— Он спит, — сказал он Скаге.— Пусть так, — ответил Скага. И ни слова больше.И Эвальду что-то подсказывало, что он не должен уходить сегодня.Он спустился в оружейную, где горел очаг, и постоял там в ночной темноте, глядя на угасающий огонь. Из двора и бараков, где устроились люди Дру, почти не доносилось никаких звуков — вокруг стояла тишина.Лишь цокот копыт у стены чуть слышно раздавался в темноте — так тихо, что можно было подумать, это снится ему, если бы глаза у него не были открыты. Волосы встали у Эвальда дыбом, и такая тяжесть навалилась на него, что сбросить ее было невозможно.Затем послышалось царапанье по камню, и это было уже слишком. Он встал и, завернувшись в плащ, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить покой, вышел. Он вышел на стену, ступая как можно тише и все еще сомневаясь, не сыграл ли шутку с ним его слух.И вдруг темный комок вспрыгнул на стену — волосатое существо с огромными руками и глазами. Он вскрикнул, приглушенно вскрикнул, и оно спрыгнуло вниз.— Кервален, — пропело оно. — Я пришел за Керваленом.Эвальд кинулся за ним, но оно было слишком ловким и отскочило в сторону, но Эвальд бросил нож ему вслед. Раздался вой, и существо нырнуло через стену, и тут же отовсюду раздались крики «огня! огня!».Но Скага, скатившись по лестнице, первым добрался до Эвальда.— Какое-то волосатое существо, — воскликнул Эвальд, — что-то темное явилось за Керваленом; оно сказало, что пришло за ним. Я бросил нож в него, и оно спрыгнуло вниз.— О нет, — вскричал Скага. И больше ничего, ибо бегом Скага бросился к лестнице, но это «нет» прозвучало с такой болью и с таким ужасом, словно ему была известна природа этого существа. Эвальд поспешил вслед за ним, но Скага крикнул: — Оставайся со своим отцом, — и исчез.Эвальд замер на лестнице. Он услышал, как открылись малые ворота, услышал удаляющийся цокот копыт и ринулся к стене, чтоб посмотреть. То была пегая кобыла с кем-то на спине, за ними к реке, меж деревьями мчался Скага.— Дру! — закричал Эвальд во двор. — Дру!Оно остановилось, маленькое и беззащитное. Кобыла убежала неведомо куда. И Скага, переводя дыхание, опустился на корточки рядом.— Железо, — плакало оно, — жестокое железо. Я истекаю кровью.— Ступай назад, — промолвил Скага. — Ты приходил за ним? Возьми его с собой.В ответ тот покачал косматой головой и вздрогнул всем телом в смутном лунном свете, льющемся сквозь листья.— Граги жалеет его. Жалеет тебя. О, поздно, слишком поздно. Его удача иссякла. О, горькое железо.Скага оглядел себя, свое оружие и отложил меч.— Это был его сын. Он не понял, он никогда не видел тебя. О Граги!— Он ушел, — промолвил Граги, — ушел, ушел, ушел…— Нет, не говори так! — воскликнул Скага. — Да будешь проклят ты за эти слова!— И Скага облачен в железо. О, Скага, бойся леса, бойся леса. Граги уходит туда, куда и ты мог бы пойти, но никогда не пойдешь. Бойся встречи. Ты никогда не был таким, как твой господин. Элд убьет тебя в день встречи. О, Скага, Скага, Скага, как они оплакивали твой уход. И Граги плачет, но он не может оставаться здесь.И все исчезло — ни тени, ни колебания ветки, лишь лунные блики на реке.И Скага побежал со всех ног, помчался к Кер Веллу.— Он умер, — сказал ему Эвальд, когда он вошел в замок. И Скага, войдя в зал, склонился и зарыдал.
