Но около девяти часов этот слух был опровергнут в кофейне. Две теории широко и возбужденно обсуждались в то утро в районе площади. Первая: мисс Калли спутала все карты просто потому, что она черная. Вторая: Пэджиты сунули двум-трем присяжным кругленькие суммы, так же как той врунье, суке Лидии Винс.
По наблюдениям Уайли, вторая теория имела больше приверженцев, чем первая, хотя едва ли не все участники дискуссии готовы были поверить во что угодно. Я понял, что чайно-кофейные слухи мне не помогут.
* * *
В субботу во второй половине дня я миновал железнодорожный переезд и медленно въехал в Нижний город. На улицах было оживленно: повсюду сновали дети на велосипедах, подростки играли в дворовый баскетбол, взрослые целыми семьями сидели на верандах, из открытых дверей лачуг лилась музыка, перед магазинами стояли компании хохочущих мужчин. Казалось, никто не оставался дома в субботний вечер, как того требовали правила пуританского ригоризма.
На веранде мисс Калли тоже собралась большая компания: Эл, Макс, Бобби, преподобный Терстон Смолл и еще один хорошо одетый священник. Исав оставался в доме, ухаживая за женой. Утром ее отпустили из больницы, строго наказав не вставать с постели три дня и даже пальцем не шевелить. Макс проводил меня к ней в спальню.
Она полусидела, обложенная подушками, и читала Библию. Завидев меня, широко улыбнулась и сказала:
— Мистер Трейнор, как мило, что вы приехали меня навестить. Садитесь, пожалуйста. Исав, принеси мистеру Трейнору чаю.
Исав, по обыкновению, беспрекословно бросился выполнять распоряжение жены.
Я сел на жесткий стул, стоявший у кровати. Мисс Калли производила впечатление вполне здорового человека.
— Меня тревожит судьба обеда, предстоящего в ближайший четверг, — пошутил я, и мы оба рассмеялись.
— Я в состоянии стоять у плиты, — заверила она.
— Ни в коем случае. У меня есть более плодотворная идея. Я принесу обед с собой.
— Почему-то меня это беспокоит.
— Не волнуйтесь, я принесу что-нибудь вполне съедобное, но легкое. Сандвичи, например.
— Сандвичи — это прекрасно, — улыбнулась она и похлопала меня по колену. — А у меня к тому времени поспеют помидоры.
Потом посерьезнела и отвернулась.
— Мы плохо выполнили свою работу, не так ли, мистер Трейнор? — В ее голосе звучали печаль и смущение.
— Вердикт не встретил одобрения, — согласился я.
— Это не то, чего я хотела.
И это на много лет вперед оказалось единственным, что я услышал от нее по поводу злополучного совещания присяжных. Исав позднее пояснил мне, что остальные одиннадцать человек поклялись на Библии не разглашать тайны голосования. Мисс Калли не стала клясться на Библии, но дала честное слово хранить секрет.
Я оставил ее отдыхать, а сам вышел на веранду, где провел следующие несколько часов, слушая разговоры о жизни, которые вели священники и ее сыновья. Устроившись в уголке и попивая чай, я старался не вмешиваться в беседу и время от времени отвлекался, поглощенный вечерними субботними звуками Нижнего города.
Потом преподобный Смолл и другой священник ушли, на веранде остались только Раффины, и разговор неизбежно коснулся суда, вердикта и того, какой резонанс он вызвал по другую сторону железной дороги.
— Он действительно угрожал присяжным? — спросил меня Макс. Я подробно описал, как это было, Исав по мере необходимости дополнял рассказ. Молодые люди были так же шокированы, как и все мы, видевшие это своими глазами.
— Слава Богу, что он всю жизнь проведет за решеткой, — сказал Бобби. У меня не хватило смелости открыть Раффинам правду. Они, как всегда, очень гордились своей матерью.
Тема преступления и процесса мне порядочно надоела. Я распрощался с хозяевами около девяти и медленно, без определенной цели, прокатился по Нижнему городу. В одиночестве. Тоскуя по Джинджер.
* * *
Город бурлил еще много дней. Мы получили восемнадцать писем, шесть из них я опубликовал в очередном выпуске, половина которого была посвящена состоявшемуся процессу, и это, разумеется, еще больше всколыхнуло общественность.
На протяжении всего лета мне казалось, что город никогда не перестанет судачить о Дэнни Пэджите и Роде Кассело.
Но в один прекрасный день оба персонажа вдруг отошли в историю. В мгновение ока, буквально в течение каких-нибудь суток, все забыли о суде.
По обе стороны железной дороги появился более важный повод для волнений.

