Но любая война, в которой Нэаль не будет первым, казалось очень далекой Эвальду, ибо с самого его детства этот человек, хоть и седой, а потом и вовсе побелевший, был сильным; как ураган, он очищал свои владения от всякой несправедливости, которую встречал, а временами совершал вылазки, чтобы напомнить своим врагам, кто правит в долине Кера. И Эвальд, который знал лишь боль до прихода этого человека, принявшего его к сердцу, считал, что эти времена никогда не кончатся. Но они подходили к концу, хотя сначала он и не понимал еще этого — первым ушел Кэвин, затем Дру вернулся в свои горы, и Скага взял на себя объезд границ, пока Нэаль оставался дома. Так старость накатила на него. Так пришло время беседы — уже не первого откровенного разговора, но самого серьезного.— Придет день, когда меня не станет, — сказал Нэаль, — и люди начнут сплетничать, но ты помни, сын, я люблю тебя. Хоть ты действительно мне сын лишь по любви, а не по крови. Ты — двоюродный брат короля и никогда не забывай об этом. Но мне ты племянник. Есть надежные люди, которые будут с тобой — ты знаешь их имена. Но другие будут шептаться и пытаться свергнуть тебя — таковы люди.— Тогда я буду драться с ними, — ответил Эвальд. — И ты не умрешь. Никогда не говори об этом.— Молчать об этом не было бы мудрым, — Нэаль взял кувшин и налил себе в чашу вина, вторую чашу он наполнил для Эвальда. — А потом я задумал твой брак.Краска залила лицо Эвальда. Он поднял чашу. Ему было шестнадцать, и он был мальчишкой со всеми мальчишескими помыслами об охоте и играх, и будущей славе в сражениях с Ан Бегом; но сейчас он делил вино с отцом — редкая честь, и потому чуть слышно спросил:— С кем?— С дочерью Дру.— Дру!— Я сказал — с его дочерью, а не с ним.— Но Дру…— …не самый веселый человек из моих друзей. Но самый молодой, и судьба одарила его сыновьями — отважная семья. Он имеет единственную дочь, любезную его сердцу. А сыновья его имеют единственную сестру. И они позаботятся о своем. Мне не найти надежнее людей, чем клан Дру, чтоб защитить тебя. И я не буду тревожиться.— Потому что человек, зачавший меня, был убийцей короля, — и Эвальд опустил голову. Он никогда не говорил об этом, но он это знал.— Потому что ты мой наследник, — сурово возразил Нэаль и добавил более мягко: — Я не хочу видеть, как выбранные мною союзники покинут тебя. Дру я верю, и сыновьям его я буду верить, если ты свяжешь себя с ними узами. Ее зовут Мередифь.— А что говорит мама?— Что это самое разумное.— А что считает Дру?— Его еще предстоит об этом спросить. Сначала мне надо было спросить своего сына.— Что ж, — с неловкостью промолвил Эвальд. — Пусть будет так. Если так надо. — Это было бы нечестно. Не было такого на свете, в чем он отказал бы Нэалю. Ради любви к Нэалю и матери он готов был броситься на копья и мечтал о подобной судьбе — умереть, защищая Кер Велл. Он никогда и не думал, что существуют другие пути. И это пугало его больше, чем орды врагов — то, что ему внезапно предстоит стать мужчиной во всех отношениях, и быть мудрым, и иметь своих детей.— В этом году, — сказал Нэаль.— Так скоро.— Я не могу исчислять оставшееся мне время в годах.— Господин…— Это принесет покой и мне, и твоей матери. Я думаю о ней. Ради нее я хочу, чтобы у тебя были сильнейшие союзники, когда меня не станет.— Она всегда будет в безопасности.— Конечно, так. — Нэаль выпил, и повеселел, и улыбнулся Эвальду. Его улыбка напоминала улыбку камня — таким иссохшим и суровым было его лицо.Но Эвальду было страшно, когда он взглянул на него, ибо он впервые понял, как тот стар, и что выезжать ему из замка становится все тяжелее, и члены его утратили былую силу. Так было и с Банен — она стала худеть и стала костлявой в коленках, и молодость иссякла в ней, и ее увели в холмы. Эвальд не верил сказкам: Банен умерла, как умер этой весной его пони, надорвав сердца его сестрам — он не питал иллюзий.«Но почему все должно умирать? — думал он. — Или стареть?» И он с ужасом понял, что и на нем лежит проклятье, и что сейчас он должен стать мужчиной и научиться говорить в советах, ибо борьба за короля может оказаться не столь уж победоносной, но затяжной войной, которая потребует всей жизни, как у Нэаля.