И настало время похорон и траура, и Дру оставался в замке, охраняя Кер Велл от врагов. Эвальд с неотлучным Скагой вершил суд, приказывал сделать то и это в близлежащих землях, выставлял посты и охрану и принимал присягу от приходящих.Даже от древнего Талли пришло послание, которое лишь Дру смог объяснить.— Король, — удрученно сказал Дру, и лицо его еще больше помрачнело, — эта смерть отняла у нас время. Если б твой отец был жив и силен, но его нет. Обеты верности должны быть снова подтверждены.— Отошли гонца, — ответил Эвальд, — и скажи, что я сын Кервалена и госпожи Меры и никого другого.— Так я и сделал, — сказал Дру.И в другой раз Эвальд сказал:— Ты не можешь вернуться в свои земли, не сдержав обещания, данного моему отцу. И я буду рад твоей дочери.И это была правда, ибо Мередифь обосновалась в самом сердце Кер Велла, став утешением его матери и ему самому, и если это была не любовь, то, по крайней мере, сильнейшая нужда. И если бы ему пришлось на коленях молить о руке Мередифи, он был готов и на это; к тому же, это было волей отца, которую он стремился выполнить во всем.— Да, близится время, — сказал Дру.И так Кер Велл отложил свой траур по весне. Все было так же — высились камни, и росла трава, и цвели цветы — фиалка и рута.И плющ сплетался в лесу, меж забытыми костями. КНИГА ВТОРАЯШИ I. Лето и встречи Лето пришло в Старый лес — серо-зеленые листья прикрыли скрюченные стволы и украсили искривленные сучья. Они были упрямы, эти старые деревья, и продолжали упорно цепляться за свое существование на краю долины. Здесь у холмов покоились гнев и долгая память. Деревья шептались, склоняясь друг к другу, как старые заговорщики, а дожди приходили и уходили, и сменялись смертные солнца, и тени скользили меж корней среди колючек и зарослей. Ни одно существо из Нового леса не вступало сюда без страха и ни одно не оставалось на ночь — ни беглый заяц, щипавший цветы на краю леса, ни олень, принюхивавшийся дрожащими черными ноздрями и убегавший прочь, предпочитая человеческих охотников. Ни самое измученное, ни самое отважное существо, рожденное под смертным солнцем, не могло полюбить Элдвуд… но в нем блуждали свои олени и зайцы — туманные странники с темным отрешенным взором, быстрые, как стрела, и не созданные для охоты.Изредка лес словно просыпался, сбрасывая оковы сна, и шевелился, когда луна не была такой жуткой и ярко-белой. Середина лета была таким временем, когда по ночам собирались призрачные олени, и появлялись такие птицы, которых нельзя было увидеть днем, и ненадолго Элдвуд забывал свой гнев и мечтал.В такую ночь, одну из многих одинаковых ночей, по зову сердца вышла Арафель — желания ее достало на то, чтобы связать кажущееся и действительное, чтобы выскользнуть из течения ее времени, ее солнца и луны, сиявших более прохладным и зеленоватым светом, из памяти деревьев и лесов, из их воспоминаний о том, какими они были, или какими они могли стать. С собой она принесла нездешний свет, струившийся за ней. Цветы, никогда бы не раскрывшие своих бутонов, расцветали этой волшебной ночью от ее присутствия. Она оглядывалась и прикасалась к лунно-зеленому камню на своей шее, хранящему в себе частицу ее сердца, и вздрагивала от прохладной сырости мира, уже позабытого ею. Олени и зайцы, которые, подобно ей, блуждали туманными путями, мелькали то здесь то там, осмелев от ее присутствия.