– Разве хоть кто-нибудь еще вел себя так романтично?
– Я не знаю. – Мерлин облизнула полные губы. – Я не часто выхожу из дому.
Рансом расстегнул несколько пуговиц на ее одежде и погладил обнажившееся тело. На ней было немного нижнего белья – всего лишь одна сорочка отделяла его руку от нежной груди. Он прикоснулся к ней, Мерлин напряглась. С нарастающим удивлением девушка смотрела на него, как будто он только секунду назад предстал перед ней.
– Что ты чувствуешь? – спросил он, обнаружив среди мягких изгибов самый чувствительный. – Тебе нравится?
– Что? – Рассеянным взглядом она смотрела куда-то сквозь него. – Ах да, я… ой, Боже… Что вы делаете?
– Я собираюсь любить тебя, Чара. Я хочу, чтобы тебе было… – он склонился над ней и нежно поцеловал, – восхитительно.
Мерлин казалось, что она тает, как шоколад на жарком солнце. Вздрогнув, она глубоко вздохнула. Если именно это называется вольностью личного характера, то непонятно, почему кто-то должен вообще возражать против такого блаженства?
Рансом расстегнул ее блузу, разгоряченными руками обхватил тело и заскользил ими вверх, поднимая сорочку. Большими пальцами он погладил снизу ее грудь, затем кругами провел по соскам. Мерлин вздрогнула и закусила губу, разрываясь между смущением и восторгом. Но ее сознание уже не могло выразить эти два чувства одновременно. Все ее мысли растворились в ошеломительно расцветающих ласках, в ощущениях, которые дарил его язык, увлажняя вершинку ее груди.
Тяжесть его тела вдавила ее в перины из гусиного пуха, и из уст ее вырвался тихий, почти щенячий писк.
– Мерлин, – прошептал он. – Маленькая птичка, милая моя колдунья… Ой!
Неожиданно Рансом откатился на середину кровати, как был, в одежде и сапогах, и схватился за ребра:
– Черт возьми, что за…
Герцог с недоумением взглянул на ее талию, а затем схватил за карман ее передник, сорвал и с силой отбросил его. Все содержимое с металлическим звоном высыпалось на пол. Рансом приподнялся на локте и взглянул на нее с усмешкой:
– У тебя там капкан, да?
Мерлин смотрела на него, растворяясь в этом новом блаженстве, потрясенная его близостью: этот притягательный незнакомый запах, это теплое крепкое тело, тесные объятия. Она скользила взглядом по линии его подбородка, по изгибу смеющихся губ.
– О Боже! – воскликнул он. – Когда ты так смотришь на меня…
Рансом снова склонился над ней. Теплый язык опять завоевывал ее рот, а бедро и край сапога сильно давили ей на ногу. Свободной рукой он завернул юбку вокруг ее талии, полностью обнажив ноги. Прежде чем девушка сумела что-нибудь произнести, он схватил за руку и провел ее ладонью по своей груди вниз, к животу, и еще ниже. Рука ее уперлась во что-то твердое, выпирающее под бриджами, и от этого прикосновения он сладостно застонал. Вдруг он отпустил ее руку и резко рванул свою одежду… В ладони у Мерлин оказалась его обнаженная плоть – горячая, гладкая, настойчивая.
Мерлин всхлипнула, ее наполнили возбуждение и стыд. Никогда раньше она не чувствовала ничего подобного, никогда ни один человек не был еще с ней так близок. Это было прекрасно. Девушка испытывала одновременно и смущение, и радость, и сладкое, ноющее желание. Ей сильно хотелось чего-то, а он, похоже, знал, чего именно, потому что давал ей как раз то, что нужно.
Рансом прижался к ней своим телом и покрыл поцелуями все лицо и шею. Его горячая плоть прильнула между ее ног, как будто что-то отыскивая, заскользила по чувствительной коже, пока Мерлин не застонала в ответ. Она прогнулась назад, чтобы полнее насладиться этим скольжением, как вдруг ощутила резкое вторжение – настолько прекрасное, что даже боль растворилась в удовольствии страсти.