Его будут называть сыном Эвальда, и без поддержки материнской крови и союзников Кервалена никто не станет доверять ему. Он распростился со своим детством, думая об этом, и понял в глубине своего сердца то, чего всегда боялся: что он может потерять Кервалена и соскользнуть обратно в тот мрак, из которого Кервален вызволил его. Песни воспевали Кервалена и кровавый Эшфорд, отвагу и хитрость, и благородство — и этот человек спас его и защитил их с матерью, что было не легко, как он был в состоянии понять. Он помнил арфиста, хоть и смутно — золотое видение и светлые песни; от своего настоящего отца он помнил лишь боль — кровь и страдания, и хриплый громкий голос; и ночь сверкавшего металла и окровавленных тел всех тех, кто когда-либо обижал его мать. В ту ночь она смеялась, и с тех пор к ней вернулась улыбка, и Нэаль никогда не позволял крови приближаться к ней — вернувшись после битвы на границе, он мылся и следил, чтобы все оружие и военные принадлежности были убраны, ибо Кер Велл — говорил Нэаль — не разбойничий притон, как Ан Бег. И этим же словам он выучил своих людей.Но то было много лет тому назад. Еще до того, как поднялась башня.«Это ради меня, — думал Эвальд, полный мрачных предчувствий, и смотрел на каменные укрепления с острыми зубцами, врезавшимися в небо. — Он строит это для меня, а не для себя». И тогда он понял, что это последнее слово Нэаля.«Я не могу исчислять свое время в годах», — сказал он.И так этим летом месяц за месяцем башня вздымалась все выше, а Нэаль выезжал все реже и мучился болями по ночам. Мера нежно ухаживала за ним, и Эвальд замечал, как и ее волосы тронула седина и как она надрывается в заботах о его слабеющем отце. Но Нэаль улыбался, и она отвечала ему улыбкой. Но большей частью у Меры был встревоженный вид.Месяц за месяцем к Дру уходили и от Дру приходили посланцы, и наконец появился он сам, тоже седой, в окружении сухопарых юношей, которые немногим отличались от разбойников — то были его сыновья.— Ну что ж, — промолвил Дру, оглядев Эвальда с головы до пят, — у меня есть свои доносчики, они хорошо отзываются о мальчике.— Мой отец тоже хорошо отзывается о тебе, — промолвил Эвальд с дерзостью, заставившей горного господина нахмуриться и окинуть его еще одним холодным взглядом.— Который отец? — поинтересовался Дру, и Нэаль присутствовал при этом.— Тот самый, что называет тебя другом, — резко выпалил Эвальд, — и чьи суждения о людях я ценю.Это понравилось Дру и заставило его рассмеяться сухим и леденящим смехом и похлопать Нэаля по плечу.— А он парень — не промах, — заметил Дру. И Дру и Нэаль отослали его прочь и уселись обговаривать детали, как два фермера, торгующиеся из-за овец.И так дело было сделано, и Нэаль считал, что лучшего и желать нельзя. «Весной, — пообещал Дру. — Мередифь приедет весной». И Дру с сыновьями уехал домой, спеша добраться до зимних снегов, и Эвальд бродил по замку с убитым видом, который появился у него со дня разговора с Нэалем. «Но это было хорошо и правильно сделано», — повторял про себя Нэаль, и Мера говорила о том же вслух. «Ибо, — говорила Мера, — теперь с одной стороны он имеет мою родню, а с другой — твоих друзей».«И еще у него есть Скага, — добавлял Нэаль. — У него есть Скага, надежнейший и вернейший», — и сердце Нэаля таяло при этой мысли.И это вдобавок к башне казалось ему достаточным. Ему уже трудно было облачаться в тяжелые одежды и скакать по осенней стуже — приятнее было оставаться у очага. Многие свои обязанности он передал в более молодые руки, хотя временами думал, как хорошо, когда ляжет снег, оседлать лошадь и скакать, слушая хруст снега под копытами, и видеть пар дыхания и чувствовать лезвие студеного ветра на лице. Но уже нет Банен. А объезжать другую лошадь казалось ему бессмысленным, да еще нужно брать свиту с собой на случай встречи с неприятелем, которая в лучшем случае могла надеяться на кружку с бодрящим напитком на какой-нибудь ферме — и все это заставляло его задуматься о многих других потерях. Так, он считал, что многие вещи он никогда не разлюбит: и желание казалось ему большей радостью, чем действие. Так что лучше всего было оставаться у очага и слушать арфиста, пришедшего к нему в замок (хоть он даже отдаленно не напоминал Фиана Финвара — и эта радость поблекла). По крайней мере, оставалось тепло очага, не дающее холоду сковать его члены, и добрая еда, и доброта Меры и его людей. Он увядал — вот и все, то было мирное угасание — он усыхал.— Я дождусь весны, — сказал он Мере. — Столько я проживу, — он имел в виду, что дождется свадьбы своего сына, но такое обещание сулило слишком мрачный подарок к торжеству: и Мера покачала головой, и заплакала, и, наконец, стала подшучивать над ним, что всегда успокаивало Нэаля — и он улыбнулся, чтобы доставить ей удовольствие. Все утомляло его, и ему казалось, что с него довольно зимы. Ему снился хутор меж холмов — пустые зимние сады, путешествия к амбару по колено в снегу и запах хлеба на пути домой.