— Надеюсь, оно пройдет в спокойной обстановке и будет кратким.
Слушание оказалось более кратким, чем кто-либо мог предположить.
* * *
Выстрел раздался где-то у нас над головами, и на долю секунды у меня мелькнула мысль, что все мы — покойники. Громкий треск, разорвавший уплотнившийся от людской скученности воздух, заставил зал, и без того взвинченный до предела, замереть в немой мизансцене ужаса. Потом последовала запоздалая реакция Дэнни: он громко хрюкнул, и в зале разверзся ад. Женщины визжали. Мужчины вопили. Кто-то заорал: «Ложись!», и половина присутствующих полезли под кресла, кто-то плашмя плюхнулся на пол, кто-то крикнул: «Его убили!»
Я лишь немного пригнул голову: не хотел ничего пропустить. Все помощники шерифа выхватили табельное оружие и, озираясь по сторонам, искали того, кто стрелял. Они беспорядочно указывали вверх, вниз, туда-сюда.
По этому поводу спорили потом много лет, но я уверен, что второй выстрел раздался секунды через три, не более. Пуля попала Дэнни в грудь, но в этом уже не было необходимости, потому что первая пробила ему голову. Зато один из помощников шерифа, находившийся в передней части зала, увидел, откуда был сделан выстрел. Хоть в этот момент еще ниже пригнулся, я все же заметил, что он указывал на балкон.
Двойная дверь распахнулась, и люди в панике бросились бежать. Посреди поднявшейся истерики я продолжал сидеть на своем месте, жадно впитывая детали происходящего. Помню Люсьена Уилбенкса, склонившегося над своим клиентом. Руфуса Бакли, ползущего на четвереньках к выходу мимо ложи жюри. И никогда не забуду судью Нуза, невозмутимо сидящего в своем кресле и в очки, сдвинутые на кончик носа, наблюдающего за хаосом в зале так, словно подобную картину ему приходилось видеть чуть ли не еженедельно.
Время, казалось, замерло, каждая секунда длилась по меньшей мере минуту.
Пули, сразившие Дэнни, были выпущены из-под потолка над балконом. Но, хоть весь балкон был битком забит людьми, никто не заметил дула, торчавшего на высоте десяти футов над их головами. Как и все остальные, зрители смотрели исключительно на Дэнни Пэджита.
За последние десятилетия округ не раз ремонтировал и подновлял зал судебных заседаний, как только удавалось выжать из казны несколько лишних долларов. В конце шестидесятых, чтобы улучшить освещение, здесь был устроен подвесной потолок. Снайпер нашел идеальную позицию в межэтажном перекрытии над подвесными панелями, в вентиляционном коробе. Там, лежа в темноте, он терпеливо ждал, наблюдая за происходящим сквозь щель шириной в пять дюймов, которую устроил, приподняв одну из панелей.
Когда стало ясно, что стрельбы больше не предвидится, я осторожно подполз к барьеру, отделявшему зал от судейского возвышения. Полицейские кричали, требуя очистить помещение, подталкивали зрителей в спины и давали самые противоречивые указания. Окруженный несколькими помощниками шерифа, Дэнни лежал под столом. Мне были видны лишь его ноги, они не двигались. Люсьен Уилбенкс стоял рядом. Прошло минуты две, паника начала стихать. И тут снова поднялась стрельба, на сей раз, к счастью, за пределами зала. Я выглянул из окна и увидел, как люди разбегаются, заскакивая в первые попавшиеся двери. Какой-то старик показывал пальцем наверх, на что-то, находившееся у меня над головой, видимо, на крыше здания.
Шериф Макнэт как раз обнаружил лежбище снайпера, когда раздались новые выстрелы. С двумя своими помощниками он взбежал по лестнице на четвертый этаж, потом по полуразрушенной винтовой лестнице вскарабкался к фонарю на крыше. Дверь была забаррикадирована, но они слышали над головой топот снайпера и цоканье падающих гильз.
Единственной мишенью стрелка была теперь контора Люсьена Уилбенкса, особенно ее верхние окна. Он целенаправленно расстреливал их одно за другим. Этель Твитти, находившаяся в тот момент на нижнем этаже, залезла под стол, вереща и рыдая одновременно.
Выбежав из зала, я бросился вниз по лестнице, туда, где толпилось множество людей. Я совершенно не представлял, что именно собираюсь делать. Шеф полиции велел всем оставаться в здании. В перерывах между очередями все начинали нервно переговариваться, как только стрельба возобновлялась — шикать друг на друга, призывая к тишине. Мы думали лишь об одном: «Сколько еще это будет продолжаться?»
Я стоял вместе с Раффинами. После первого выстрела в зале мисс Калли упала в обморок. Макс и Бобби, поддерживая мать, не могли дождаться, когда можно будет увезти ее домой.
