой его сердцу библиотеки. Доктор Брамбель прежде всего читатель, и лишь затем — доктор.
Опустошив, наконец, коробку, Брамбель вздохнул со смешанным чувством удовлетворения и сожаления и сделал шаг назад, чтобы получше обозреть книги, стоящие плотными рядами на каждой горизонтальной поверхности и на полках. И сразу же услышал в отдалении лязг двери, за которым последовал мерный звук шагов. Брамбель неподвижно ждал, вслушиваясь, и надеясь, что это не к нему, но наверняка зная, что это не так. Шаги остановились, и со стороны приёмной донёсся короткий двойной стук.
Брамбель вздохнул ещё раз, совсем иначе, чем до этого. Быстро оглядел кабинет. Потом, заметив хирургическую маску, схватил её и приладил поверх рта. Он знал, что она полезна, когда надо поторопить пациентов. Бросил на книги последний любящий взгляд, затем выскользнул из кабинета, прикрыв за собой дверь.
Он прошёл по длинному коридору к приёмной, мимо палат госпиталя с пустыми койками, мимо операционных, мимо патологоанатомической лаборатории. Там стоял Эли Глинн с толстой папкой под мышкой.
Взгляд Глинна упал на хирургическую маску.
— Я не знал, что у вас посетители.
— Нет, никого, — сказал Брамбель через маску. — Вы — первый.
Глинн ещё на несколько мгновений задержал взгляд на маске, затем кивнул.
— Очень хорошо. Мы можем поговорить?
— Конечно.
Брамбель направился в комнату для консультаций. Он нашёл Глинна одним из самых необычных существ, которых когда-либо встречал: человек с культурой, который не находит в ней наслаждения; человек с умением говорить, который никогда к нему не прибегает; человек со скрытными серыми глазами, который избрал своим делом найти слабости всех, но уберечь свои собственные.
Брамбель закрыл дверь в комнату для консультаций.
— Прошу, садитесь, господин Глинн, — он махнул рукой на папку. — Полагаю, это медицинские истории? Они запоздали. По счастью, в них пока не было нужды.
Глинн проскользнул в кресло.
— Я отложил некоторые досье, которые могут потребовать вашего внимания. Большая часть — рутина. Есть лишь несколько исключений.
— Понимаю.
— Начнём с экипажа. У Виктора Ховелла крипторхидизм яичка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60