Да у меня и денег нет на контору. Я так… если вдруг какая-нибудь команда интересная… Может, вместе поработаем… А контора – это же ломовые бабки.
– Ну, бабки-то найти можно. Ты парень шустрый.
– Ага. Шустрый. Только что-то моя шустрота меня не кормит.
– Ничего. Значит, время не пришло, – философски заметил Беленький. – Придет время – все окупится. Значит, ищешь талантливую молодежь?
– А ты можешь что-нибудь предложить?
– Могу, – сказал Беленький и зевнул. – Этого добра навалом. Каждый день приносят свои шедевры.
– Давай поглядим, – деланно-равнодушно произнес Портнов.
Портнов не был наивным человеком, как не был и дилетантом. За долгую жизнь в музыке Леша держал в руках тысячи демо-кассет и некоторые из них даже слушал. В девяносто девяти случаях из ста это был абсолютно непригодный материал. Абсолютно! Ни слуха, ни голоса у певца, полное отсутствие умения играть на инструментах, не говоря уже о композиторском и поэтическом даре. Последние две вещи, как правило, даже рядом не лежали с этими демо-кассетами. Все кассеты, которые вручали ему после концертов поклонники, Портнов обычно выбрасывал, не слушая. И знал точно, что ничего не потерял.
Сейчас ситуация была иной. То, что могло оказаться у Беленького, уже прошло, фигурально выражаясь, первый тур прослушивания.
По незыблемым правилам, демо-материалы, идущие «из народа», сначала попадали на суд младших редакторов, и те отсеивали явную «некондицию». Чаще всего для того, чтобы понять, что место кассеты в мусорной корзине, хватало первых десяти секунд. Но вообще редакторы ленились слушать кассеты, расценивая их как неуважение к своим персонам. «Нормальная группа, – говорили они, – сразу делает сидюк. Это только маромои всякие еще на кассеты пишут». Беленький был другого мнения, но не спорил с девчонками-редакторами. Действительно, если ежедневно вбивать себе в уши такую лавину самодеятельной музыки, можно и впрямь с ума сойти.
– А чего глядеть? – сказал Беленький. – На. Домой возьми. Только здесь, ради бога, не слушай. Это все полный отстой.
Портнов взял несколько кассет, десяток дисков и два «дата», как именовались кассеты «DAT» для профессионального пользования.
Беленький покосился на приятеля:
– Чего, «дат» купил, что ли?
– Так у меня давно, – пожал плечами Портнов. – Студия-то за мной осталась. На мои бабки сделана.
– Ну да. Твоим ребятам она теперь на хер не нужна. Им «ВВВ» все запишет в лучшем виде.
– Они что, с Вавиловым контракт подписали?
– Не они. Вавилов с Неволиной. А ребята при ней.
– Да… При ней. Ну, поглядим, где им лучше.
– А чего глядеть? – опять сказал Беленький, но уже по другому поводу. – Там и сытно, и тепло. Бабки идут неплохие. Правда, пашут, как кони. Каждую ночь по клубам чешут. И гастроли еще, туда-сюда… Чес, в общем, жуткий. Вавилов своих артистов гоняет по полной. Пока не выработаются.
– Ну, у Неволиной еще фора по времени есть. Лет на десять можно забивать в работу.
– Да. Возраст позволяет.
Леша приехал в свою студию, которую долгие годы, экономя на всем, собирал и монтировал в подвале, смежном с музыкальным магазином. Хозяин магазина просто так, из хорошего отношения, уступил Портнову две комнатки. Леша отсек их деревянной перегородкой от торгового зала, кое-как звукоизолировал, установил сигнализацию, купил телефонный номер, поставил железные двери.
В общем, деньги в этот подвал Портнов вложил немалые, не говоря уже об аппаратуре, компьютерах, пультах и прочем. Хорошо хоть Валя ничего не понимала в стоимости оборудования, а Леша не сообщал жене, сколько тысяч долларов здесь похоронено.
Будущий продюсер включил «дат», усилитель, отрегулировал громкость на пульте, устроился между колонок и, сунув кассету в аппарат, нажал на кнопку.
Через полчаса он уже звонил Беленькому:
– Слушай, кто это? На «дате»?
– На каком?
– Ну, там написано «Рената».
– А, эта… Ты что, Леша? Тебе в самом деле понравилось?
– Это круто, старик. Это по-настоящему круто.
– Слушай, Портнов, у тебя, после того как твои пацаны к Раисе отвалили, совсем крыша протекла. Это отстой первостатейный. Совок. Кабак. Такие писни только в симферопольском ресторане спивать. Под водочку и баклажаны. Чума!
– Кто она такая?
– Да я же говорю – в кабаке пела, в Симферополе. Решила, что может работать по-взрослому. Ты же в провинции чесал, старик?
– Ну.
– Тогда должен знать, что в каждом городе, в любом ресторане таких ренат – хоть жопой ешь.
– А песни чьи?
– Если ты называешь это песнями, то ее.
– Координаты есть?
– Ну, ты вообще… А я хотел еще тебе посоветовать, у кого башлей занять под контору. А в такое дело, извини, я не впишусь…
– Координаты, говорю, есть?
