— Никто не рискнет поручиться. Существует уловка: в случае примерного поведения срок могут скостить до десяти лет.
Его это обескуражило так же, как и меня в свое время. К сожалению, ни один человек, хоть как-то связанный с системой правосудия или системой наказаний, не мог точно ответить на мои вопросы об исполнении приговора, вынесенного Дэнни Пэджиту. Условно-досрочное освобождение в Миссисипи представляло собой непроглядный глубокий колодец, к краю которого, боюсь, я подошел слишком близко.
Леон рассказал мне, что долго пытал мать по поводу вердикта, спрашивал, голосовала она за пожизненное заключение или за смертную казнь. Но она ответила, что все присяжные поклялись хранить тайну совещательной комнаты.
— А что вам об этом известно? — спросил он.
Мне было известно очень мало. Мисс Калли ясно дала понять, что была не согласна с вердиктом, однако это еще ничего не значило. В течение нескольких первых недель после оглашения приговора ходили разные слухи. Большинство завсегдатаев суда сошлись на том, что три, может быть, четыре присяжных отказались голосовать за смертную казнь. Мисс Калли они не были склонны включать в эту группу.
— Пэджитам удалось их подкупить? — спросил Леон. Мы как раз свернули на длинную тенистую аллею, ведущую к самой большой в Клэнтоне средней школе.
— Это самая распространенная версия, — ответил я. — Но точно никто ничего не знает. Последний раз смертный приговор белому подсудимому выносился в округе сорок лет тому назад.
Он остановил машину, и мы долго смотрели на массивную дубовую дверь школы.
— Значит, смешанное обучение в конце концов все же ввели, — сказал он.
— Да.
— Никогда не думал, что доживу до этого. — Леон улыбнулся с большим удовлетворением. — Я мог только мечтать ходить в эту школу. Когда я был мальчиком, отец работал здесь сторожем, и я иногда приходил к нему по субботам, бродил по длинным коридорам, любовался, тут так красиво... Я понимал, почему не могу здесь учиться, но никогда не мог смириться с этим.
Что я мог сказать? Я лишь слушал. Речь профессора была скорее печальной, чем ожесточенной.
Постояв немного, мы двинулись в обратный путь, через железнодорожное полотно. Снова очутившись в Нижнем городе, я с удивлением обратил внимание на множество тесно припаркованных друг к другу дорогих автомобилей с номерами других штатов. Большие семьи сидели на верандах своих домов, наслаждаясь вечерней прохладой; во дворах и на улицах играли дети. Машины продолжали прибывать, за стеклами задних окон виднелись нарядно упакованные свертки.
— Дом — это место, где живет мама, — произнес Леон. — И на Рождество все приезжают домой.
Когда мы подъехали к дому мисс Калли, Леон поблагодарил меня за дружбу с его матерью.
— Она постоянно говорит о вас, — добавил он.
— Наверное, о том, как я хорошо ем, — пошутил я, и мы рассмеялись. Из дома доносился новый запах. Леон замер, втянул носом воздух и с видом знатока определил:
— Тыквенный пирог.
В тот сочельник я уехал домой ближе к вечеру, а они стали собираться в церковь. После возвращения из церкви предстоял ритуал обмена подарками и рождественских песнопений. В доме в тот момент находилось более двадцати Раффинов; я не мог себе представить, как они размещаются там на ночь, но был уверен, что никто не сетует на неудобства.
Как бы хорошо меня ни принимали, я чувствовал, что в определенный момент следует удалиться. Потом будут объятия и слезы, песни и рассказы, я не сомневался, что Раффины охотно делились бы радостью и со мной, но понимал: бывают моменты, когда члены семьи должны остаться в своем тесном кругу.
Впрочем, что я мог знать о настоящих семьях?
Я отправился в Мемфис, в дом моего детства, который уже лет десять не удостаивался рождественского украшения. Мы с отцом пообедали в ближайшей китайской забегаловке. Давясь супом с китайскими пельменями, я не мог не думать о суете, царящей на кухне мисс Калли, и обо всех тех деликатесах, которые она достает из духовки.
Отец изо всех сил изображал интерес к моей газете. Я посылал ему экземпляр каждого номера, но после пяти минут разговора понял, что он не раскрыл ни одного из них. Он был озабочен какой-то не сулящей ничего хорошего связью между войной в Юго-Восточной Азии и рынком ценных бумаг.
Мы быстро поели и разошлись в разные стороны. Грустно, но ни он, ни я и не подумали купить друг другу подарки.
На рождественский обед я отправился к Би-Би, которая в отличие от отца была страшно рада меня видеть. Она пригласила трех вдовствующих подруг — миниатюрных старушек с голубыми волосами — на шерри с ветчиной, и мы впятером, рюмочка за рюмочкой, наклюкались. Я щедро потчевал дам рассказами об округе Форд; иные из них были правдивы, иные — бессовестно приукрашены. Пообщавшись с Бэгги и Гарри Рексом, я кое-чему научился.