Часть вторая
Глава 21
Безоговорочным предписанием, не оставлявшим места для сомнений и проволочек, Верховный суд распорядился немедленно ввести в действие систему смешанного школьного обучения. Больше никаких отсрочек, никаких апелляций, никаких обещаний. Перспектива безотлагательной интеграции повергла Клэнтон, как и все остальные города Юга, в шок.
Гарри Рекс принес мне официальный текст предписания и постарался объяснить все тонкости. Впрочем, особых сложностей для понимания он и не представлял. Все школьные администрации обязаны были срочно приступить к проведению в жизнь плана десегрегации.
— Это значительно повысит ваш тираж, — предсказал Гарри Рекс, жуя свою незажженную сигару.
Повсюду в городе тут же стали организовываться митинги, я освещал их в газете. Однажды жарким вечером в середине июля такой публичный сход проходил в гимнастическом зале одной из школ. Зал оказался битком набит взволнованными родителями. Уолтер Салливан, юрисконсульт «Таймс», был также поверенным в делах школьного совета. Он-то, не будучи лицом выборным, и держал в основном трибуну. Политики предпочитали прятаться за его спиной. Мистер Салливан без обиняков сообщил, что через полтора месяца, когда начнутся занятия, школьная система округа Форд будет полностью десегрегирована.
Собрание в школе для черных на Берли-стрит было менее многочисленным. Мы с Бэгги посетили и его, прихватив с собой Уайли Мика, чтобы сделать несколько снимков. И здесь мистер Салливан объяснил присутствовавшим, что предстоит. Его речь дважды прерывалась аплодисментами.
Разница между двумя этими собраниями поражала. Белые родители были рассержены и напуганы наступлением рокового дня, я видел даже плачущих матерей. В «черной» школе царила атмосфера триумфа. Здесь родители тоже были озабочены, но и воодушевлены тем, что их дети наконец получат возможность посещать хорошие школы. Хотя до приличных жилищных условий, достойной работы и удовлетворительного медицинского обслуживания было еще ой как далеко, интеграция в государственную систему образования представляла собой огромный шаг вперед на пути их борьбы за гражданские права.
Мисс Калли и Исав тоже явились на собрание. Соседи оказывали им знаки глубокого уважения, ведь еще шесть лет назад они отдали Сэма в белую школу, которая в те времена была для черного ребенка все равно что клетка со львами. В течение трех лет он был там единственным черным учеником, и семье пришлось дорого заплатить за это. Однако теперь казалось, по крайней мере им самим, что страдания были не напрасны. Спросить у Сэма, так ли это, возможности не представлялось, поскольку его здесь не было.
Еще одно собрание — только белых горожан, принадлежащих к верхушке среднего класса, — состоялось в Первой баптистской церкви. Организаторы этого митинга еще раньше начали сбор средств на строительство частной привилегированной школы, теперь же создание фонда внезапно стало насущной и безотлагательной необходимостью. Присутствовали несколько врачей и адвокатов, а также большинство членов престижных загородных клубов. Их дети, судя по всему, были слишком хороши, чтобы ходить в школу вместе с черными.
Очень быстро было решено уже к началу учебного года открыть школу в заброшенной фабрике на южной окраине города, сняв помещение на год или два, до тех пор, пока не будет построено новое здание. А между тем организаторы наспех собирали деньги на оплату учителей и закупку учебников, хотя гораздо больше, чем потребность избежать совместного обучения белых детей с черными, их волновала судьба футбольной команды. Порой участники собрания прямо-таки впадали в истерику, будто бы на три четверти процентов белая школьная система грозила их детям смертельной опасностью.
Я написал длинные репортажи, снабдив их крупными заголовками. Гарри Рекс оказался прав: наши продажи увеличились. К концу июля 1970 года тираж «Таймс» перевалил за пять тысяч — прежде такое показалось бы невероятным. После дела Роды Кассело и кампании школьной десегрегации я начал понимать то, что втолковывал мне в Сиракьюсе Ник Динер: «Хороший маленький еженедельник в провинциальном городке печатает не статьи, он печатает деньги».
Мне требовались новости, а Клэнтон поставлял их недостаточно. Когда случались недели затишья, я печатал напыщенные статьи об апелляциях, которые подавали Пэджиты. Обычно, помещенные в подвальном отделе первой полосы, они звучали так, словно парня могли с минуты на минуту выпустить из Парчмена, но едва ли моих читателей это продолжало волновать. Однако в начале августа газета пережила новый бум: Дейви Басс Болтун открыл мне глаза на специфику традиций школьного футбола.