Когда-то в такую ночь здесь были танцы и веселые пирушки, но арфы и свирели давно затихли, а музыканты ушли далеко за серое холодное море. Камень на ее шее откликался лишь воспоминаниями об этих песнях. Она вышла в эту ночь лишь из любопытства, по зову памяти. Смертные годы летели быстро, и сколько их прошло с тех пор, как гнев и горе ее утихли, — она не знала. Она была в унынии. Ей больно было видеть лес столь изменившимся, задушенным колючими лианами. Огромный холм высился на том месте, теперь поросшем дурманом, где в старое время ее народ танцевал средь высокой травы и высоких прекрасных деревьев. Этой ночью она подошла к старому танцевальному кругу и положила руку на невозможно древний дуб, и тот словно высосал из нее силы — и старое сердце его зазеленело, и тоненькие почки набухли на концах ветвей. Такие волшебные силы в ней сохранились еще, они были естественны, как дыхание.Но звезды над головой прежде светили ярче. Разрозненные облака плыли по небу. Она взглянула вверх, и ей захотелось, чтобы их не стало, чтобы все было, как тогда. Олени и зайцы смотрели вверх своими огромными туманными очами, как будто небо и вправду очистилось. Но вскоре клубы облаков примчались снова, и ветер затянул ими синеву неба.— Давно, — прошептала Смерть.Арафель обернулась, сжав свой камень, ибо у самого круга появилась черная тень, мрак, опустившийся рядом с деревом, погубленным молнией, и гнусные шепотки зазвучали вокруг.— Давно тебя не было, — промолвила госпожа Смерть.— Уходи отсюда, — попросила Арафель. — Это не твоя ночь и не твое место.Смерть шевельнулась. Вздрогнули олени и неуверенными шагами двинулись поближе к Арафели, вдыхая влажный воздух, который всегда пах сыростью в этом лесу.— Много лет ты не появлялась здесь совсем, — заметила госпожа Смерть. — И я гуляла здесь! Или я не могу? Здесь были мои охотничьи угодья. Что ж мне теперь, уйти?— Мне все равно, что ты будешь делать, — ответила Арафель. Ей было так одиноко, что даже этот разговор притягивал ее. Она уже спокойнее взглянула на тень, посмотрела, как та расползается и устраивается на расколотом пне среди колеблющихся кустов. А у ног хозяйки пристроился еще какой-то мрачный сгусток, похожий на пса. Он опустил свою чернильную голову, зевнул и прерывисто задышал в темноте, повергнув в трепет оленей и зайцев.— Не надейся остаться здесь, госпожа Смерть. Это я говорю тебе.— Гордячка. Госпожа паутин и лохмотьев. Старый дуб сегодня помолодел. А другими ты не хочешь заняться? Или может… в тебе иссякают силы?— Корни у него уходят в нездешний мир, у этого старого дерева, и в нем гораздо больше всего, чем кажется. Не трогай его. Кое-что и для тебя вредно, госпожа Смерть.— Много лет, много зим ты пренебрегала этим местом. А теперь ты снова обратила сюда свой взор. Что привело тебя сюда?— Разве нужны мне причины, чтобы прийти в свой лес?— Элдвуд стал меньше в этом году.— Он все время уменьшается, — сказала Арафель и внимательнее присмотрелась к тени, впервые различив намек на руку, кисть, но ничего похожего на лицо.— Старый друг, — позвала Смерть, — пойдем погуляем со мной.Арафель насмешливо улыбнулась, но улыбка исчезла с ее лица, когда она увидела протянутую руку.— Выскочка, какое мне дело до тебя?— Ты посылала мне души для охоты, Арафель. И я забирала их, когда догоняла, но какой в них толк? Ни благодарности. Ни радости тем паче. Зачем я пришла? Что ты видишь со своей стороны Элда? Что там такого, что мне не суждено увидеть? — тень приподнялась, и пес тоже встал. Подобие руки все еще тянулось к Арафели. — Пойдем со мной, — чуть слышно позвала Смерть. — Разве не создана эта ночь для дружбы? Прошу тебя — пойдем со мной.Олени бросились врассыпную, зайцы в испуге кинулись прятаться. Но пес не трогался с места, лишь часто дыша во тьме. И вдруг из чащобы послышался цокот копыт и шуршанье, и смутные своры начали сгущаться вокруг.