– Без тебя знаю, – ответил Вавилов. – Что ты конструктивно можешь предложить?
– Могу спустить его на тормозах.
– И сколько это будет стоить? – спросил Толстиков. – Ты же, надо понимать, не альтруист, Александр Михайлович?
– Нет. Не альтруист.
– Постой. – Вавилов посерьезнел. – Что это за разговор – спустить на тормозах? Это несерьезно, Шурик. Говори, что ты конкретно можешь сделать. История – говно, я согласен. И закрывать ее надо. Как считаешь, Артур?
– Да нет слов, Володя, – сказал Ваганян. – Дело круто завернулось. Этот Буров…
– Крутой мужик?
– Скользкий, гад.
– Насколько я понял, речь идет о притоносодержательстве? – спросил Шурик.
– Ну да.
Ваганян плеснул себе виски и, в отличие от шефа, не разбавляя его водой, быстро выпил.
– Именно так вопрос и стоит. И кобениться тут сложно. Можно вышустрить только на личных контактах с Буровым.
– Так надо ему денег дать, – сказал Вавилов. – Делов-то.
– Нет, Володя. Так просто с ним не получится. Ты давно, видно, с ментами не общался.
– В таком аспекте давно, – согласился Вавилов. – А что у них, ментов, менталитет, прости за каламбур, изменился?
– Изменился. В последнее время изменился очень сильно, – сказал Ваганян. – Теперь с ними так просто не договоришься.
Вавилов поморщился. Артур явно намекал на его турецкую торговую эпопею, когда Вавилов действительно просто покупал всех милиционеров в округе, раздавая им по двадцать, тридцать, пятьдесят долларов еженедельно, и они обеспечивали идеальную «крышу». Конечно, «крыша» эта защищала от банд беспредельщиков, а от серьезных бандитов не спасала, ибо перестроечные менты при появлении крупных авторитетов просто исчезали. Как и не было их.
– Нынче другой расклад, Володя, – продолжал Артур, не заметив, что лицо шефа слегка затуманилось. Ваганян налил себе еще виски. – Сейчас они умудряются совмещать принципиальность и честность со взяточничеством. Избирательно как-то действуют. Смотришь – он принципиальный. Сморгнул только – бац! – а он уже на лапу просит. На самом деле, мне кажется, так все поворачивается, что им стало выгодно дела до конца доводить. Дикий период в России заканчивается. Законы начинают худо-бедно работать…
– Слушай, перестань ты чушь пороть! Нажрался, что ли, уже? – Вавилов грохнул кулаком по столу. – О чем он с тобой говорил, этот Буров?
– Об этом самом и говорил. Вот что Шурик сказал, то и маячит. Притоносодержательство. Причем с очень неприятными результатами. Убийство… Ребята эти, «Летящие»…
– Черт бы их подрал, уродов, – вставил Вавилов.
– Сам понимаешь, – продолжал Артур, – они идут как неработающие. Оперы сняли показания с соседей – те говорят, что парни уже полтора года ширяются каждый день, все время обдолбанные… Не вызывали милицию, потому что ребята вежливые. Тихие. Но весь подъезд их боялся. Там ведь мужиков толковых нет на лестнице, одни бабки да тетки. Когда парней забирали, только и слышно было вокруг – «слава богу» да «наконец-то». А по наркоте сейчас, сами знаете, дела крутят на полную катушку. Модная тема. На ней многие себе уже звездочки заработали, а еще больше тех, кто зарабатывает.
– Блядь! – рявкнул Вавилов. – Говорил я вам всем, мудачье вы этакое, говорил, чтобы и близко к фирме наркоты не было! Вот, дождались. Артур, ты-то что? Ты же профессионал. Что ты там устроил? Тут, понимаешь, даже оспаривать нечего. В чистом виде все… Притон? Да, притон! А как еще это назвать? Четверо пацанов полтора года живут, не работают, долбятся каждый день. Что это? Не притон, что ли? Как отмазываться будешь, Артур? И не ты один, а мы все. Что за херня! Журналисты там были?