Уилсон Коудл спортом не интересовался. Это оставалось бы его личным делом, если бы все остальное население Клэнтона каждый пятничный вечер не жило исключительно успехами и заботами местных «Пантер». Коудл задвигал Басса с его репортажами на последнюю страницу и почти никогда не публиковал спортивных снимков. Я же почуял запах денег, и «Пантеры» стали у меня героями первой полосы.
* * *
Мою собственную футбольную карьеру прервал в девятом классе садист — отставной морской пехотинец, которого почему-то наняли нас тренировать. Мемфис в августе — это сплошной тропический кошмар; в это время года какие бы то ни было занятия футболом должны быть вообще категорически запрещены. Тем не менее я вместе с товарищами наматывал круги по тренировочному полю в полной амуниции, включая шлем, при девяноста пяти градусах жары и чудовищной влажности, а тренер по некой загадочной причине запрещал нам пить. Рядом находились теннисные корты, и однажды, после того как меня из-за перегрева вывернуло наизнанку, я заглянул туда. Две девушки и два юноши перебрасывались мячами. Присутствие девушек делало картину весьма привлекательной, но что по-настоящему заворожило меня, так это большие бутылки с холодной водой, которую игроки пили, когда им хотелось.
Я распрощался с футболом, сменив его на теннис и девушек, и ни разу в жизни об этом не пожалел. В моей школе матчи проводились по субботам после полудня, поэтому я в отличие от практически всего остального населения округа не был адептом религии Пятничного Вечернего Футбола.
Теперь, однако, с готовностью стал ее новообращенным приверженцем.
* * *
Когда «Пантеры» собрались на первую тренировку, Болтун и Уайли отправились делать репортаж. Мы опубликовали на первой полосе большую фотографию, на которой были запечатлены четыре футболиста: два белых и два черных, а также еще одну, представлявшую тренерский состав, в который входил и один черный. Басс написал репортаж на несколько столбцов об игроках и радужных перспективах команды, несмотря на то что шла лишь первая неделя тренировок.
Начало учебного года получило широкое отражение в газете: интервью с учениками, учителями, представителями администрации и реплика от редакции, выражавшая безоговорочно одобрительную позицию по отношению к десегрегации. Надо отдать должное Клэнтону: город удержался от расовых волнений, которые в связи с началом занятий прокатились по всему Югу.
«Таймс» публиковала пространные материалы о капитанах болельщиков, участниках оркестра, командах младшей лиги — словом, обо всем, что только приходило нам в голову. И каждая история сопровождалась несколькими фотографиями. Не знаю, были ли дети, не попавшие на страницы нашей газеты, но если и были, то совсем немного.
Первый «домашний» матч «Пантеры» провели с командой соседей из Карауэя. Городок, как известно, меньше Клэнтона, зато его футбольной команде посчастливилось иметь гораздо лучшего тренера. Мы сидели вместе с Гарри Рексом и орали до хрипоты. На трибунах был аншлаг, большинство зрителей составляли белые. И — о чудо! — те самые белые, которые столь пламенно протестовали против смешанного обучения, на период игры абсолютно преобразились. В тот день на поле блистал Рики Паттерсон, ставший новой звездой. Этот черный парнишка не был великаном, но умел летать. В первом же тайме, получив первый же пас, он птицей пролетел восемьдесят ярдов и послал мяч за ворота противника. Во втором сделал то же самое с сорока пяти ярдов. И с того момента, стоило мячу оказаться в его руках, трибуны вскакивали и начинали вопить изо всех сил. Всего через полтора месяца после того, как город потрясло и повергло в ужас предписание о десегрегации, я увидел узколобых, нетерпимых провинциалов орущими как одержимые и прыгающими до небес каждый раз, когда мяч получала черная звезда.
Клэнтон выиграл со счетом 34:40, и мы не поскупились на беззастенчивые эпитеты в своем репортаже. Материал занял всю первую полосу. Мы учредили премию в сто долларов лучшему игроку недели, для чего обратились в некий фонд, концов которого, впрочем, не могли сыскать несколько месяцев. Нашим первым лауреатом стал Рики, что повлекло за собой еще одно интервью с еще одним портретом.
Когда команда Клэнтона выиграла первые четыре игры, «Таймс» сделала все, чтобы взвинтить публику еще больше. Тираж достиг пяти с половиной тысяч экземпляров.
* * *
Однажды жарким сентябрьским днем я шел вдоль площади, направляясь из редакции в банк. На мне была моя привычная одежда: вылинявшие джинсы, мятая хлопковая рубашка с пуговками на воротнике и подвернутыми рукавами, мокасины на босу ногу. Мне было уже двадцать четыре года. Являясь владельцем собственного дела, я начинал постепенно отходить от студенческого образа мыслей и подумывать о карьере. Однако делал это очень неторопливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51