Он стал обузой, а этого он боялся больше всего. По большей части он лежал в зале. Его сыновья и дочери ухаживали за ним — ибо своих дочерей он тоже намеревался выдать замуж, несмотря на их юный возраст, и уже разослал посланцев: одну он предполагал отдать в Бан, а младшую выдать за одного из мрачных сыновей Дру — о лучших партиях он и не мечтал. Так что даже в угасании его забота простиралась далеко, на много лет вперед. И Мера изумляла его своей привязанностью, ибо, казалось, она никогда не любила его и была ему женой по привычке; ведь и его нежность была лишь привычкой. Единственное, что печалило его, что он всегда был в разъездах, занимаясь то тем, то сем ради нее и детей, и так и не узнал такой простейшей вещи.Любил ли он ее? Он не был уверен, что вообще что-либо любил, он просто исполнял свой долг, за исключением короткого рывка — всего лишь нескольких лет, прожитых им для себя. К ним-то и возвращался он памятью, ища защиты. Но ему страшно повезло, что он снискал столько любви к себе, выполняя свой долг.В его памяти мало что осталось от жизни на хуторе. Весь хутор ему казался сном, а воспоминания об Эшфорде и вовсе потускнели, как и Дун-на-Хейвин, да и стены самого Кер Велла. Единственной реальностью казались костер и рыба и тень меж дубами; и, как ни странно, ему не было страшно на этот раз. И сморщенное коричневое личико с глазами, как стоячая вода, не пугало его.«О человек, — говорило оно, — о человек, возвращайся».
Нэаль Кервален умирал. И больше это было не скрыть. Ан Бег совершил набег на границы, но преждевременно — Скага изгнал их прочь и преследовал до их собственных владений, пока горе и тревога не заставили его повернуть назад. Ибо Скага проводил в зале дни и ночи, расставив по всей стране вооруженных людей и приказав фермерам жечь костры, если кто-нибудь их потревожит.И Эвальд видел, что все было сделано верно, как если бы распорядился сам Нэаль, а может, это и были его приказы, которые он отдавал, приходя в себя, считавшемуся его правой рукой и даже душой.Тогда приехал Дру, хоть и стояла еще зима, и морозы были еще слишком крепки, чтобы появиться зелени. Он поднимался вверх по Керберну с таким количеством воинов, которое могло отразить при случае любое нападение — как холодный ветер обрушился он с южных высот, так что патрульные посты, не узнав его, сначала подали сигнал тревоги. Но со стен разглядели его знамена — синие с белым, и крики радости впервые за много дней заполнили Кер Велл.Эвальд сверху смотрел, как они въезжают в ворота. Он знал, что его отец не ошибся в Дру — тот не стал тратить время на гонцов, и впервые он ощутил нежность к этому костлявому безумцу. Они пришли со звоном оружия и блеском копий и ожидали приема; но среди них вышагивал пони с заплетенной лентами гривой, на котором ехала девушка, завернутая в плащ.— Мередифь, — прошептал Эвальд и бросился вниз со стены, словно увидел нечто такое, о чем лучше забыть. Душа его не лежала к свадьбе. Только не сейчас, сейчас — ни за что.Но «да» сказал его отец, когда Дру вошел в зал.— Да, спасибо, старый друг, — и сознание его было прозрачно, по крайней мере, в этот вечер.И Эвальд познакомился со своей невестой — худенькой девочкой, одежда на которой висела, а глаза испуганно оглядывали его. Мера, занятая своими мыслями, не могла уделить ей времени, и Эвальду пришлось занимать ее и нашептывать ей любезности. Но он был благодарен уж за то, что она привезла с собой свою кормилицу, чтоб та заботилась о ней.— Жаль, — прошептала Мередифь, как мышка, — жаль, что не успели дошить мое лучшее платье. Ведь это мне не идет.Но все это было слишком далеко от Эвальда, хотя он увидел, как она покраснела, и то, как она юна.— Как хорошо, что ты приехала раньше, чем обещала, — промолвил он. — Это самое важное.Мередифь подняла голову и с признательностью взглянула на него.Она не была похожа на его мечту, но в ней не было и ничего такого, чего он страшился, это была смышленая девочка. И вправду, она быстро подняла наверх свой багаж и прибрала свою комнату, и спустилась вниз, чтобы помочь устроить своего отца, и бегала туда и обратно то с тем, то с другим, помогая прислуге и отдавая распоряжения так ловко, что вся свита была накормлена, в то время как его мать воспользовалась предоставленной ей передышкой и просто сидела у изголовья отца.И Эвальд пробыл с ними сколько мог, но Нэаль не шевельнулся за весь вечер — он спал, и, казалось, крепче, чем обычно.— Ступай, — сказала ему Мера. — Дру сказал, что завтра свадьба. И отец будет рад узнать об этом. Она славная девочка, правда?— Славная для нас, — ответил Эвальд, душа которого как будто занемела, но Мередифь уже завладела его мыслями, как она завладела замком, потому что так должно было быть. — Да, славная, — он не спускал глаз с лица Нэаля. Потом он повернулся и пошел к дверям, где, суровый и осунувшийся, неотлучно стоял Скага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60