Рансом обнял ладонями ее лицо и начал двигаться мягкими толчками. Это было как солнце, мягкость травы и летний бриз, потом толчки ускорились, как будто сгущалась буря и в резких порывах ветра застучал суровый ливень. Мерлин полностью отдалась ему: так раскинувший крылья буревестник свободно парит в необузданных объятиях шторма. Она как будто раскачивалась в его власти, и эта сила вознесла ее в сияющие голубые высоты – так высоко, что едва можно было дышать. Затем еще выше, через напряжение и жажду, пока все вокруг не залилось светом, как от взорвавшейся молнии, – и Мерлин громко вскрикнула от наслаждения и боли. Она вцепилась в его тело, как будто боялась упасть, спускаясь на землю через сияющие тучи. Рансом нежно притянул ее к себе, шепча слова любви и утешения, тяжелым дыханием согревая ее щеку.
– Мерлин, – простонал он, – мне никогда не было так хорошо. Я думаю… – он беззвучно сглотнул, – ты скажешь, что это невозможно… Боже, так действительно не бывает, но, по-моему, я люблю тебя. – Рансом гладил ее, нежно целовал лицо. – Я люблю тебя, Мерлин. Ты мне веришь?
В его голосе слышалось такое смятение, такая неожиданная теплота. Мерлин открыла глаза и постаралась сосредоточиться на вопросе.
– Конечно, – пробормотала она, надеясь с помощью быстрого согласия уйти от настойчивых расспросов. Мерлин попыталась прикрыть ноги юбкой, но он перехватил ее руку.
– Не надо, – сказал он. – Ты такая красивая. Не нужно меня стесняться. – Он пробежал пальцами по гладкой и чуть влажной коже ее бедра: – Тебе понравилось, Мерлин? Я сумел порадовать тебя?
Девушка просто кивнула в ответ, даже не осознав смысл вопроса. Рансом взял ее руку и притянул к своим бедрам.
– А мне с тобой было замечательно! Ты чувствуешь? Боже мой, я уже хочу тебя снова. Мерлин, милая Мерлин… я хочу тебя, я хочу тебя всю. Я хочу, чтобы все твои мысли были только обо мне.
– Но как же мое крыло…
– К дьяволу твое крыло! – Хлопковая блуза треснула, когда он наполовину обнажил ее плечо и поцеловал мягкую кожу подмышки. – Боже мой, какая ты чудесная!
– А вы разве не хотите снять сапоги? – робко спросила Мерлин. – Таддеус будет в ярости, если вы запачкаете покрывало.
Рансом поднял глаза и расхохотался.
– Я не переодевался перед ужином, так почему я должен переодеваться перед десертом? – Он снова прижался к ней. – Кроме того, у его светлости герцога Деймерелла никогда не бывает грязи на сапогах.
– Ох, – судорожно выдохнула Мерлин, почувствовав, как его твердая плоть снова вошла в нее, погрузившись на всю длину за один гладкий толчок. Руками он проскользнул под ягодицы и приподнял ее навстречу себе.
Тело Мерлин откликнулось волной возбуждения. Теперь она уже знала, чего ожидать, знала, куда ведет нарастающий ритм. Это было удивительное открытие, не менее изумительное, чем все другие открытия в ее жизни. Отдавшись этому чуду, Мерлин забыла стеснение, забыла о конструкции крыла и вообще обо всем на свете. Рансом целовал ее, и она целовала его в ответ. Его руки крепко сжали ее и увлекли за собой, когда он перевернулся на спину.
На этот раз все продолжалось дольше. Намного. Он стянул с нее блузу и сорочку и гладил ее плечи, шею, грудь… Мерлин трепетала. Она с трудом, неуклюже расстегнула пуговицы его рубашки, развязала галстук и обнажила гладкие, мускулистые шею и грудь. В сгустившихся сумерках увлажненная потом кожа казалась мраморной.