* * *
Продержав в заложниках весь город в течение часа, снайпер расстрелял наконец все патроны, оставив лишь один — для себя, и, в последний раз нажав на курок, тяжело рухнул на дверцу, ведущую в фонарь. Выждав несколько минут, шериф Макнэт высадил ее. Хенк Хатен снова был наг. И мертв, как пешеход, сбитый на дороге тяжелым грузовиком.
Помощник шерифа помчался вниз по лестнице, вопя:
— Все кончено! Он мертв! Это Хенк Хатен!
Было почти забавно смотреть на обескураженные лица людей. Хенк Хатен? Все лишь повторяли имя, не находя слов. Хенк Хатен?!
— Тот адвокат, у которого съехала крыша?
— Я думал, его держат взаперти.
— Разве он не в Уайтфилде?
— А я вообще считал, что он давно умер.
— Кто такой Хенк Хатен? — спросила у меня Карлотта, но я был в таком шоке, что не мог произнести ни слова. Люди собрались в тени под деревьями и топтались там, не зная, оставаться на месте в ожидании новых невероятных событий или ехать домой и попытаться осмыслить то, из которого только что удалось выйти живыми. Семья Раффин уехала немедленно, без колебаний: мисс Калли было плохо.
Машина «скорой помощи» безо всякой спешки увезла тело Дэнни Пэджита. Вынести труп Хенка Хатена из здания оказалось труднее, но в конце концов его удалось спустить по лестнице и, завернутого с головы до ног в белую простыню, положить на носилки.
Я отправился в редакцию, где, ожидая меня, Маргарет и Уайли пили кофе. Мы были слишком потрясены, чтобы вести осмысленный разговор. Казалось, весь город потерял дар речи.
Немного придя в себя, я сделал несколько звонков, нашел того, кто был мне нужен, и около полудня покинул редакцию. Проезжая по площади, я увидел, как мистер Декс Пратт, владелец стекольной мастерской — он еженедельно давал в «Таймс» рекламу ее услуг — остекляет окна и двери в конторе Люсьена. Я не сомневался, что сам Люсьен сидит дома на веранде, откуда виден купол здания суда, и накачивается виски.
До Уайтфилда было три часа езды на юг от Клэнтона. Я не был уверен, что смогу туда добраться, потому что меня все время тянуло повернуть направо, взять курс на запад, пересечь реку и к заходу солнца оказаться где-нибудь в глубине штата Техас. Или свернуть налево, направиться на восток и найти какую-нибудь работающую допоздна забегаловку поближе к Атланте.
Какое безумие! Как могло случиться, что на такой тихий маленький городок, как Клэнтон, обрушился подобный кошмар? Я мечтал поскорее убраться оттуда.
Так и не успев оправиться от шока, я подъехал к Джексону.
* * *
Психиатрическая клиника располагалась в двадцати милях к востоку от Джексона, на автомагистрали, соединявшей два штата. Я пробился через пост охраны, козыряя именем врача, которое удалось выяснить в результате телефонных переговоров.
Доктор Веро оказался очень занят, так что мне пришлось около часа листать журналы в приемной. И лишь после того, как я заверил девушку-администратора, что не уйду из клиники и, буде понадобится, поеду за доктором к нему домой, тот выкроил несколько минут для разговора со мной.
У Веро были длинные волосы и борода с проседью. Акцент явно выдавал жителя северной части Среднего Запада. Судя по двум дипломам, висевшим на стене захламленного кабинета, он учился в Северо-западном университете и Университете Джонса Хопкинса, хотя подробнее разобрать тексты дипломов в сумерках возможности не представлялось.
Я рассказал ему, что произошло утром в Клэнтоне, после чего он заявил:
— Я не имею права давать информацию о мистере Хатене. Как вам уже объяснили по телефону, мы обязаны хранить врачебную тайну.
— Были обязаны, больше не обязаны.
— Это не зависит от факта смерти больного, мистер Трейнор. Тайна остается тайной, и, боюсь, я не смогу обсуждать с вами этого пациента.
Я достаточно долго общался с Гарри Рексом, чтобы знать, что ответ «нет» никогда нельзя принимать как окончательный, поэтому пустился в подробный рассказ о деле Пэджита: начал с девятилетней давности суда над ним и закончил условно-досрочным освобождением, красочно описав жуткую панику, последние месяцы царившую в городе. Я поведал психиатру о том, что однажды воскресным вечером видел Хенка Хатена в Независимой церкви Калико-Ридж и что, как мне показалось, никто из прихожан понятия не имел о событиях последних лет его жизни.
Я был убежден: город имеет право знать, что заставило его сорваться. Насколько этот человек был болен? Почему его выписали? Существовало множество вопросов, и пока «мы» не узнаем правды, «мы» не сможем преодолеть, пережить этот трагический для города эпизод. Я поймал себя на том, что вполне профессионально «выжимаю» информацию. И лед наконец тронулся.
— Что из мной сказанного вы собираетесь опубликовать? — спросил он.
— Лишь то, что вы сами разрешите. Если что-то не для печати, просто скажите.
— Давайте пройдемся.
Прихватив кофе в картонных стаканчиках, мы уселись на бетонной скамейке в тенистом больничном дворике.