К трем часам дня мы все уже клевали носами. На следующий день я с утра пораньше помчался в Клэнтон.
Глава 25
Однажды холодным днем в конце января с площади прогремели выстрелы. Я мирно сидел у себя в кабинете, отстукивая на машинке очерк о мистере Ламаре Фарлоу и его недавней встрече в Чикаго с однополчанами-парашютистами, когда пуля вдребезги разнесла оконное стекло и просвистела в каких-нибудь двадцати футах над моей головой. Таким образом, лениво тянувшаяся неделя, не изобиловавшая новостями, получила весьма неожиданное завершение.
«Моя» пуля была то ли второй, то ли третьей из выпущенной очереди. Я мгновенно бросился на пол, в голове с бешеной скоростью замелькали вопросы. Где мой пистолет? Неужели Пэджиты совершили вооруженное нападение на город? Или это Дюран с сыновьями вышли на охоту? Я на четвереньках пополз к своему портфелю, а пули со свистом продолжали рассекать воздух. Похоже, стреляли откуда-то с противоположной стороны площади, но, объятый паникой, я не мог сообразить наверняка. После того как одна из пуль влетела в кабинет, звук пальбы стал казаться еще более громким.
Вывалив на пол содержимое портфеля, я вспомнил, что оставил пистолет то ли в машине, то ли дома. Итак, я не был вооружен и почувствовал себя беззащитной козявкой. Да, не тому учили меня Гарри Рекс с Рейфом!
Поначалу страх парализовал меня. Потом я вспомнил, что внизу, в своем кабинете, должен находиться Басс Болтун, который, как большинство настоящих клэнтонских мужчин, всегда держал свой арсенал при себе. У него в столе имелись пистолеты, а на стене висели два охотничьих ружья — на тот случай, если во время обеденного перерыва вдруг приспичит поохотиться на оленя. Кто бы ни покушался на мою жизнь, он встретит жесткий отпор со стороны моих подчиненных. Во всяком случае, я на это надеялся.
Стрельба на время стихла, с улицы стали слышны крики и шум поднявшейся суматохи. Было около двух часов, в это время в центре города всегда царила деловая суета. Я заполз под стол, как инструктировали во время учебных тревог на случай торнадо, и откуда-то снизу услышал громкий крик Болтуна: «Всем оставаться на своих местах!» Я почти видел, как он, подхватив ружье и коробку патронов, пригибаясь и петляя, выбегает на улицу в предвкушении охоты. Чокнутый стрелок, кем бы он ни был, не мог найти худшего места, чтобы открыть пальбу: тысячи единиц огнестрельного оружия находились в помещениях, расположенных вокруг площади, — стоило лишь руку протянуть. В каждом припаркованном здесь автомобиле лежали как минимум две винтовки в багажнике и пистолет под водительским сиденьем. И владельцы не стали бы долго думать, прежде чем пустить их вход!
«Вот-вот начнется ответный огонь», — мелькнуло в голове. И это будет настоящая, ужасная война.
Стрельба возобновилась. Скорчившись под столом, я пытался восстановить дыхание и одновременно анализировал ситуацию. Звук выстрелов, похоже, не приближался. По мере того как часы громко отсчитывали секунды, я сообразил, что нападавший целился не в меня, пули попали в мое окно случайно. Послышались полицейские сирены, потом еще выстрелы и крики. Да что же, черт возьми, происходит?!
Внизу зазвонил телефон, кто-то быстро снял трубку.
— Уилли! Вы в порядке? — заорал с нижних ступенек лестницы Болтун.
— Да!
— На крыше суда снайпер!
— Ничего себе!
— Не вздумайте поднимать голову!
— В этом можете быть уверены!
Я немного расслабился и чуть приподнялся, чтобы снять телефонную трубку и позвонить Уайли Мику домой. Оказалось, что он уже мчится к нам. Потом я подполз к балконной двери и открыл ее. Судя по всему, это привлекло внимание снайпера: он выпустил очередь, просвистевшую в четырех футах надо мной, и на меня посыпался густой град осколков. Я распластался на животе и задержал дыхание, как мне показалось, чуть ли не на час. Огонь не ослабевал. Кем бы ни был сумасшедший стрелок, что-то не на шутку его разозлило.
Последовало восемь выстрелов, куда более громких теперь, при открытой двери. Потом пятнадцатисекундная пауза — снайпер перезаряжал ружье — и еще восемь. Я слышал звон разбивающихся стекол, цоканье рикошетом отскакивающих от кирпичей пуль, треск откалывающегося от колонн дерева. В какой-то момент посреди этой пальбы голоса стихли.