Искры возбуждения разбежались по всему телу и сгустились внизу ее живота. Неожиданно Рансом крепко прижал ее к себе и перевернул, снова подмяв под себя. Он снова и снова прерывистым шепотом повторял ее имя, и вдруг это слово перешло в низкий стон, его пальцы стиснули ее плечи, и он упал лицом в ее волосы.
Мерлин испуганно подумала, а вдруг от этого можно умереть, если легкие так и не смогут восстановить дыхание и восхитительная агония сожжет ее дотла. Но нет, после вспышки молнии и чувства падения она осталась жива, и спустя мгновение ощутила толчок его плоти, долгий и судорожный, и услышала, как Рансом застонал от восторга.
Он обнимал Мерлин и испытывал необычное чувство – смотрел на себя как бы со стороны. Мужчина и женщина, лежащие на кровати в сгущающейся тьме. Он знал, что удовлетворен, даже счастлив – так сильны были эмоции, только что захлестнувшие его. Он чувствовал, что ему приятно ощущать рядом ее спокойное дыхание.
Однако дневной свет угас, и вместе с ним Рансома покинули иллюзии. Он взял женщину, которая ему не принадлежала. Он только что нарушил все принципы приличия и чести, которых придерживался всю жизнь. Наслаждение обернулось нестерпимым отчаянием. Рансом ненавидел себя.
– Нет, – простонал он. Преступление уже свершилось, и преступник он сам. Это сделал он – человек, который должен был ее защищать. Его долг, его моральные обязательства, его честь как джентльмена…
Мерлина повернулась к нему, и в полумраке он разглядел, что она улыбается. Рансома охватило такое раскаяние, что хотелось завыть. Он уткнулся лицом в подушку и до боли сжал голову ладонями, чтобы хоть как-то сдержать стон отчаяния.
– Мистер герцог, – прошептала Мерлин, тронув его за руку. Не в силах справиться с голосом, он лишь промычал в ответ. – Мистер герцог, – сказала она немного громче. – Конечно, я нечасто выхожу из дому, но я никогда не встречала такого, как вы.
И тут Рансом рассмеялся. Он так хохотал, что кровать под ним заходила ходуном. Мерлин села и безрезультатно попыталась его успокоить, похлопывая по спине и нараспев повторяя «ну-ну, все хорошо», как будто бы он не смеялся, а плакал.
Да ему и хотелось плакать. В это невозможно было поверить. Никогда в жизни – ни в бреду, ни пьяным – не терял он контроль над собой и не давал воли своим страстям. Он привык всегда отвечать за свои поступки и не представлял, как может быть иначе. Рансома, сколько он себя помнил, всегда учили дисциплине. Ему постоянно внушали, что он должен понимать, к каким последствиям может привести данная ему власть, и должен отвечать за эти последствия. Объясняли, что его долг – пользоваться этой властью аккуратно и бережно.
Да, у него были слабости и желания, но пойти у них на поводу, обидеть невинную девушку, которая имела право ожидать от него защиты…
– О Господи! – Он снова уткнулся лицом в подушку. – О Господи! – стонал он. – В этой соли все-таки что-то было…
Глава 3
– Не думал, что доживу до этого, – сказал Таддеус и швырнул на стол перед Рансомом тарелку подгоревшего, приправленного томатом бекона. – Не думал, что посажу за свой стол ублюдка.
Рансом подавил желание выбить ему пару зубов, и так основательно прореженных жизнью.
– Не твое дело, – сухо ответил герцог. – Я сделаю все как надо.