– Да есть… Я тебе вот что, Леша, посоветую. Если ты на нее так запал – я понимаю, бывает, – то слетай к ней в Симферополь, трахни там ее пару раз, покури анаши и возвращайся. У меня есть на самом деле интересные ребята. И без этого провинциального пафоса, от которого меня просто тошнит. Понял?
– Понял. Давай адрес.
– Под рукой нет, я тебе по и-мэйлу пришлю. Только учти, Леша. Я понимаю, ты запал там на что-то, ты музыкант, тебе видней. В смысле музыки. А в смысле раскрутки – на меня не рассчитывай. Мы приличное радио, всякую гопоту подзаборную я крутить не буду. Только если за очень большие бабки. И то еще подумаю. Репутация главнее бабок.
– Санкт-Петербург, зурнал «Рок-Фузз». Рената, сто ты думаесь о попсе?
В зале засмеялись, улыбнулась и Рената.
– Девонька, – сказала она. – Сто зе ты, маленька така, одна ходись? Не боисся?
«Девонька» – крохотного роста девчонка в черной «косухе» и огромных квадратных ботинках на коротких полных ногах, затянутых в черные джинсы, – не смутилась, смело прошепелявила свое:
– Я все-таки хосю узнать, как ты относисся к…
– Я к ней не отношусь, – ответила Рената. – Я не знаю, что такое попса. Есть музыка и не музыка. Я – профессиональная певица…
– А где вы учились? – спросил высокий импозантный мужчина в строгом костюме. Он вовсе не походил на прочих представителей «музыкальной журналистики», сидевших на пресс-конференции. Такому бы впору на фоне Белого дома передавать репортажи из Вашингтона о здоровье президента и проблемах «Бэнк оф Нью-Йорк».
– В музыкальном училище, если это имеет значение. У себя на родине.
– Вы хотите вернуться домой?
– Почему вас это волнует? Вы намекаете на то, что я, типа, провинциалка такая тут сижу, да?
«Не без этого», – шепотом, анонимно, из середины зала.
Рената привстала со стула, нависла над столом своим длинным телом.
– Это кто там шепчет? – Голос ее стал резким. Популярная певица вдруг обрела сходство с учительницей младших классов, застигшей ученика во время контрольной за каким-то непотребным делом – например, за разговорами с соседом. – Это вы там шепчете? Да что вы понимаете вообще? Сидите тут, судите нас, артистов! А кто вам дал право нас судить? Да мои песни в сердцах миллионов слушателей, а вы только ерничаете и фыркаете! Вы кто вообще? Можно подумать, тут в Москве все такие умные. Крутые! Только на мои концерты почему-то все ваши москвичи сбегаются.
Рената презрительно, с шумом выдохнула и, усевшись на место, уже успокоившись, сказала:
– Следующий вопрос.
Тонкая девушка, олицетворяющая собой слово «унисекс», встала и, глядя Ренате в глаза, спросила:
– Как вы относитесь к сексуальным меньшинствам?
– А? Что? А… Ха-ха-ха… Нормально отношусь. Есть у меня знакомые… Классные парни. Голубые. А что?
– Да понимаете, у меня возникли ассоциации с Фредди Меркьюри…
– С Фредди? Я что, похожа на Фредди? Окстись, родная!
– Я не в этом смысле. Просто группа Меркьюри называлась, как вам, наверное, известно, «Королева».
– Да уж известно.
– Ну вот. «Королева». Слово женского рода, обозначающее, скажем так, первую леди, да? Меркьюри, как известно, был гомосексуалистом. А вы – такая… раскрепощенная женщина… и одеваетесь вполне…
– Унисекс? – подсказала Рената.
– Да. И группа называется «Король». Нет ли тут какой-то аналогии?
– Нет. Я нормальный человек. Без всяких ваших «меньшинств». А «Король» – потому что мы сейчас лучшие. Все ясно?
– Скажите, вы будете принимать участие в проекте памяти Лекова? И вообще, как вы относитесь к его творчеству?
Рената сделала небольшую паузу, закурила, выпустила дым колечками.
– Леков, – сказала она. – Леков был одним из моих кумиров. Это настоящий музыкант. Настоящая звезда. Тут двух мнений быть не может. И, как всякий настоящий рокер, он, конечно, сгорел… Раньше времени. Да. А что касается проекта, который сейчас делается… мне еще не предлагали в нем участвовать. Предложат – посмотрим. Дело в том, что все это завязано на большие деньги. Мне противно, что на памяти моего любимого артиста люди гребут бабки. Тупо так. Им все равно, кто там что поет. Может быть, Василька стошнило бы от таких памятных альбомов, а им, продюсерам, – лишь бы покупали. Впрочем, мы опять свернули на деньги. Я не хочу об этом говорить. Короче, не знаю. Если предложат – мы рассмотрим. Если все будет по-честному, то почему нет? Я очень уважала музыку Василька, она мне страшно нравилась. Это как Майк, как Цой. Для меня это классика нашей музыки. Вот так. Я ответила?