— Вот то, что вы можете напечатать, — начал Веро. — Мистера Хатена привезли сюда в январе 1971 года. С диагнозом «шизофрения» он был помещен в клинику, прошел курс лечения и в октябре 1976 года выписан.
— Кто поставил диагноз? — спросил я.
— А это уже не для печати. Согласны?
— Согласен.
— Это строго конфиденциально, мистер Трейнор. Вы должны дать мне слово.
Я отложил ручку, блокнот и сказал:
— Клянусь на Библии: то, что вы мне сейчас расскажете, опубликовано не будет.
Веро долго колебался, не спеша глотал кофе, в какой-то момент мне даже показалось, что он вот-вот замкнется и попросит меня уехать. Но, немного расслабившись, доктор продолжил:
— Я лечил мистера Хатена с самого начала. Шизофрения была у него в роду. Его мать, а вероятно, и бабка страдали шизофренией. Это заболевание довольно часто передается по наследству. Еще во время учебы в колледже он время от времени лежал в стационаре, но, заметьте, сумел получить диплом. В середине шестидесятых, после второго развода, он переехал в Клэнтон, чтобы начать жизнь сначала. Но последовал еще один развод. Он обожал женщин, однако никогда не мог сохранить семью. В Роду Кассело он был очень влюблен и неоднократно просил ее выйти за него замуж. Думаю, этой молодой даме он немного надоел. Ее убийство оказалось страшной травмой для его психики. А когда присяжные отказались вынести смертный приговор ее убийце, он, я бы сказал, перешел грань.
— Спасибо за столь деликатное выражение, — сказал я, припомнив диагноз, которым припечатал Хенка в свое время город: «законченный кретин».
— Он слышал голоса, — продолжил свое повествование Веро, — главным образом голос мисс Кассело. Двое ее маленьких детей тоже «разговаривали» с ним. Дети умоляли его защитить их и спасти их мать, описывали кошмар, свидетелями которого оказались: как их мать насиловали и убивали в ее собственной постели. Они винили мистера Хатена за то, что он не пришел ей на помощь. Ее убийца, мистер Пэджит, своими насмешками тоже донимал его из тюрьмы, причиняя невыносимые муки. Много раз я наблюдал в смотровое окошко, как он у себя в палате кричал на мистера Пэджита.
— А присяжных он не упоминал?
— Как же, как же! Очень часто. Он знал, что трое — мистер Фаргарсон, мистер Тиле и миссис Рут — отказались подписать смертный приговор, и по ночам, бывало, выкрикивал их имена.
— Странно. Ведь присяжные поклялись не разглашать тайну совещательной комнаты. Горожане узнали эти имена всего месяц назад.
— Видите ли, он ведь был помощником обвинителя на том процессе.
— Да, был. — Я живо припомнил Хенка Хатена, то, как он сидел рядом с Эрни Гэддисом, не раскрывая рта, и выглядел усталым и совершенно безучастным. — Он говорил что-нибудь о мести?
Веро отпил кофе и помолчал, видимо, решая, стоит ли отвечать на мой вопрос, потом сказал:
— Да. Он их ненавидел. И желал им смерти так же, как мистеру Пэджиту.
— Тогда зачем его отпустили?
— О его выписке я ничего сказать не могу, мистер Трейнор. В тот момент меня здесь не было. Вероятно, клиника имела на этот счет какие-то соображения.
— Вас здесь не было?
— Я два года преподавал в Чикаго. Когда вернулся, мистера Хатена здесь уже не было.
— Но вы просматривали историю его болезни?
— Да, и, судя по записям, его состояние за время моего отсутствия радикально улучшилось. Врачам удалось найти наилучшее сочетание препаратов, так что симптомы его психоза были в значительной мере сняты. Его перевели для дальнейшей реабилитации в специальную коммуну в Тьюпело, а потом его следы как-то затерялись. Излишне вам объяснять, мистер Трейнор, что в этом штате, как, впрочем, и во многих других, лечение душевнобольных не является одной из приоритетных задач. У нас катастрофически не хватает персонала и средств.
— А вы бы его выписали?
— Не могу утверждать. Мне кажется, мистер Трейнор, что я и так уже сказал достаточно.
Я поблагодарил доктора Веро за откровенность и еще раз пообещал хранить тайну. Он попросил прислать ему экземпляр газеты с тем, что я об этом напишу.
В Джексоне я остановился у первого попавшегося «Макдоналдса» и купил чизбургер, потом из автомата позвонил в редакцию, испытывая некоторое любопытство: не пропустил ли я еще какой-нибудь стрельбы? Маргарет вздохнула с облегчением, услышав мой голос.
— Уилли, возвращайтесь как можно скорее, — сказала она.
— Почему?
— С Калли Раффин случился удар. Она в больнице.
— Что-то серьезное?
— Боюсь, что да.
Глава 44
Благодаря облигациям, выпущенным округом в 1977 году, нашу больницу удалось отлично отремонтировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51