– Нет, как раз мое дело, чертов извращенец. – На столе со стуком появилась чашка мутного, чуть теплого чая. – Я о ней заботился, именно я. Мы с Теодором все эти годы, честь по чести… А потом явились вы, одетый с иголочки джентльмен, с хорошо подвешенным языком… Что она знала обо всем этом?.. Ни разу даже не видела такого развратника, ни разу. Вы просто похотливый сукин сын…
– Хватит! – От ледяного голоса Рансома даже сам король Георг замер бы как вкопанный. – Я же сказал, что все исправлю.
Таддеус резким движением поставил решетку с остывшими ломтиками поджаренного хлеба возле тарелки Рансома.
– Сделанного не воротишь, – мрачно сказал старик. – Хотел бы я знать, как вы все это теперь исправите.
– Я на ней женюсь.
Таддеус замер на полпути к кладовке.
– Женитесь? Теперь?
Рансом не ответил. Со злостью он жевал свой завтрак.
– Когда? – настойчиво спросил Таддеус.
– Когда получу разрешение.
– Епископ Регли живет рядом, в Барнстейпле. Вы можете добраться туда за полчаса.
Рансом почувствовал, что краснеет. Боже мой, именно Регли, один из ближайших дедушкиных друзей. Он представил себе, как станет рассказывать свою историю этому высокомерному упрямому церковнику, станет просить, умолять его выдать разрешение на женитьбу… Нет, даже думать о таком унижении было мучительно.
– Я съезжу за разрешением в Лондон, – сказал он и ощутил отвращение от необходимости оправдываться перед каким-то слугой, который сует нос не в свое дело.
Таддеус развернулся и прошаркал обратно.
– Так не пойдет, сэр.
– Отстань ты, чертов старик, – резко ответил Рансом.
– Чертов подлец, – вторя ему, пробормотал Таддеус.
Рансом отодвинул стул и прорычал:
– Я женюсь на ней, понимаешь ты?! Что еще тебе нужно?!
– Сегодня.
Рансом уставился на старика, челюсть его дрожала от сдерживаемого гнева. Таддеус стоял, выставив вперед горшочек с джемом. Приложив усилие и совладав с собой, Рансом опустил веки и посмотрел на стол. Он выбрал кусок хлеба, который раскрошился меньше других, и положил на свою тарелку. Секунду помедлив, Таддеус подошел и ложкой выложил на хлеб неаппетитный ком апельсинового джема.
– Она там, наверху, спит, как ягненочек, – сказал старик. – Как малое невинное дитя…
– Я поговорю с ней, когда проснется.
Таддеус плюхнул на хлеб еще один комок джема.
– …Никогда не знала матери, даже не помнит ее. Никогда и не жила даже по-человечески.
– Это я вижу, – язвительно заметил Рансом.
– Конечно, видите! – На хлеб плюхнулась третья ложка джема. – Вы, такой светский джентльмен, умело воспользовались невинной девушкой, которая вам доверяла.
Рансом подавил в себе желание сказать грубость. Еще одна ложка варенья, положенная поверх предыдущих, дрогнула и скатилась вниз, на почерневший бекон.
– Ее бедная мать, милая женщина, настоящая леди… сейчас, наверное, перевернулась в могиле. – Таддеус продолжал накладывать джем на тарелку Рансома. – Она лежала на смертном одре, и мы с Теодором обещали ей, что будем беречь малышку. Да мы и берегли ее, хорошо берегли, пока не появился мистер Вертихвост… – Варенье расползлось по всему бекону и стекало по сморщенной кожуре томата. – Появился, никого не спросив, и милую доченьку леди Кларесты сделал настоящей шл…
– Замолчи! – Отпихнув стул, Рансом вскочил на ноги. В неожиданно звонкой тишине это слово прозвучало угрожающе. – Если тебе дорога жизнь, старик, ты не станешь заканчивать эту фразу.
Таддеус выпрямился. Его лысая голова не доставала двух дюймов до плеча Рансома. Долгую секунду старик смотрел герцогу прямо в глаза, потом с яростью выгреб из горшочка весь оставшийся джем и размазал его по тарелке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49