Ветер возник в кронах деревьев. А в небе, там, где сияли звезды, выросла черная кромка тучи. Арафель перевела взгляд с неба на деревья, в которых плавали тени и шепотки нарушали покой.— Отошли их прочь, — сказала она, и тени исчезли, а ветер спал. Лишь сгусток тьмы говорил о ее присутствии, да леденящий дух.Она пошла с ней прочь из круга и дальше, дальше, все глубже в мир, населенный людьми — нелепая дружба — эльф и одно из наименее чтимых человеческих божеств. Смерть была неразговорчива. Им не хотелось говорить — ни Арафели, ни ей. Арафель не боялась ее, ибо эльфийский народ никогда не подчинялся ей: когда они не могли совладать со своими ранами, они просто уходили в тот мир, где смерти не было, и куда она не могла прийти. Теперь уж никого из них не осталось, а Арафель все была тут; они ушли далеко за море, но Арафели не хотелось уходить. Она была последней и слишком любила лес, чтобы поддаваться отчаянию. А может, ее удерживала здесь привычка или гордость — ее народ всегда был горд, а, может, она просто сердцем прикипела к этому лесу. Откуда было Смерти знать, что заставляет эльфов поступать так или иначе.Она шла человеческой тропой, не удаляясь под свою луну. Смерть не могла за ней последовать в иной мир, и не следовало ее дразнить. Она оставалась любезной с ней, с этой охотницей, хранительницей ее леса, пока она была в отлучках, которая явилась вместе с человеком и полюбила этот лес больше других мест на земле. Смерть показывала Арафели ее владения — огромные вековые деревья, которым было не так-то просто умереть, ибо корни их уходили в иной Элд. Арафель видела их иные образы, отражающиеся под этой луной, и, находя время от времени какое-нибудь смертельно засыхающее дерево, лечила его своей силой.— Ты мешаешь моей работе, — укоряла ее Смерть.— Только в своих владениях, — ответила Арафель и снова взглянула на тьму, в которой, казалось, брезжили два слабых огня. — Раз уж я не ушла со всеми, то буду залечивать язвы Элда, причиненные ему людьми. Неужто ты думаешь, госпожа Смерть, что я растрачу всю свою силу? Или этого ты и дожидаешься? Или ты думаешь, мой род может умереть?— Поживем увидим, — отвечала Смерть спокойным тихим голосом. И что-то, похожее на рукав, всколыхнулось в широком жесте. — Ты все здесь можешь исправить, изгнать людей, взять под свою власть и править.— А после умереть, как водится.— И умереть, — еще тише откликнулась Смерть.Арафель улыбнулась, почувствовав тоску той.— Девчонка.— Возьми меня с собой, — попросила Смерть. — Дай мне хоть раз увидеть то, что ты видишь. Дай мне увидеть тебя такой, какая ты есть. Покажи мне… ту, другую землю.— Нет, — вздрогнув, ответила Арафель и ощутила легкое прикосновение к своей щеке.— Не надо, не надо ненавидеть меня, — взмолилась Смерть. — К чему меня бояться. А все боятся… кроме тебя.— Оставь свои надежды. Мой род тает от ран.— Но разве может что-нибудь ранить тебя! — воскликнула Смерть. — Нет, Арафель. А значит, ты прикована в этому месту и разделишь судьбу Элда.— Многое может ранить меня, — возразила Арафель, глядя туда, где по ее представлениям у Смерти должно было быть лицо. — Только не ты.— Разве что когда все деревья умрут. Разве что когда все, питающее тебя силой, исчезнет. Ты будешь долго жить, моя госпожа увядающих деревьев, но не вечно.— И все равно я обману тебя.— Возможно, — прошелестел дрожащий шепот. — Знаешь ли ты, куда ушел твой народ? Известно ли тебе, хорошо ли то место? Нет. А со мной ты знакома. Я привычна и проста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60