– А как же? – Шурик выпил рюмку, крякнул, звонко стукнул донышком по столу. – Были. Полный комплект. Все были. И «НТВ», и «АИФ», и «МТV». И еще какие-то, я не знаю откуда.
– Пиздец. С этими…
– Ну, с этими-то проще договориться, чем с ментами. – Артур поморщился. – Журналисты, Володя, пусть тебя вообще не беспокоят. Это я на себя возьму. Ну, заплачу им там, сколько надо. Будут молчать, шавки подзаборные…
– Молчи уж! Шавки! Эти шавки уже не одного волка разорвали, между прочим. Так что тоже не залупайся особо-то.
– Ладно вам собачиться, – примирительно заговорил Шурик. – Нет таких проблем, которых умные люди не могли бы решить.
– Ну так давай, давай, давай! Чего ты там начал про тормоза? – закричал Вавилов. От выпитого виски – почти половины «Джонни Уокера» – он сильно разгорячился.
– Я знаком с этим Буровым, – просто сказал Шурик. – Я с ним поговорю. Все будет путем.
– Бред, – констатировал Вавилов. – Он что, дело, что ли, закроет? С таким букетом? С наркотой, с притоном? Ты ведь умный человек, Шурик. Ты же знаешь, что так дела не делают.
– Только так и делают. Может быть, у тебя он не возьмет деньги. И у тебя. – Шурик посмотрел на Ваганяна. – У тебя, – Рябой перевел взгляд на Толстикова, – точно не возьмет.
– Это почему же? – возмутился продюсер, осуществивший сегодня одну из самых успешных своих операций по перекупке артистов. – Почему же это у меня не возьмет, а у тебя возьмет? Я что, мордой не вышел? Или он «Тойоту» себе купил на зарплату следователя? Или это только ты ему игрушки покупаешь, папочка?
– Ты-то когда нажраться успел? – оборвал Вавилов речь Толстикова. Зыркнув на притихшего Илью Ильича, он посмотрел на Шурика.
– Во команда, скажи? Серьезное дело, а они уже оба в жопу.
– Это кто в жопу? Я нормальный. Совершенно нормальный, – промычал Артур и потянулся к водочной бутылке. – Я вообще, можно сказать, как стекло.
– Вот именно. – Шурик отобрал у него водку. – Именно что как стекло. Ты думаешь, я не знаю, как ты ночь провел? Вместе с покойником Кудрявцевым?
– А что такое?
Артур попытался встать из-за стола, но бессонная и безумная ночь, нервотрепка сегодняшнего дня и выпитая только что водка почти лишили его сил.
– Сиди, бандит, – спокойно сказал Шурик. – Ты бы, действительно, помолчал. Все, что мог, ты уже сделал.
– Шурик, так какие предложения? – вновь задал свой вопрос Вавилов.
– Я же сказал. Я все улажу. Правда, в этом варианте, ребята остаются без вашего прикрытия. Хотя… Можете, конечно, за них биться. Но в этом случае, если следствие упрется, они пойдут дальше копать. Под ваши связи. Под договоры с парнями. Под то, откуда у них деньги. Кто им их давал? Вы давали. За что? Как? Всплывет весь этот ваш «черный нал», все налоговые недоимки. Не говорю, что точно всплывет, но может. Надо вам это? Пацанов посадят ненадолго. Разумеется, за исключением Джеффа. Тот по полной поедет. Убийство в состоянии наркотического опьянения. Это дело серьезное и, ты же понимаешь, совершенно ясное. А дружки, думаю, вообще отделаются принудительным лечением. Так что это им только на пользу. Ну, потеряете группу, а много ли она вам приносила? Кроме нервотрепки, думаю, ничего.