– Вас не пугает тот факт, что популярность свалилась на вас слишком быстро? В том смысле, что она может так же внезапно закончиться? Что вы тогда будете делать? Или, на ваш взгляд, этого не произойдет?
Портнов летел в Симферополь, имея в кармане пять тысяч долларов – последнюю его студийную заначку, тщательно скрываемую от жены.
Он давно хотел купить еще один компьютер в студию, но сейчас думал, что если дело выгорит, то компьютер ему уже не понадобится. Пан или пропал. Почему-то он был уверен, что выйдет «пан». Хотя все зависит от того, кто эта Рената на самом деле, что она собой представляет и чего вообще хочет.
«Дат»– кассета, которую он прослушал у себя в студии, произвела на него двойственное впечатление. Портнов допускал, что вполне может обмануться, совершить еще одну ошибку в длинной цепи уже сделанных, понимал, что Беленький, при всех его понтах, тоже не лох и кое-что понимает в современной музыке. А еще больше он понимает в том, что может стать в России популярным, а что -безнадежный, по модному молодежному выражению, «полный отстой».
Но, с другой стороны, Портнов вдруг почувствовал, что музыка, услышанная им, вполне может, что называется, «выстрелить».
В ней, по мнению Леши, было все, что нужно для популярности – не локальной, клубной, а народной, – все для того, чтобы ее полюбили в глубинке, где у людей нет никакого даже понятия о современной музыке, где вкусы радикально отличаются от вкусов столичных ценителей современного искусства, но тем не менее носители этих вкусов и являются основной массой потребителей отечественной попсы, и именно на их деньгах выросли такие монстры шоу-бизнеса, как «ВВВ» в Москве, «Норд» в Питере и еще несколько компаний, рангом пониже.
Леша Портнов как будто проснулся после долгого и сладкого сна.
«Цинизм – вот чего мне не хватало. Бодрого, здорового цинизма. Не компромисс с самим собой, а просто цинизм как образ жизни, – думал Портнов. – Никому музыка здесь на хер не нужна. Нужны символы. Нужны фигуры, в которых публика увидит воплощение своих ночных грез, своих неудовлетворенных желаний. Объекты нужны, как говорили московские концептуалисты-подпольщики в семидесятые годы. Культовые фигуры. А что и как они там поют – дело десятое».
Конечно, Леша понимал, что это было не совсем так. Все-таки что-то петь было необходимо. Хотя практика отечественного шоу-бизнеса показывала, что зарабатывать деньги можно и на человеке, который вообще ничего не умеет делать.
Он вспоминал десяток-другой фигур, совершенно непонятным, казалось бы, образом вылезших на вершину популярности и делающих очень даже неплохие деньги. Деньги эти платили им только за то, чтобы они присутствовали на различных крупных акциях. Это были журналисты, исполняющие роль конферансье, телеведущие, радиодиджеи, превращенные в секс-символы если и не всей нации, то, во всяком случае, нескольких крупных российских городов. Самых крупных. И самых денежных.
Если бы не новая задача, которую поставил перед собой Леша Портнов, он в жизни не стал бы слушать песни Ренаты не то что несколько дней подряд, а даже по второму разу.
Задача эта легко формулировалась в трех словах: «Грести деньги лопатой».
Слишком долго Портнов сидел в нищете, слишком долго считал копейки, слишком долго мечтал. Пора было начинать делать что-то реальное.
Валя косилась на него, поджимала губы, когда он названивал из дому по телефону, поднимая старые связи, сообщая, что открывает собственный продюсерский центр, молчала, когда он показывал ей логотип своей новой фирмы, учредительные документы, не обращала внимания, как горят глаза мужа. Или просто не хотела обращать на это внимания? Слишком часто загорался Леша. И слишком уж часто обжигался.
– Не бойся, Валя. Все будет круто. На этот раз я не ошибусь. Хватит заниматься альтруизмом, хватит метать бисер перед свиньями, – говорил Портнов. – Хотят жрать «умца-умца», я им дам эту «умцу» в лучшем виде. Я все-таки музыкант, кое-что в музыке понимаю. Смотри – продюсерами становятся люди вообще левые, вообще далекие от музыки. И зарабатывают миллионы. Без дураков, лимоны зеленых валятся. Ты бы видела, как они живут! Голливуду и не снилось. Они весь Голливуд могут купить при желании. Только на хер он им нужен? Они же в этом деле ни черта не смыслят, для них Голливуд – пустая трата денег. Так же, как все остальные американские штучки. А мне сам Бог велел. Я им устрою звездопад! Я им покажу, как с музыкантами работать. Я же сам музыкант, знаю, так сказать, все чаяния и помыслы музыкантские. Я сделаю так, что и артистам моим будет хорошо, и мне кое-что перепадет. Вот увидишь.
– Ты за телефон заплатил? – спрашивала Валя.
– Нет еще. Послезавтра бабки получу, долг мне вернут, тогда заплачу.
– Вот-вот. Не забудь, пожалуйста. А то отключат к чертовой матери, пока ты будешь свои планы взятия Парижа обдумывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54