Когда появилась возможность двигаться, я осторожно перевернул на бок одно из кресел и укрылся за ним. Балкон ограждали чугунные перила, за ними и за креслом я мог чувствовать себя в относительной безопасности. Не могу объяснить, что именно заставляло меня выдвигаться навстречу снайперу, — просто мне было двадцать четыре года, я владел газетой и знал, что должен написать подробный репортаж об этих драматических событиях, а для этого требовались подробности.
Выглянув наконец из-за кресла и посмотрев сквозь перила, я увидел снайпера. Купол над зданием суда был странно приплюснутым, наверху имелся небольшой фонарь с четырьмя открывающимися на все стороны окнами. Там-то и сидел стрелок. Когда я в первый раз заметил его, он выглядывал через одно из окон, чуть приподняв голову над подоконником. У него оказалось черное лицо под светлой шевелюрой. Меня пробрала дрожь: мы имели дело со стопроцентным психом.
Перезарядив ружье, он чуть привстал и принялся палить абсолютно наугад. На нем не было рубашки, что, учитывая погоду, показалось еще более странным: на дворе было градусов тридцать, и вот-вот мог пойти снег. Я мерз даже в своем весьма элегантном шерстяном костюме от Митло.
Белая грудь снайпера была разрисована черными полосами наподобие зебры. То есть белый человек отчасти перекрасился в черного.
Любые передвижения по площади были невозможны. Полиция заблокировала прилегающие улицы, и полицейские метались от дома к дому, низко приседая и прячась за стоявшими у тротуаров машинами. Время от времени в витрине того или иного магазина возникало и тут же исчезало какое-нибудь любопытное лицо. Стрельба прекратилась, и снайпер исчез, нырнув под подоконник. Три помощника окружного шерифа, прижимаясь к стенам, бросились вдоль зданий, расположенных напротив суда, и ворвались в них. Потянулись минуты ожидания.
Уайли Мик протопал вверх по лестнице и вскоре, оказавшись у меня за спиной, уже разглядывал разбитые окна. Он дышал так тяжело, будто совершил спринтерский забег от своего загородного дома.
— Две пули попали сюда, — пояснил я.
— Где он? — спросил Уайли, выбирая позицию для съемки.
— В фонаре на крыше. — Я махнул рукой в сторону купола. — Будь осторожен. Стоило мне открыть балконную дверь, он тут же пальнул.
— Ты его видел?
— Да, мужчина, белый, с черными пятнами.
— А-а, один из этих...
— Пригни голову.
Несколько минут мы стояли, согнувшись и прижавшись друг к другу. Полицейские бессмысленно суетились внизу, явно взволнованные тем, что оказались в центре невиданного происшествия, но совершенно не понимая, что делать.
— Кто-нибудь ранен? — спросил Уайли, вдруг испугавшись, что упустил возможность сфотографировать кровь.
— Откуда я могу это знать, сидя здесь?
Потом снова раздалось несколько выстрелов, очень быстро и тревожно последовавших один за другим. Мы выглянули и увидели снайпера, высунувшегося над подоконником до плеч, но он тут же метнулся в сторону и исчез. Уайли навел фокус и начал снимать через широкоугольный объектив.
Бэгги со своими дружками сидел в барристерской, расположенной на верхнем этаже, но не прямо под куполом, а наискосок. Когда стрелок начал практиковаться в стрельбе по движущимся мишеням, они оказались скорее всего ближайшими к нему человеческими существами. После того как стрельба возобновилась в девятый или десятый раз, приятели, видимо, не на шутку испугались и, уверовав, что их вот-вот изрешетят, решили взять судьбу в собственные руки. Кое-как им удалось поднять давно присохшую раму единственного окна каморки. Мы с замиранием сердца наблюдали, как из образовавшейся щели был выброшен электрический шнур длиной футов в сорок, его конец почти достиг земли. Потом в зазоре между поднятой рамой и наружным кирпичным подоконником показалась правая нога Бэгги, а вслед за ней и все тучное колыхающееся тело. Разумеется, Бэгги настоял на том, чтобы лезть первым.
— О Господи! — выдохнул Уайли с каким-то даже ликованием и вскинул камеру. — Они же все пьяны в стельку.
Уцепившись за электрический провод, Бэгги со всей возможной для него отвагой вывалился из окна и начал спуск. Впрочем, слово «спуск» едва ли соответствовало его стратегии, которая была не совсем ясна. Казалось, руки беглеца примерзли к проводу, он боялся их передвинуть. Вероятно, в комнате оставалось еще много провода, и когорта Бэгги должна была, постепенно отпуская свой конец, медленно доставить товарища на землю.
Оттого, что руки его были высоко подняты над головой, брюки поддернулись чуть ли не до колен, обнажив белую кожу над носками, гармошкой собравшимися на щиколотках. Правда, ни до, ни во время, ни после инцидента со снайпером собственный внешний вид Бэгги ничуть не волновал.
Пока длилась пауза, он, медленно вращаясь, висел на проводе футах в тридцати от нижнего края рамы. В оконном проеме виднелся Майор, намертво вцепившийся в другой конец провода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51