– Она у нас, скорее, отнимала, – заметил Вавилов. – Но все равно – нехорошо как-то. Это ведь свои ребята, артисты фирмы. Общественное мнение будет не на нашей стороне.
– А если я сделаю так, что будет на вашей? – спросил Шурик.
– Слушай, а ты кто такой, вообще? – Вавилов откинулся на спинку кресла и нехорошо прищурился. – Ты что, думаешь, у меня своих каналов нет? Я, значит, не могу, а ты можешь?
– В данном случае, Володя, – рассудительно проговорил Шурик, – я бы советовал тебе вообще в это дело не лезть. Я знаю про твои каналы и знаю, насколько они мощные. Да, в этом смысле вы круче. Намного круче, чем я. Только если сейчас вы сами начнете этим делом заниматься – увязнете в нем на годы. И потеряете гораздо больше того, во что вам обойдется моя помощь.
– Ага. Вот, до главного добрались. И сколько же ты хочешь? Только учти, оплата по результату. Это именно тот случай, когда вперед я денег не дам. Даже тебе. Хотя я тебе и доверяю, Александр Михалыч, но дело, как ты сам сказал, уж больно гнилое. Не провалиться бы нам всем вместе с тобой.
– Не провалитесь, не волнуйся. А гонорар мой я прошу не деньгами.
– А чем?
– Бартер предлагаю. Я вам сохраняю честное и чистое имя. А вы мне… Помнишь, я утром говорил про фестиваль? Вы мне даете артистов.
– Ну, допустим. Что еще? Это ведь не все, Шурик? Или я тебя плохо знаю?
– Ты меня неплохо знаешь, Володя. Еще ты даешь мне контракт с Ренатой.
– Что? Какой контракт?
– Про который вот он недавно тут рассказывал. – Шурик кивнул в сторону Толстикова. – Который вы сегодня подписали.
– Да ты совсем охуел, что ли? – спросил Вавилов. – Ты чего, Рябой? Что с тобой? Перепил?
– Вы подумайте, – спокойно ответил Шурик, – а я вам завтра утром позвоню. Пока, чтобы времени не терять, поговорю с Буровым. Думаю, мое предложение вам выгодно по-любому. А деньги, ну, аванс, который Толстиков сегодня заплатил, я компенсирую. Это само собой разумеется. Мы же честные бизнесмены, не бандиты какие.
Александр Михайлович Рябой встал из-за стола, поклонился Вавилову, кивнул остальным и вышел из кабинета.
Портнов целую неделю не выходил из состояния бешенства.
Он вытащил эту суку из дерьма, сделал ее звездой, дал ей все, о чем она и мечтать не могла, сидя в своем Симферополе и работая в вонючем привокзальном ресторане. И так кинуть!
Квартира в центре. Машина, да не какая-нибудь, а хороший джип-лендкрузер. Всероссийская слава, в которой Рената-Хрената купалась с огромным удовольствием, – он-то видел, знал, что все эти вздохи-охи по поводу того, как ей надоели поклонники, – незатейливая ложь. Нравились ей истерики во время концертов, она с удовольствием прерывала представление, начиная уговаривать чересчур зафанатевших в зале мальчиков-девочек вести себя поспокойнее, а сама, стоило ей снова затянуть свой несчастный, навязший уже в зубах у нее самой и в ушах у Портнова «Самолет», постоянно провоцировала публику.
Любила в зал прыгнуть, когда видела, что охрана готова ее принять и мгновенно вынести на руках обратно на сцену. Но впечатление создавалось такое, что Рената летит в зал очертя голову, не ведая, кто ее подхватит, кто прикоснется, сожмет, погладит, примет на себя вес ее тела, желанного и желаемого десятками тысяч мальчиков и – спасибо унисексу – девочек.
Любила пособачиться с журналистами, вызывая их на грубость, доводя до белого каления, – это она умела. Ох, как умела!
Склочная провинциальная баба с характером базарной торговки, взлетевшая на вершину популярности и ставшая кумиром целой армии подростков, она за несколько месяцев обогатила своими провинциальными словечками и вульгаризмами сленг столичных фанатов, представляющих собой самые разные социальные группы. Умудрилась заочно перессориться с большинством своих товарищей по цеху, публично называя их бездарями и пустышками. Могла с утра напиться коньяку, а вечером, проспавшись и немного протрезвев, честно оторать концерт, после чего закатиться в гостиничный номер или ночной клуб и там нарываться на очередной скандал с какими-нибудь бандитами, или с администрацией, или с чужой охраной, или со своими же поклонниками.
После трех-четырехдневного загула она успокаивалась недели на две, и с ней снова можно было хоть как-то общаться, но потом опять наступали, как называл это Портнов, «критические дни» запоев, загулов и скандалов.
Однако несмотря на все эти ужасы, на истерики, которые закатывала Рената ему лично, обвиняя во всех смертных грехах, включая почему-то гомосексуализм, Портнов иногда испытывал к ней что-то похожее на симпатию и даже на робкую, слегка отдающую мазохизмом нежность.
Все– таки она была его детищем. Если бы не Портнов, не было бы и армии фанатов, и портретов на стенах чуть ли не в каждой квартире, где имелись дети, не было бы телепередач, пластинок в обложках с ее лицом, не было бы красочных журналов, с первых страниц которых солнечно улыбалось это чудовище с полудетским, наивным и простодушным лицом.
Жена ушла от Портнова через полгода его работы с Ренатой. Они не разводились. Валя просто переехала в свою старую квартиру, к маме. Портнову она не звонила, а ему было некогда позвонить самому и узнать, как живет законная супруга, поставившая душевный покой выше денег, которые стал приносить в дом муж, наконец-то напавший на «золотую жилу».
Последнее, что сказала Валя перед уходом, были слова о том, что она не хочет жить с «золотой жилой», а желает иметь нормального мужа, такого, который хоть иногда общался бы с ней, не говоря уже о том, чтобы ходить в гости, в ресторан или просто погулять.
Тогда, на очередных гастролях по Сибири, Портнов и оказался однажды ночью в номере Ренаты, и не просто в номере, а в ее постели.
И он, и она были изрядно пьяны, и, как думал Портнов, взбалмошная и раскрепощенная артистка сейчас покажет ему все, на что она способна и на что постоянно намекала при любом общении с журналистами. Но, к удивлению Алексея, Рената оказалась совершенной неумехой, стеснительной и неловкой в постели, как девочка из какого-нибудь советского кинофильма шестидесятых годов.
Утром Портнов понял, какую чудовищную, роковую ошибку он совершил. Протрезвевшая Рената ворвалась к нему в номер – Алексей ночью все-таки покинул недвижную в постели девушку, которая предавалась радостям секса, крепко зажмурив глаза, стиснув зубы и сжав пальцы в кулачки, – и закатила очередной скандал, совершенно на пустом месте, кричала что-то по поводу «паленой» водки и отсутствия буфета на этаже.
Но то были цветочки, то был просто нервный срыв, следствие похмельного синдрома. Главное заключалось в том, что после роковой ночи – Портнов именно так определил для себя несколько часов, проведенных с Ренатой в постели, – певица вообще перестала воспринимать своего менеджера, продюсера и директора как начальника. Он словно перестал для нее существовать.
Теперь Рената не здоровалась с ним, не обращала на него ни малейшего внимания, исполняла указания Алексея с таким видом, будто действует исключительно по собственной воле, и несколько раз едва не довела продюсера до сердечного приступа.
Она могла исчезнуть из гостиницы перед самым выездом на концерт и появиться в гримерке за десять минут до выхода на сцену, когда Портнов уже прикидывал, какие репрессии последуют в его адрес от местных устроителей и их «крыши» в случае отмены концерта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54